48 улик - Оутс Джойс Кэрол - Страница 6

Если принцесса не желает, чтобы ее нашли, принцессу не найдут.

Заметив одинокую девушку на тротуаре возле библиотеки колледжа, отец остановил машину, опустил стекло на окне.

– Маргарита? Это ты? – срывающимся голосом окликнул он.

Я чуть не рассмеялась, но вдруг поняла, что папа вне себя от горя.

К счастью, девушка его не услышала. Она торопливо прошла мимо нас, прижимая к груди книги, и даже не оглянулась.

Тот нескончаемый день.

К десяти часам вечера стал накрапывать дождь. Я стояла у окна на верхнем этаже, смотрела в темноту и думала: «Теперь она промокнет, замерзнет. И принцесса смиренно вернется домой, поджав хвост, как побитая собака».

Однако к 11 часам вечера М. домой не пришла и не позвонила, чтобы объяснить, где она находится. И от ее имени тоже никто не позвонил.

Начал ли во мне просыпаться страх? Да, меня охватывал ужас, потому что к нам устремлялся мощный поток грязной воды, хотя дом наш стоял на холме, над городом, а я ненавидела хаос.

Я терпеть не могла беспорядок, если только, конечно, не устраивала его сама. Всякое нарушение домашнего уклада меня раздражало. Ничто так не нервирует, как отклонение от заведенного порядка. Я тружусь за стойкой почтового отделения на Милл-стрит по восемь часов пять дней в неделю, а свободное от работы время провожу в тишине и покое своей комнаты в отцовском доме и не люблю, когда в нашем налаженном быту что-то меняется. Например, когда ужин откладывается на несколько часов, а Лина греет и греет приготовленные блюда в теплой духовке, после чего на вкус они противные, как недоеденные остатки недельной давности. И особенно я не люблю, когда проклятый телефон беспрерывно трезвонит, тем более что звонят всегда ей, а не мне.

Было ясно, что этой ночью в нашем доме спать никто не будет. Мне требуется девятичасовой сон, если я хочу на следующее утро быть энергичной, со светлой головой, чтобы выстоять на ногах полный рабочий день, «приветливо» обслуживая посетителей почтового отделения, но разве кто-то подумал обо мне? Впрочем, это неудивительно.

Наконец папа, по настоянию взволнованных родственников, живших в квартале от нас на Лейквью-авеню, а также Лины, заламывавшей руки от беспокойства за мою сестру, позвонил в службу спасения «911». Делая заявление, он говорил неуверенно, с запинками, растягивая слова, что выдавало в нем человека, стоящего на пороге старости.

Да, у нас чрезвычайная ситуация!

– У меня есть все основания полагать, что моя дочь Маргарита находится в смертельной опасности.

Двоим полицейским, которые приехали к нам домой, он сказал, что с М. наверняка что-то случилось. Она не явилась на работу в колледж, где ее ждали, а вести себя столь безответственно не в правилах его дочери. Он сразу должен был догадаться, что она попала в беду, потому как утром за завтраком М. он не видел.

Можно подумать, мы всегда завтракали вместе! Иногда это бывало, но лишь случайно. С тех пор как мама заболела, а потом умерла, завтраки в нашем доме перестали быть общесемейным ритуалом.

Маргарита зачастую вообще не завтракала. Или, если завтракала, обычно в столовой колледжа. Я завтракала так, как мне заблагорассудится: дома ела хлопья Cheerios с молоком и банан, а на второй завтрак ходила в кафе напротив почты, где заказывала яичницу с беконом и ржаной тост с виноградным джемом. Папа по утрам бывал в мрачном настроении, и Лина аж в одиннадцать утра подавала ему на завтрак черный кофе с овсяной кашей.

«Вести себя столь безответственно не в правилах моей дочери», – повторил он несколько раз, словно это заявление содержало в себе некий глубокий смысл и должно было произвести на полицию столь же сильное впечатление, какое, казалось, оно производило на него самого.

Один из полицейских был заметно моложе второго. К своему неудовольствию, я узнала в нем смуглого парня со свинячьим лицом, с которым училась в школе. Теперь плотный, тучный, он моргал и щурился, рассматривая интерьер и высокие потолки дома в стиле Тюдоров на Кайюга-авеню, куда при обычных обстоятельствах путь ему был бы заказан: таких, как он, к нам в гости не приглашали.

Его взгляд упал на меня, и он вздрогнул. Словно не узнал, но в то же время узнал, однако не смел это показать, поскольку я смотрела на него с презрением.

Ведь Джорджина Фулмер сильно изменилась со школы.

И лицом, и фигурой. Некогда я была слабой, теперь – тверда как скала.

Некогда я была беззащитна перед дураками и задирами, теперь – неприступна, как моллюск: когда смотришь на него, видишь лишь раковину с тонкими бороздками и ни капельки розовой плоти.

– Мистер Фулмер, возможно, ваша дочь просто куда-то уехала на ночь, но к утру вернется, – с тяжеловесной медлительностью произнес полицейский постарше – ни дать ни взять гиппопотам, толкающий речь. – Такое мы наблюдаем сплошь и рядом. Это не значит, что она сбежала.

Сбежала! Боже, какая нелепость.

Я саркастически рассмеялась. Оба полицейских уставились на меня в изумлении. Отец обратил на меня неодобрительный взгляд.

Полицейский постарше спросил, что меня рассмешило, и я, не утруждая себя любезностями, объяснила этому идиоту, что моя сестра Маргарита – не подросток, ей тридцать лет и она преподает в колледже Авроры. Что она профессиональный скульптор, а не беглянка.

Папа положил руку мне на плечо – попытался успокоить меня, потому что я хохотала взахлеб, аж закашлялась. Оба полицейских таращились на меня во все глаза.

Ну и кретины! Разве им что-то можно доказать? Я оставила их, с трудом передвигая ноги, поднялась по лестнице в свою комнату и захлопнула за собой дверь.

Думала: ну вот, теперь они обыщут комнату М., обыщут весь дом.

От чердака до подвала. Все три этажа. Заглянут в «новый» – отремонтированный – подвал и в «старый», куда никто никогда не спускается, потому что там земляной пол, воняет сыростью и гнилью.

Но нет: в тот вечер они не стали осматривать комнату М. и уж тем более обыскивать весь дом.

Этот день! Этот день! Этот проклятый день.

До того длинный, долгий день, что к ночи уже и не вспомнить, что было утром: события расплываются как в тумане, подобном тому, что поднимается над озером и плывет в глубь побережья. Кто-то – с добрыми намерениями – зажег в доме все огни, и теперь он сверкал, как фонарь из тыквы на Хеллоуин, сообщая всей Авроре, что в доме № 188 на Кайюга-авеню что-то случилось. Но что именно?

И всему виной М. Вечно привлекает к себе внимание.

Я ее ненавижу и никогда не прощу.

Поиски.

История Авроры и ее сельских окрестностей знает мало случаев исчезновения взрослых людей, которых официально признавали пропавшими без вести. Обычно из дома пропадали девочки-подростки, которых называли беглянками. Серьезные преступления здесь совершались крайне редко: одно убийство за восемьдесят лет, которое в нынешнее время квалифицировали бы как «убийство на семейно-бытовой почве».

О похищениях – с целью выкупа и прочее – здесь слыхом не слыхивали. Об изнасилованиях, посягательствах сексуального характера и избиениях в полицию не сообщали, соответственно, такие случаи зарегистрированы не были.

Наиболее типичным преступлением в Авроре и ее окрестностях считался подростковый вандализм: граффити, покореженные почтовые ящики, опрокинутые мусорные баки, костры в полях на Хеллоуин.

И вот теперь, в апреле 1991 года, столкнувшись с загадочным исчезновением местной богатой наследницы, полицейский департамент Авроры в составе четырех человек попросил содействия у ведомства шерифа округа Кайюга.

По меркам правоохранительных органов взрослого человека рано официально признавать пропавшим без вести, если со времени его исчезновения прошли всего одни сутки. Однако сложившиеся обстоятельства, настойчивость отца, равно как и его высокое общественное положение в Авроре были залогом того, что исчезновение Маргариты Фулмер не осталось без внимания. О происшествии уведомили местные СМИ. Сообщения по радио и телевидению были выдержаны во взволнованно-тревожном и одновременно почтительно-объективном тоне. Моему удивлению не было предела, когда, включив телевизор, я увидела на экране лицо М., а над ним заголовок: «Жительница Авроры не вернулась домой ночевать».