48 улик - Оутс Джойс Кэрол - Страница 4

Если только М. специально не спланировала свой календарь на апрель таким образом, чтобы нарочитой заурядностью ввести всех в заблуждение.

В будние дни М. обычно приходила в художественную школу рано утром, чтобы поработать в своей мастерской, пока никто не мешает. И когда она не появилась к полудню, ее (очевидное) отсутствие наконец заметили на факультете изобразительных искусств, хотя (какое-то время) почти никто не высказывался на этот счет. В два часа дня студенты стали собираться на занятие по скульптуре, и вот тогда-то и выяснилось, что М. нет и что телефон ее не отвечает. Начались расспросы: «Кто-нибудь видел сегодня Маргариту?», «Вы сегодня разговаривали с Маргаритой?»

Нет, пока никто не беспокоился. Люди спрашивали с вежливым любопытством: «Кто-нибудь видел Маргариту утром? Нет?»

Обратите внимание: имя «Маргарита» произносили почтительно. С восхищением, а не с недовольством.

Именно Мар-га-ри-та – полное, мелодичное имя, а не пошлое нагромождение слогов.

Миновал еще час. Коллеги и студенты М. с возрастающим любопытством недоумевали: а где же М., почему она не позвонила или не прислала записку? В мастерской ее точно нет, как нет нигде в здании факультета изобразительных искусств. И нет абсолютно никакой информации.

И все же (пока) никто не тревожился, не беспокоился о том, что с М., вероятно, случилось несчастье, что, быть может, она заболела, попала в аварию, в беду.

Предполагали, что в доме Фулмеров возник «семейный кризис», ведь было известно – не всем, но некоторым, – что у младшей сестры М., Дж., были какие-то отклонения…

Какие отклонения? Психические?..

Она лежала в больнице? В Буффало?

Об этом упоминали с большой осторожностью, так как все знали, что М. – женщина закрытая и не обсуждает жизнь своей семьи. Этим она отличалась от коллег-художников, которые бесстыдно сплетничали, жестоко высмеивали своих проблемных или забавных родных и близких, выставляя их на потеху окружающим, словно комиксы на доске объявлений.

Никогда ничего не рассказывала она и о своих любовниках. Даже неясно, был ли в жизни М. мужчина на момент ее исчезновения.

Разве что шелковое платье-комбинация от Диор являлось ключом к разгадке тайны: не «благоуханное», а «пахучее», отдающее характерным мужским духом…

Но этого никто не узнает. Никто из посторонних не вторгнется в комнату М. и не станет нагло, с подозрением рассматривать «улику», оставленную пропавшей без вести женщиной, ведь после ее исчезновения я благоразумно подобрала воздушное, невесомое, точно нижнее белье, платье, которое М. почему-то бросила на полу, повесила его на плечики и задвинула в самую глубь ее платяного шкафа, где оно затерялось среди других вещей. Так что пытливые детективы вряд ли его найдут.

Пусть я и не одобряла то, что М., возможно, в тайне от меня вела беспорядочную половую жизнь, мне было очень важно сохранить доброе имя семьи Фулмер, история которой восходит к периоду появления первых поселенцев в этой части штата Нью-Йорк – к 1789 году.

К востоку отсюда, недалеко от Олбани, есть даже округ Фулмер, где обосновались первые представители нашего рода, вернее, его ветвь, которая давным-давно откололась от нашей и интереса для нас не представляет.

Всю вторую половину дня 11 апреля личный телефон М., который стоял в ее комнате, не умолкал. Лина в соответствии с просьбой М. трубку не брала. Звонили коллеги, друзья и подруги М. из школы изобразительных искусств.

Все спрашивали, где она, оставляли сообщения. Всего было восемь сообщений от «обеспокоенных» друзей и одно – назойливо «срочное» – от коллеги (мужчины), который работал старшим художником-педагогом в том же колледже.

Вообще-то было и второе «срочное» сообщение от этого типа – псевдохудожника с манией величия, назвавшегося Элком. Он обращался к М. оскорбительным тоном, словно был ее хозяином. (Об этом несносном Элке я расскажу чуть позже.)

(А где в эти часы была я сама? Об этом меня позднее спросят следователи. И я с радостью сообщу этим идиотам, что была на работе, где же еще! Нескончаемый поток посетителей в почтовом отделении на Милл-стрит, двое моих коллег, работавших вместе со мной за стойкой, начальник – все могли подтвердить и подтвердили, что в тот день я была там.)

(Это просто смешно! Местонахождение, алиби, зацепки. Все эти шаблоны полицейских расследований – банальные и истрепанные, словно старый протершийся ковер, по которому все же надо пройти, стиснув зубы, глядя строго перед собой, всем своим видом демонстрируя невиновность.)

Не подозревая о возникшем переполохе в связи с исчезновением М., я работала в почтовом отделении на Милл-стрит до пяти часов вечера. И не было у меня никаких дурных предчувствий или опасений – ничего!

Потом я отправилась домой. Не шла, а тащилась, хмуро уставившись взглядом в землю. На прохожих старалась не смотреть. Подобно летучим мышам, издающим сигналы эхолокации, я распространяла вокруг себя ауру неприступности: никаких радостных приветствий, никаких «как поживаете», никаких «заранее благодарю».

В отличие от М. своей машины у меня не было. Как и водительских прав, которые в штате Нью-Йорк власти по своему усмотрению одним гражданам выдают, а другим почему-то отказывают в выдаче.

Придя домой, я услышала, что в комнате М. звонит телефон. Я поднялась по лестнице на второй этаж. Звонили несколько человек, а может, один и тот же, но настойчиво, неоднократно. Меня раздражал этот трезвон: после целого дня работы на почте, где приходилось обслуживать всяких придурков, которые не способны нормально заклеить скотчем посылки, нервы мои были на пределе. Поэтому я отважилась войти в комнату М. в ее отсутствие (решила, что сестры там нет) и ответить на этот чертов звонок.

– Да? Алло? – рявкнула я в трубку без всякого намека на вежливость. – Если вам нужна та, о ком я думаю, извините, ее сейчас нет.

Почему в голосе этой дуры слышится озабоченность? Кто эта женщина, притворяющаяся, будто она очень беспокоится о моей сестре? Не сдержавшись, я прервала ее в присущей мне грубой, бесцеремонной манере, и это глупая Сэлли – или как там ее – опешила и, заикаясь, залепетала:

– Но… где же Маргарита? Вы ее сестра? Разве вы не волнуетесь? Ведь на Маргариту это совсем не похоже. Она не пришла на урок скульптуры, не представив никаких…

– А вы-то откуда знаете, что похоже, а что не похоже на мою сестру? – фыркнула я. Какая-то незнакомка истерично кудахчет, как курица, у которой отрезали голову, если, конечно, отрезанная голова может кудахтать. – Может, она уже в Тимбукту, вам-то что?

Я со смехом положила трубку.

А через несколько минут телефон снова зазвонил, и я опять ответила:

– Извините, вы ошиблись номером. По-ка-а.

Это я произнесла с китайским акцентом. И рассмеялась.

Ну и придурки! Чего, спрашивается, переполошились? Причин для беспокойства нет. Никакого ЧП не произошло.

Я бегло осмотрела комнаты М., включая спальню. Кровать была аккуратно застелена покрывалом, которое лежало одинаково ровно со всех сторон. Зашла я и в ванную, где на вешалках аккуратно висели полотенца.

Решила, что позже, если того потребуют обстоятельства, я произведу более тщательный осмотр.

Так, надо закрыть дверь. Поплотнее. Чтобы М., когда вернется, не заподозрила, что кто-то вторгался в ее драгоценное личное пространство.

К этому времени назойливые коллеги М. уже вовсю названивали папе, сообщая ему, что моя сестра не пришла на работу, пропустила назначенные встречи, «а это совсем не похоже на Маргариту». Они спрашивали, дома ли она, здорова ли. Отец послал Лину проверить, нет ли М. в ее спальне. Там ее не оказалось, что я, разумеется, уже знала. Отец сам сходил в гараж: ее «Вольво» бледно-желтого цвета стоял рядом с его солидным черным «Линкольном». Но и в этом не было ничего необычного, ведь М. редко ездила в колледж на машине.