Давай попробуем любить (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 48

— Выходит, они были истинными, раз он принял вас с сёстрами.

— Да… Они были истинными. И я это ненавидела… Потому что, когда он погиб, мама стала живым трупом. Наверное, только ребёнок в её утробе не дал ей уйти сразу за ним. Но Ниласэ родилась, и спустя два года мама умерла во сне.

Я сказала ему всё это, что копила годами, и то, что не говорила никому. Но вместо страха или неловкости вдруг стало так легко.

— Знаешь, Садэр, до встречи с тобой я осуждала их любовь. Считая, что было несправедливо бросать нас из-за тоски за ним. Но сейчас… Наверное, правильно говорят, что только влюблённые способны найти все дороги, и только они могут простить всё.

— Да, правильно говорят, — согласился он со мной, чтобы через секунду более уверенно обнять меня и тихо шепнуть на ушко: — Но это ведь не всё, малыш, какие беды ещё ранили твоё сердечко? Расскажи мне, пожалуйста…

От него было так странно слышать слово «пожалуйста…», что я не удержалась.

— Нам было тяжело, с больной сестрой и маленьким младенцем. В основном всё решала Алисия, но этот факт не лишал меня груза на плечах. Мы вернулись в королевство людей, поскольку, пусть Нил и мама обручились браком, их прайд не принял ни нас, ни Ниласэ, более того, добрый дядя, что служил с мамой, посоветовал держаться от кошек подальше. Мы так и сделали. Что тебе сказать, Садэр? Недоедали, замерзали, но в конце концов всё вроде налаживалось. Ниласэ росла, в нас с Алисией проснулись силы. Прошло время, и она пошла в академию. Через год и я за ней. Всё было хорошо, пока Алисию в выпускном курсе отправили на практику к наагам.

— Дави?

Моё молчание затянулось, ведь только сейчас я вспомнила о сёстрах. Как они там без меня?

— Она влюбилась, Садэр. В красивого аристократа наага, который пел ей сказки об истинности. Он был заботливый, пока не затащил её в постель, а потом оказалось, что истинности недостаточно для брака, он хотел Лиси в качестве любовницы, а аристократку, подходящую по статусу на роль жены. Сестра сбежала, но оказалось, что не одна… А беременная от него. Вот как-то так, Садэр. Теперь ты обо мне знаешь всё. Я сирота, без дома, рода и приданного. С тремя сестрами. Старшая из которых беременна и может умереть в любую минуту от яда малышей. Средняя больна и не может ходить. А младшая ещё совсем ребёнок. Ну так что ещё, хочешь быть со мной?

Пауза затянулась, и горечь всё сильнее росла в моём горле, пока тёплое дыхание шаада не коснулось моего уха, и он прошептал:

— Только с тобой, малыш. До самого конца…

"Для меня она начала света и окончание тьмы "

"…ты стал моим солнцем днем и луной ночью.."

Говорят, чужие тайны — лишний груз, но дело в том, что Дави мне не чужая, скорее, часть меня самого, или же я — часть её. А не знать собственных скелетов в шкафу — лишняя нервотрёпка и постоянное чувство неуверенности в себе.

Это мучение и война с самим собой, бесконечная схватка между разумом и сердцем, подсознанием и реальностью.

Рассматривая аккуратные тонкие пальцы, такие хрупкие, словно нарисованные искусным художником, я взглянул и на собственную ладонь, в гнездо которой спрятались её пальчики.

Пусть и не видно, но мои руки перепачканы кровью, они привыкли ломать и убивать. Грубая текстура ладоней царапает её кожу, и лишь рассматривая наши почти переплетённые руки, я понимаю, насколько мы разные, и в то же время приходит осознание, как же мы сильно подходим друг другу, как и эти ладони.

Догадки очень редко соответствуют реальности, и неудивительно, что тень войны упала и на семью Давины. Но кто же мог подумать, что она — дочь офицера?

Ведьм на поле боя было мало, обычно женщин-целительниц отправляли глубоко в тыл, где в госпиталях их помощь была так же нужна, как и в самом пекле боя, и не меньше там ценилась. Мать Дави либо по воле судьбы, либо по собственной инициативе умудрилась дослужиться до лейтнастера.

Что заслуживает уважения.

Я был военным сколько себя помню, а воюю ещё дольше, так что напугать меня ужасами с передовой — не самая удачная затея. Но одно дело — я, и совсем другое — представить маленькую черноволосую девочку с большими глазами цвета дождливого неба на пол-лица, вся чумазая, голодная, что гуляет среди коек с ранеными в полевом лагере.

Кровь.

Боль.

Стоны.

Смерть.

Я и не знал, что настолько сентиментален, но что-то в груди сжалось от этой картины.

Осуждаю ли я её мать? Наверное, не имею на это право, в конце концов, она сделала всё ради своих дочерей, и это слишком сильно заметно, когда ведьмочка рассказывает о ней. Столько тоски, восхищения и тайного обожания в её голосе, что нет смысла не доверять Давине в этом вопросе, и просто склонить голову перед памятью той женщины, что родила мою малышку Дави.

Но её отец…

Он многое потерял по собственной глупости, и я довольно много прожил, чтобы понять одну истинность: жизнь — та ещё торговка, за всё ей надо платить, и взамен она вернёт ровно столько сдачи, сколько тебе задолжала.

Ни монетой больше, ни монетой меньше. Так что своё он наверняка уже получил.

— Почему ты молчишь, Садэр?

Мы лежим так достаточно давно, и мне даже показалось, что за это время мой личный человек успела уснуть, но нет… Ритм её сердца снова участился, и в коем мере я могу понять. Теперь мой ход.

Только откуда начать, чтобы не испугать тебя, малыш?

— Я думаю, Дави… Думаю.

Выдыхаю я и убираю руку с девичьей талии, чтобы позволить ей сменить позицию. Теперь она поворачивается лицом ко мне, кладет голову на мой локоть, рассматривая смиренно и спокойно, словно мы знакомы друг с другом триста лет.

То доверие, что вырывается бликами света через серый туман глаз, развязывает мне язык по-быстрее любых пыток.

— Моя жизнь неинтересна, малыш…

Качаю я головой, пытаясь в последний раз избавить себя от этой ноши — сказать ей правду о себе, но я знаю глубоко внутри, что этот манёвр — всего лишь обман самого себя. После её откровений я просто не смогу молчать, душа требует свободы.

— И всё же… Садэр, это часть тебя. Я хочу знать.

Она серьёзна как никогда раньше, и тем не менее я чувствую, как вторая мягкая ладошка отпускается на мою грудь, там, где бьётся сердце.

Ещё никто не был так близко ко мне, и никто никогда не будет.

— Я шаад, девочка. Сын шаада, внук шаада. Боец, воин, убийца, наёмник. Нас называют по-разному… Я был рождён, чтобы убивать, защищать и выполнять приказы, впрочем, как и все дети моего народа.

— А твои родители?

Её вопрос робок, и она не совсем уверенна, не ранят ли меня её слова. И это греет душу лучше любого рома.

— Шаады размножаются не ради семьи, а чтобы продолжить род, Дави. Ни у кого из моего народа нет дома, нет матери и нет семьи. Мы, как правило, дети от случайных женщин, которые, кроме первых девяти месяцев с момента зачатия, не участвуют в наших жизнях.

— Неужели все эти женщины бросают своих малышей лишь потому, что так велит их отец? Ещё сразу после рождения.

Её возмущение так искренне, и я могу удержаться от улыбки.

В ней столько жизни, искренности и теплоты, что хватит на весь мир. Но я тот ещё эгоист и собираюсь рыть зубами землю, но владеть этим чудом в одиночестве.

— Большинство отдавали сами младенцев, все же шаады связывались зачастую… со специфичными представительницами женского народа, — мда, чаще всего это были те самые куртизанки или девки с больших таверн. — Но были случаи, когда ребёнка забирали силой, но это очень редко.

От меня не укрылось, как девушка заметно погрустнела, но ощущение, как её тельце прижалось ко мне сильнее, ища тепло и поддержку, заставили продолжить рассказ, как бы сильно мне не хотелось.

— Отец сам воспитывает малыша?

Её вопрос был очевиден, но правда в том, что мой народ в целом остался заложником своего прошлого. Глупых, жестоких традиций, которые остались с тех времён, когда жили наши прадеды. Как и традиция мидаров.