Давай попробуем любить (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 34

Вскрикиваю я, хватаясь за его руку в попытках убрать крепкие пальцы, но всё тщетно, он не замечает. Страшно медленно приближается к моему лицу и выдыхает одними губами:

— Ты умоешься его кровью.

Кровью?

Чьей?

За что?

Мой мозг граничит между явью и сном, я не могу… не могу… не могу… понять…

Что он от меня хочет?

Меня швыряют в сторону, и я падаю к чьим-то ногам. Грязные сапоги большие и из хорошей кожи. На фоне раздается хруст мебели, что ломается под убийственно сильной рукой Садэра, а я, как дура, рассматриваю сапоги и тянусь лицом вверх, чтобы рассмотреть их хозяина.

Так больно запрокидывать шею назад, но мне так страшно, что трясутся поджилки, а кровь стынет от гневного рева шаада за спиной. В глазах рябит, и я не могу отчётливо увидеть лицо мужчины, но замечаю рыжие пятна волос.

Бельяр!!

Хватаюсь за сапог друга и выдыхаю обсохшими губами:

— Помоги…

Но обувь вырывают из моего захвата, и я падаю животом на пол, слышу бас медведя с неслыханной ранее желчью в нем:

— Ты добилась, чего хотела…

Я не вижу больше его лица, лишь слышу его удаляющихся сапог, пытаюсь подняться и дойти до двери чисто на инстинктах, потому что мозг будто спит, но опять падаю.

И вижу в дверном проёме мужские фигуры. Лица размыты, но где-то внутри я знаю, кто это, тупая боль сковывает сердце от осознания, что они просто смотрят на мои мучения, но это лишь на миг, потом сознание опять ныряет под воду сна, и я вскрикиваю почти за грань возможности своих голосовых связок, когда мои пальцы неестественно ломаются вдоль фаланг, когда моя кукла ломается надвое в руках шаада, тем самым нити энергии просто разрываются и ломают мои фаланги от отката.

Но мой крик лишь привлекает внимание шаада. Меня поднимают как котёнка за шкирку и бросают на постель.

Но от боли и чёртового яда я лишь плыву над явью. Слышу треск ткани, кажется, это моя одежда. Вяло отбиваюсь, но пальцы болят, и я просто машу руками в воздухе.

Раздаётся писк, и я с трудом замечаю, как дверной проём вместо двери закрывает что-то серое, будто из кожи, и лишь извилистые выпуклости выдают в этом «что-то» крыло дракона.

Нас закрывают? От чего? Что это? Реальность или галлюцинации? Кошмар?

Возвращая мутный взгляд к Садэру, я по-прежнему теряюсь в догадках. Нет, мой шаад никогда этого не сделает.

И боль. Боль в пальцах, она так реальна!

В этот момент я всеми силами упираюсь сну, пытаясь отпираться и от полуобнажённого воина, что придавил меня своим телом к постели и срывал с меня одежду.

Вывернутые фаланги больно упирались в каменную грудь мужчины, но он этого и не замечал.

— Пожалуйста, не надо… Садэр… пожалуйста…

Молила я, ощущая, как яд полностью тянет меня в сонный дурман.

Я даже плакать не могла.

Но он, как и всегда, не кричал, лишь синие глаза излучали похоть и ненависть, схватившись за мою сорочку, он медленно разрывал её на две части, обнажая и унижая таким образом. А потом отпустился у самого уха и прошептал издевательски спокойно:

— Шлюхи так долго не торгуются, дорогуша, они сразу называют цену.

Эти слова стали волной, что окончательно прогнали меня от берега яви. Оставляя там лишь моё тело на истязаний озлобленного мужчины. А разум… мой разум уносили далеко в те кошмары детства. Тогда, когда была война.

Когда убивали, насиловали просто так среди белого дня.

Я вновь очутилась в теле восьмилетней девчонки, что, спрятавшись за телегой, пыталась заглушить ручками уши и не услышать стоны боли женщин-ведьм, отряда мамы, которых бунтующие солдаты насиловали. В тот день лейтнар Фиалковски ушла в город со старшей дочерью и больной малышкой за новой партией трав, а среднюю оставила на попечение подруг. К вечеру, когда соседний округ направит взвод солдат и бунт подавят, девочку найдут под сеном у конюшни, заснувшую с плотно прижатыми ладошками к ушкам, а целитель-менталист сотрёт эти мгновения из её воспоминаниях. Но инстинктивно она всю жизнь будет бояться мужчин, и, может быть, не зря…

"…как по мне один прямой вопрос лучше сотни догадок. Догадки пораждают сомнения. А там не далеко до безпочвенных обвенениях…"

Фааарат из Клана Алых Змей

— Кто у вас главный?

Ледяной голос Баатара опять рассекает тишину пещеры, разбавленной лишь стонами и плачем этого смертника в руках Зенона. Почему смертник?

Потому что за все его грехи одна расплата — смерть.

Убийство.

Воровство.

Шантаж.

Изнасилования.

И самое важное — предательство. Он предал свою родину, землю, свободу.

Никто из нас не глупец, и все давно догадались, что без пришлых не обошлось бы.

Только удивление берет вверх, то ли от глупости наших врагов, что связались с этим отродьем. То ли от ничтожности этой падали, что сейчас валяется на грязных камнях, что-то хныча под нос.

Зенон давно отпустил его, и тот рухнул вниз, как мешок с мясом. Оборотень лишь брезгливо вытер руки о штаны. И лёгким движением пнул вора в спину, так, что тот покатился кувырком в мою сторону.

Но мои мысли заняты не им.

Раздраженно уперев носок сапога в его плечо, тем самым останавливая тело, я пнул его в сторону Бельяра.

Пускай развлекается, мне сейчас не до кровавой расправы. И так понятно, что ничего толком он и не знал.

Обыкновенная пешка.

Подай-принеси.

Этот шакал даже не знал, куда они девали награбленное. Выполнял любые задания за кусок мяса и хлеба и крышу над головой.

Урод.

В армии те же условия, только воевать приходится не со стариками, детьми и слабыми женщинами. А с теми, кто пришёл на наши земли и занапастил всё, до чего дотянулись.

Правда в том, что я и сам знаю, что некоторым рассказывать о чести — всё равно что биться головой об стену: только разозлишься сильнее и голову разобьешь.

Оставляя лазутчика на руки парней, я вышел наружу. Спускаясь по мелким камушкам вниз в рощу, где мы оставили лошадей. Природа пестрила всеми оттенками зеленого и белого. Здесь было хорошим местом для штаба.

Нелюдимое место, скрытое от лишних глаз в роще под неровностями каменной породы пещер и сенью молодых саженцев и плотных пушистых ветвей леса.

Вниз к скалам неспешно тянулась река. Не такая быстрая и глубокая, как можно показаться. Фаарат в ней помещался по пояс, увлечённо омывая своего серого жеребца прохладной водой.

Умение наага оставаться невозмутимо спокойным в любой ситуации не раз приводило лично меня в восторг. Стальные нервы воина-целителя, казалось, с каждым годом под натиском проблем, врагов и тяжких воспоминаний лишь становились крепче.

Это было достойно восхищения. Хоть и признаться по правде, в первую нашу с ним встречу более десяти лет назад я посчитал его двинутым на все извилины.

Возможно, таким он и остался, только это уже перестало меня трогать.

Размышляя о своём друге и верном соратнике, я как-то пропустил момент, когда взял под уздцы привязанного к иве у воды Рира и, стянув свою одежду, повёл его к реке.

Чистая вода пропускала через свою толщу неохотно, холодя голую кожу живота и стоп. Да, удовольствие не из самых приятных. Наверное, с купанием Рира можно было бы подождать до завтрашнего обеда, когда солнце успеет нагреть хотя бы поверхности мирно стекающей воды. Так некстати я забыл, что наагам холод не помеха, а лицо Фаарата никогда не выдаёт его боль или недовольство.

Чертов манипулятор собственных чувств!

Ох, но я, видимо, этот навык — держать под контролем эмоции — точно растратил.

По-другому объяснить привязанность к этой человечке я просто не мог.

Я касался её утром — а хотелось весь день. Целовал губы — а хотелось всё тело. Держал в своих руках — а хотелось лезть под светлую кожу, чтобы каждое мгновение быть рядом.

Стоило Давине оказаться в досягаемости моих рук или в видимости моих глаз, как я дурел и забывал обо всем.

Была только Давина.