Давай попробуем любить (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 28

Меня просто заперли, как в клетке. В тёплой, уютной клетке.

— Зачем вам это?

Устало вздохнула, неохотно откидываясь на грудь мужчины и сдерживая стон с губ от прикосновения моей холодной кожи и его горячей. В замкнутом пространстве его крыльев температура постепенно стала нормальной для меня. И после трудного дня и всего пережитого я держалась зубами, чтобы не уснуть.

— Не хочу, чтобы ты заболела.

Как у него все просто.

Вырываться не было смысла. Да и желания, если быть откровенной с собой. Я безумно устала, как физически, так и морально. Хотелось просто уснуть. Забыть обо всем. О проблемах, о его желаниях на мой счёт, о собственных нуждах, о разбойниках, о несчастных амулетах. Обо всем.

Глаза медленно закрылись, и я под ухом внезапно почувствовала вибрацию.

Монотонно.

Твёрдо.

Громко.

Так билось сердце этого мужчины, который уже, независимо от того, что случится завтра, успел стать первым мужчиной, что царапнул моё нежное сердечко.

Медленно я падала в омут сна, и почему-то злость на Садэра куда-то ушла. Я спала спокойно, где-то интуитивно зная, что он защитит.

"И такая чистая, по сравнению со мной, от этой детали мне становиться не по себе, и хочется остервенело смывать всю грязь этого мира с собсвенных рук, что бы иметь призрачное право касаться этой атласной кожи."

Садэр Ориандрэ

Сила.

Ловкость.

Жестокость.

Эти три преимущества, которые нам, шаадам, вбивали в головы с самого детства.

С юных лет каждый мальчишка нашей крови начинал изучать искусства войны. Зачастую не зная ни имени своей матери, ни родственников. А отца, если удача улыбнётся, то один раз в год, когда того отпустят со службы, может быть, навестит в специальных школах своего отпрыска.

Даст воспитательный подзатыльник за то, что сделал, и то, что не сделал. Может быть, даже погладит украдкой по коротко стриженной макушке, как и у всех воспитанников, тайком, чтобы никто не увидел эту слабость сильного воина. Расскажет сыну о великих подвигах и сражениях, о карьере, почестях, которые ждут впереди. И уйдёт, оставляя сопливому мальчишке трофейный кинжал или порцелан.

А бывали и те, к которым вообще никто не приходил. Не потому что не хотели приходить те отцы. А потому что не пускала земля. Тяжёлая, чёрная, под которой были захоронены бравые солдаты. Потому что жизнь шаада — это кровь и сабля, кровь либо своя, либо чужая.

Те дети росли особенно жестокими. Обозленные на весь мир. Впрочем, как и я.

Наша культура… отличалась этим от многих рас. Нас с пеленок приучали ни к чему не привязываться. Есть только родина и цель, приказ и исполнение этого приказа. Враг и товарищ.

Я погряз в крови достаточно рано, даже не помню, было ли мне тогда шестнадцать.

Так или иначе, но и так тяжёлый нрав огрубел до невозможности. И иногда, даже я, рассматривая своих друзей и товарищей, понимал, что терпят они меня, такого «доброго», лишь потому, что с самого начала вместе. Оттого, что не раз из загробного царства возвращались. Друг дружку прикрывали. Потому что притерлись. Привыкли.

Ведь когда стрела торчит меж ребер в паре сантиметров от сердца, совсем не принципиально, кто тебя тащит в госпиталь: гаргуль или оборотень.

Но мои товарищи — они другие.

Они мужчины, которые привыкли к трудностям этой жизни. Каждый по два метра с рубцами от прожитых битв.

Они сильные, никто из них и не пошатнется от моего удара, не вздрогнет от повышенного тона и даже бровью не поведет от холодного взгляда. А Бельяр и вовсе так треснет кулаком по морде, что скалиться будет нечем.

Про Баатара вообще молчу, горгульи всегда мог красочно послать в самые глубокие места и отдаленные маршруты, не стыдясь в объяснениях и метафорах. Они солдаты, пусть кто-то из семьи побогаче, кто-то из бедных.

Кто-то с родителями, а кто-то, как я, без матери и без отца.

Это уже не имело значения для нас.

Но…

…держать в своих руках такое хрупкое тело, как крылышки бабочки, было так удивительно приятно и в то же время страшно до одури причинить ей вред.

Я не привык к подобному, я не привык к таким.

Обычно казарменные девки или подстилки в тавернах были здоровыми бабами, сговорчивые и сами знали, что делать. Их нельзя было засмущать или ранить чувства.

Я и не знал до недавних пор об этих чувствах.

А с другими женщинами у меня разговора и не было.

Свою мать я не знал, да и с другими матерями не знакомился. Не было мне с чем сравнить, сколько себя помню, в специальной школе жил.

Сестёр у шаадов тоже в принципе в природе нет, слишком густая кровь. Да если и рождаются, то отцы не забирают девочек от своих любовниц, только мальчиков.

Девочки не носят нашей крови, не унаследствуют крылья от отцов и другие черты шаадов, зачастую они рождаются в расе своих матерей, с лёгким физическим уклоном в отца.

И дело ведь не только в красоте. За пятнадцать лет службы у самых могущественных правителей нашего мира я прошёл вдоль и поперёк все четыре континента. От Молочного Океана до многогранного царства наагов, разве за все эти годы я не повидал красавиц?

Их было много, и те, которые продавали своё тело, и те, которые в позолоченных дворцах продавали свою гордость. Даже те, кто ради богатства продавали собственную душу.

Нет, не от внешности этой куколки меня так нещадно лихорадит. Хоть и стоит признать, что от этих грозовых глаз душа уходит в пятки.

На самом деле меня влечёт к ней, как мотылька огонь, то, что она прячет от всех. Наверное, простота и нежность, мягко переходящие в решительность и упрямство. Где-то внутри что-то сжималось, стоило подумать о ней в чужих руках.

Кто-то внутри шептал: «Она наша ведьмочка…».

И я верил этому голосу, потому что он не раз спасал из тяжёлых ситуаций.

Но как мне с ней справиться? Ведь Давина открыла мне другую грань женской сущности.

Забота, нежность, аккуратность.

Пожалуй, я не мог сравнивать все эти слова с женщинами до недавнего времени. Я даже не испытывал их к слабому полу.

А сейчас сижу, как дурак, и трепетно обнимаю девчонку в своих руках. Согревая худые плечи и ноги жаром своих ладоней.

А она маленькая.

И такая чистая по сравнению со мной, от этой детали мне становится не по себе, и хочется остервенело смывать всю грязь этого мира с собственных рук, чтобы иметь призрачное право касаться этой атласной кожи.

Давина.

Давина Фиалковски.

Моя маленькая куколка Дави.

Бельяр был прав, когда так назвал эту маленькую ведьмочку. Был в ней кукольный шарм, который делал девчонку нереальной.

Большие серые глаза с сиреневым отливом, как дымка утреннего тумана, который стремительно чернел, стоило девчонке разгневаться. Белая атласная кожа и эфимерная хрупкость, как и густые тёмные локоны, слегка закрученные в кудри. Манящие губы, тронутые лёгким оттенком розовых лепестков роз.

Такой была моя куколка.

Её тихое сопение щекотало мою шею, заставляя страсть бежать по венам, будто вода в гейзерах. Ощущать голой кожей её тяжёлую мягкую грудь через тонкий материал моей рубахи было самой жестокой пыткой.

Чувствовать, но не иметь возможности касаться. Держаться зубами за собственное самообладание, лишь бы не спугнуть это маленькое сердечко, что мирно билось в её грудной клетке, отдаваясь вибрацией по моему телу.

Тяжело вздохнув, я откинулся головой назад, прижимаясь спиной к валуну, мои крылья по-прежнему скрывали нас от лишних глаз, сохраняя девчонку в мягком, тёплом и уютном коконе из перьев и живой плоти.

Здесь было темно, ведь крылья так плотно смыкались вокруг нас, оставляя лишь крохотные надрезы над моими плечами и вверху, где соприкасались наросты в форме когтя, оставляя прорези для воздуха, чтобы не задохнуться, но для меня данная темнота не была помехой, я и так чувствовал её чуть ли не нервными окончаниями, так тонко она вошла под кожу.