Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович - Страница 18

– Есть, – кивнул Янек, отрезая от края печени кусок. – А что?

– Его Диня зовут?

– Откуда ты знаешь? – удивился хозяин.

– Во сне приснилось…

– Так ты не просто еврей, – засмеялся Янек, утирая с губ каплю печеночного сока белоснежной салфеткой с монограммой. – Ты еврей-экстрасенс!..

Нос Янека постепенно принимал прежние формы, перелома не оказалось, а лед снял отечность.

– Правда, приснилось. Еще я во сне был хозяином твоего дома и звонил в Нью-Йорк своему партнеру Бене Шпаку… У тебя есть такой партнер в Нью-Йорке?

– Есть, – удивленно подтвердил Янек. – Правда, он сейчас на какой-то восьмитысячник ползет. В гору. Альпинист. – А ты… Ах да, ты экстрасенс… А можешь цифры на рулетке угадывать?

– Нет.

– Не врешь?

– Я не умею завязывать галстук.

– Сегодня кэжуал. Надень джинсы, кеды, белую рубашку и кожаный пиджак. В гардеробе. И слава богу, что не умеешь цифры угадывать! А то разорил бы мой клуб!

– Кипу не сниму.

– Не снимай на здоровье! Там много евреев будет, и вообще гостей с разных концов света. Мы, поляки, религиозно терпимый народ.

На роскошном электрическом «Майбахе» они подъехали к клубу. Место было видно издалека, так как в небо взлетали лучи мощных прожекторов, которые то расходились, то скрещивались будто ловили вражеский самолет. Было много охраны. Здоровенные черные парни, еще недавно игравшие в NFL, теперь стояли грозными изваяниями в лопающихся от массивных мышц костюмах. Лакеи в бордовых ливреях и белоснежных перчатках открывали дверцы роскошных автомобилей, встречая гостей. Черные футболисты сверяли прибывших со списком и маркировали запястья штампом со специальными чернилами, светящимися в определенном инфракрасном режиме.

Фельдман посмотрел на неоновую вывеску и прочитал название клуба: «Composition C-4».

– Симпатичное название, – почти прокричал Абрам, повысив голос из-за гремящей, бьющей по ушам музыки.

– Знаешь, что означает?

Увидев хозяина, негры взяли Янека и его гостя в кольцо и провели сквозь толпу внутрь клуба.

– Знаю, – ответил Фельдман. – С-4, взрывчатка.

– Классное название! – прокричал Каминский.

– Что?

– Я придумал. Классное!..

Их провели сквозь танцующих, отодвинули жонглеров факелами, девушек, уже изрядно накачавшихся шампанским и коктейлями и задирающих топики, демонстрируя груди: от совсем маленьких с пирсингом на сосках – до доек немыслимых величин, с цветными тату, на грани похабности изображающими всё, что связано с сексом.

Их завели за специальную дверь, охраняемую уже белыми ребятами со спрятанными под пиджаками стволами. На их макушки были приколоты кипы, а черные глаза угрожающе блестели.

– Твои!

Абрам крикнул «Шалом», но двери за ними уже захлопнулись, и наступила полная тишина.

– Ребята – бывшие моссадовцы, – пояснил Янек. – Когда-то мне их сосватал мой тель-авивский партнер.

Фельдман не переставал удивляться разным промыслам жизни, но к тому, что они случаются, давно привык, а потому его лицо оставалось бесстрастным:

– А поляки не тянут?

– Серьезная охрана – только из других стран.

– Почему?

– У местных здесь связи, уже кому-то стучат. На них тоже стучали за бабки. А евреи ничего не знают про местную реальность!.. Никаких связей…

Пока они поднимались в лифте, Янек рассказал, что в клубе три ресторана: азиатский, французский и… – Янек сделал театральную паузу. – А третий… а третий еврейский – кошерный. Называется «Шагал».

Абрам в этот момент очень пожалел, что не добил друга детства на пыльной дороге, но двери лифта открылись, и они вошли в небольшой изысканный зал, в котором висело несколько картин, не перегружающих пространство. Один сюжет небольшой картины показался Фельдману знакомым, он не успел спросить, кто художник, а Янек уже поспешил с ответом.

– Шагал. Настоящий. Он летит, а она держит его за руку, как воздушный шарик. – Поляк показал пальцем и продолжил: – Кандинский, дальше Люсьен Фрейд, там Бейкон… Это… Черт с ними, с остальными!..

В зале было немноголюдно, у дальней стены возвышалась огромная витрина, подразумевающая шведский стол, ломящейся от такого изобилия деликатесов, какого Фельдман в своих фантазиях и в раю бы не мог представить. От устриц и лобстеров до фуа-гра и разными сортами черной икры: белужьей, стерляжьей какой-то там еще, даже паюсная имелась.

– Ты торговец оружием? – спросил Абрам.

– Да, – прямо ответил Янек. – Но сегодня должно случиться кое-что поважнее оружия и даже бриллиантов. Я сам до конца не знаю, что будет!

– Сволочь ты все-таки лицемерная! – шепнул Фельдман на ухо другу. – Кошерный ресторан? Не шутишь?

Янек огляделся: ждал, видимо, тех, кто должен осуществить это «поважнее».

Он щелкнул пальцами – и из тени гардин к ним шмыгнул небольшого роста еврей в сюртуке, из-под которого торчали кисти талит катана, в сапогах и кепке как на картине Шагала.

Ряженый, что ли?

– Шаббат Шалом!

– Пока еще только четверг, рав Фельдман, – поправил мужчина в кепке. – Да вы и сами знаете… Не было бы вас здесь…

– Пан Маркс? – узнал Абрам мужчину, часто приходящего в синагогу помолиться с раввином Злотцким. Сначала из-за кепки его не признал. Думал, ряженый под Шагала.

– Я. Всей своей персоной. Сегодня все для вас!

– А мне казалось, что вас три годна назад убили при погроме – или покалечили только?..

– Всевышний миловал. Всем семейством на Мертвом море пребывали на отдыхе!

– Работай, Миша! – строго приказал Янек. Он постоянно оглядывался на двери, очевидно ожидая кого-то.

Миша Маркс щелкнул каблуком с подковкой – и тут же из тени выпорхнули две девицы в цивильных, но броских для официанток одеждах. Обе держали в руках по подносу: на одном напитки, на другом закуски.

«Гойки», – понял Фельдман, а пан Маркс принялся объяснять Абраму что к чему:

– Здесь водочка, «Грей гусик» французов производство; из последних запасов «Белая березка», всего пятьдесят довоенных бутылочек осталось на весь мир, вино красное «Шато Голан» – редчайшее, надо отметить, беленькое сухенькое – старый добрый рислинг и сливовый коньяк, шестьдесят градусиков…

– Сливовых коньяков не бывает! – закашлял от смеха Каминский, на что пан Маркс безбоязненно, даже дерзко ответил, что это у них, у поляков, не бывает, а для евреев самый цимес!

– И джин, лучший! «Бомбейский сапфир»!

Абрам не мог больше терпеть, взял с подноса рюмку «гусика», в одно мгновение опрокинул в рот, затем, не успев еще проглотить, потянулся за вином, запил им водку, на этот редкий коктейль в желудке вылил сливовый коньяк, слегка икнул – и заполировал все джином «Бомбейский сапфир». Рука его потянулась к хале, праздничному хлебу косицей, он откусил от него, сколько смог ухватить зубами, а затем ножиком намазал на следующий кусок надкушенной халы фаршмак и тотчас, почти не жуя, проглотил.

Не успел Янек прокомментировать увиденное возгласом «ни хера себе!», как Фельдман уже повторил всю комбинацию и собирался на третий заход.

– Чи-чи-чи! – остановил тянущуюся руку Фельдмана Каминский и распорядился: – Алкоголь уносите, а еду добавляйте по мере убывания!

Девица с мини-баром тотчас растворилась.

– Я вас оставлю. – Янек торопливо пошел ко входу, тогда как Абрам, не обратив на него внимания, стал пытать Мишу, что здесь на подносе с закусками:

– Мойша, это что?

– Рыбонька фаршированная, – объяснял пан Маркс, – здесь лососик свежайший – перуанский севиче. Фалафель с кунжутом, блинчики из кольраби…

Мойша объяснял, а Абрам параллельно жевал. Этих названий он не слышал полжизни, и сами слова Миши, являлись музыкой для ушей и телесным счастьем одновременно. Абрам, сам того не замечая, улыбался во весь рот, в котором смешалось все меню, а официантка протягивала накрахмаленную салфетку. Фельдман почти плакал, но с набитым ртом просил прощения за такое очевидное свинство, утирал с губ стекающий жир накрахмаленным хлопком и снова набивал рот…