Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович - Страница 10

«Эх, Янчик, – думал Абрам Моисеевич, – глупый дружочек детства…» А девицу Вишневскую он помнил еще девочкой. Беленькая, ладная, и только.

В какую красавицу он превратилась, Фельдману было неведомо. Лишь запах ее духов, прилипший к Янчику, будоражил. В молодости им всегда нравились одни и те же девицы…

Пока размышлял о том о сем, успел одеться и вернуться к месту ночлега. Отыскал свой саквояж, вытащил немного хлеба и пожевал на дорогу. В Кшиштоф надо непременно дойти, Абрам обещал, его там ждали, там он необходим.

Фельдман шел по городу знакомыми улицами, стараясь скорее и незаметнее добраться до дома раввина Злотцкого. Но где ж это возможно быть!

– Пан Фельдман, – закричал женский голос из окна, – куда же вы мимо? Ребе Злотцкий клятву с меня снял, чтобы я ознакомила вас с новыми предложениями Всевышнего.

«Фира! – понял Фельдман в отчаянии, что не смог инкогнито явиться в дом раввина. – Эсфирь Михайловна».

– Поднимайтесь, юноша. Я отказов не потерплю!

Абрам Моисеевич умел ругаться на многих языках, но осадил себя, так как дурные слова так же страшны в грехе своем, как несоблюдение кашрута.

Поднялся на крыльцо дома, потер мезузу, дверь была открыта, толкнул и вошел.

Эсфирь Михайловна хотела обнять гостя со всем радушием, но, будучи женщиной миниатюрной, даже до плеча Абрама не добралась. Затем она коротко взглянула на штиблеты Фельдмана и охнула, успев прикрыть рот ладонью.

Как и обещал Янчик, кровь лениво сочилась из-под штанин еврея-путешественника на всеобщее обозрение. И кто знает, сколько глаз наблюдали из окон, мимо которых он проходил.

Эсфирь Михайловна хоть и была женщиной впечатлительной, но в такие минуты превращалась в эмоциональную нейтральность. Зазвонила что было духу в колокольчик, призывая домочадцев.

Пока Фельдмана раздевали, а в этом наука нужна была немалая – рубаха прикипела к рассеченной плоти, и снятие ее могло бы приравняться к самой пытке, но в этом доме знали, как работать: потратили часы, а еврей ни разу не застонал. Ватные палочки, эссенции, притирки от бабушки Песи из Ашдода… Тысячелетние науки. В этом доме знали рецепты Маймонида, врача и философа, наизусть… Ткань отошла от ран без боли… Здесь подогрелась баня, страдальца перенесли только в предбанник, где повлажнее, заставили выпить стаканчик спирта и уложили на скамью лицом вниз. Мозг Абрама взорвался счастьем и покоем, видимо в спирт что-то добавили, тоже тысячелетнее, он закрыл глаза и тотчас заснул…

Пока измученный гость младенцем укачивался на руках Морфея, четыре женские руки шили ему кожу на спине. Мелким стежком, аккуратно, дабы следов поменьше осталось, ведь рав Фельдман еще не женат, а лишние уродства ни к чему. Отнесли спать, бережно уложив на фамильную перину из гусиного пуха…

Абрам провалился в нее словно в утробу матери и проспал счастливым почти двое суток.

А потом его кормили на убой. Сначала рыбное и молочное: фаршированный судак с хреном и горчицами на выбор, сыры, твороги твердые и мягкие, творожники, политые сиропом, крынки с ряженкой, сливками и парным молоком, только что из-под коровы.

– Скушайте-ка хлебушка, – протягивала кусочек Фира. – Почистить рот надобно, и попейте водицы. Нате-ка вот! Нынче хлеб дорог. Хоть пчелы его не опыляют, но вокруг злаковых полей сплошная эрозия, и половина хлеба погибает!.. Когда-нибудь, помрем от голода!…

За полчаса прошлись по мясным блюдам. Редкая по нынешним временам говядина, нежные кусочки шеи, бараний шашлычок с гриля, баклажанчики с курятиной, хумус, конечно, и рыбонька под соусом храйме.

Фельдман тысячу раз сказал «аданк», что с идиша переводится как «спасибо», а ему в конце завтрака здоровенный мужик Семен, точно не еврей, гой, втащил огромный столитровый самовар и установил его на стол… Самовар стонал бурлящим кипятком, в закрытой трубе что-то щелкало, и пахло из-под медного брюха как в лесу Ивана Франко: чуть Иваном пахнуло, чуть – Нюркиной подмышкой, чуть – родиной…

«Чай, и их ракетой накрыло, – задумался Фридман. – Гадкие людишки были, столько страданий принесли!.. Ох, жаль дураков…»

«Наполеон» из двенадцати коржей, с обилием крема, стекающего с него сливочными струйками, заставил Абрама забыть прошлое… И куда все это у него поместилось? В какие-такие кишочки расквартировалось?

Ему дали посидеть в саду под яблонями, полистать Талмуд, прочесть кшиштофскую газету – отвлечься от произошедшего…

Время бежит быстро, как заяц, правда никогда не понять, в какую сторону… Заглянула проведать Эсфирь Михайловна. После такого приема Фельдман чувствовал к ней что-то родственное, вспомнил бабушку Симу, которая такие же медовики клепала. А уж какие форшмаки…

– Как вы, мой дорогой? – поинтересовалась Фира. – Нужно ли что еще?

– Нет-нет, благодарю, – постарался быть вежливым Фельдман. – Все так прелестно!.. – слово «прелестно» было не из его лексикона, вылезло воспоминанием из телевизора, из какого-то водевиля дурацкого. Но это все из благодарности, и он вновь его повторил. – Прелестно!

– А я знаю, чего вам не хватает! – всплеснула руками Фира. – Вернее, кого!

Абрам самую малость расстроился. Все было так хорошо… Но он знал, что если еврей-купец стоит перед расстрельной командой, если у него остался товар, надо перед встречей с Всевышним скинуть его хоть за рубль или злотый… Это ж ее дело, работа такая – сватать людей, вот она в любой свободный момент и делает ее.

– А пару дней назад мы уже посмотрели в четырнадцать альбомов.

– Какие пару дней? – удивилась Фира.

Все-таки сваха как артистка так себе!.. И опять-таки из благодарности гость согласился порадовать свой глаз еврейскими нимфами сколько на то времени понадобится.

– И таки где же ваши альбомчики? – Абрам сделал такую заинтересованную физиономию, будто был готов женится на всех еврейских девицах разом.

– Никаких альбомчиков! – вдруг сделалась серьезной Эсфирь Михайловна. – Для вас только одно предложение. Эксклюзив! Всю жизнь будете мне руки целовать!

«Слава Всевышнему!» – обрадовался Фельдман. Завтра пятница, и надо спешить в дом раввина Злотцкого.

– Показывайте, – согласился Абрам.

Фира отыскала в огромной юбке карман и выудила из него смартфон. Повозила по экрану крашеным ногтем, бормоча под нос: «не то», «не это», «эти после шестидесяти…»

– Нашла! – обрадовалась Фира, увеличила фотографию во весь экран и сунула к лицу Фельдмана. – Вот она! – торжественно возвестила.

У Абрама дрогнуло сердце: он увидел образ ночного сна перед экзекуцией. Ее, ее во плоти. Потрясающая фотография, тяжелая, пару мегабайт красоты и счастья точно. Рахиль… Фельдман мечтательно улыбнулся, а потом, покашляв, оборотился к Фире:

– Где у вас тут лопата стоит?

– Какая лопата? – удивилась сваха.

– Так мы с вами сейчас пойдем откапывать вашу прабабушку! Как без лопаты?

Фира окинула гостя каким-то особым взглядом:

– Абрам, вам случайно по мозгу не стукнули?

– Вроде как нет… – он смотрел на женщину, ей в глаза, пристально – и никаких намеков на шутку или розыгрыш, не находил. Потрогал голову. Кажется, целая…

– Я предлагаю вам самое ценное, что у меня есть! Зная вашу порядочность, образованность, я готова передать с рук на руки мою любимицу Рахиль!

– Так значит, это не ваша прабабушка?! – вскричал Фельдман. – Не умерла при родах?.. Копать не будем?..

– В нашей семье никто не умирал при родах!.. Это младшая дочь моей сестры из Ашкелона. Звать ее Рахиль, а фамилия… Но это сейчас только от вас зависит. Я готова стоять при Хупе на вашей свадьбе. Если вы, конечно, согласны сделать девочку «пани Фельдман».

Абрам медленно сполз на колени, ухватил Эсфирь Михайловну за руки и принялся их неистово целовать, рассыпаясь в словах благодарности. У свахи на мгновение мелькнула мысль, что мозг еврея наверняка повредился, но она сказала себе: да и ладно, человек хороший, и Рахильке с ним будет счастье… Фира свое дело знала, и талант имелся.