Чудо № 34 (СИ) - Соммер Мэри - Страница 2

Девушка боязливо отняла руки от ушей. Не услышав новых надругательств над поэзией, она с облегчением вздохнула и кокетливо повела плечиком.

— Чего тебе? Ночь скоро закончится, мне нельзя здесь быть. Да и тебе тоже.

— Знаю, профиль не совсем твой, но нужна муза для одного писателя, — заявил Оскар без предисловий.

— Покажи.

Стоило ему развернуть бумажный самолётик и зачитать первую букву адреса, как Кэл замахала на него руками.

— Нет, к этому я больше не пойду. — Для верности она отодвинулась на несколько футов.

— Почему?

Оскар нахмурился. Образ ароматно-мягких, ванильно-пушистых, сладких мадлен по рецепту мадам отдалялся, таял…

— Он хоть и талантливый, но ненормальный. — Кэл вскочила на балюстраду и на носочках отбежала ещё чуть дальше. — Год назад его рассказ напечатали в «Стрэнд». Хороший рассказ был — я помогала.

— Конечно, — поддакнул Оскар, посчитав момент своевременным.

— Другой бы возгордился, а этот недоволен. Всё ворчит, жалуется. Если хочешь знать, он сам меня прогнал!

— Обычный искатель вдохновения. А с твоей стороны так себя вести не слишком профессионально, муза.

— Муза-шмуза! У меня тоже, между прочим, есть чувства!

Оскар убеждать не умел. Это не входило ни в его обязанности, ни в потребности. Исчерпав ограниченный запас аргументов, он, хоть и с непоколебимым ощущением собственной правоты, просто замолкал. А если собеседник обиженно поджимал губы, Оскар и вовсе забывал слова.

Так они и разошлись. Кэл, помахав на прощание, растворилась в воздухе, а Оскар уже через десять минут вёл хозяйский «Роллс-Ройс» по северному берегу Темзы. Он отстранённо рассматривал украшенные гирляндами витрины и думал, что не годится для чудес. И почему человеческие существа их так любят? Праздники всякие придумали, чтобы чаще заявлять свои права на сюрпризы, чудеса, избыточное потребление электричества, жирной пищи и концентрированную радость.

Из праздничных излишеств Оскар оправдывал только одно: печенье мадлен.

Он прибавил газу и уже скоро остановился у нужного дома на Брентон-стрит. Длинная двухэтажная постройка, собранная из десятка смежных квартир, походила то ли на паровоз, то ли на растянутый до предела аккордеон.

В этот ранний предрассветный час, из всех окон горело только одно, настежь распахнутое: над старой табличкой с номером двенадцать. Ветви широкого дуба — прямо напротив окна — приглашали воспользоваться ими в качестве смотровой площадки, и Оскар приглашением воспользовался.

Такая вот выдалась ночь, акробатическая.

Чудом № 34 оказался юноша с угловатыми чертами лица и нервными кудрями. Исключительно странный. Постель была заправлена, а сам он, облачённый в пижаму и толстый шерстяной шарф, склонился над письменным столом. Потрескивала лампа; оглушительно стучали клавиши старой машинки «Ундервуд»… Жаль, Оскар не умел творить всякое волшебство. Муза-шмуза — а этому бедняге пригодились бы четыре руки. Двумя он бы печатал, третьей непрерывно курил, яростно добивая окурки в пепельнице, а четвёртую запускал бы в волосы, чтобы распутывать свои нервные кудри — или запутывать их ещё сильнее.

Вот рычажок оставил последний оттиск на бумаге и прыгнул на место. Юноша отложил все дела, предназначенные для четырёх рук как минимум, и вытащил готовую страницу из пишущей машинки. Поднёс к лицу. Сощурился. Скривился и, скомкав в кулаке, бросил её в угол комнаты. Только сейчас Оскар заметил, что там уже образовалась внушительная горка из ее предшественников.

Какая бесполезная трата бумаги и бодрости! Оскар поцокал языком. А нерадивый писатель уронил голову на стол и как будто собирался спать — только палец правой руки продолжал бесцельно нажимать на одну и ту же клавишу. Клац, клац, клац…

В доме номер десять, в смежной комнате, вспыхнул тусклый ночник. Свет упал на кровать, стоявшую у той самой стены, которую с другой стороны подпирал письменный стол. Одеяло зашевелилось, и на постели села девушка: такой же запущенный случай кудрявости и нервности. Скорчив рожу, она передразнила стук клавиш — пальцами по одеялу, — после чего зажала уши ладонями и сердито покосилась на стену.

Машинка клацала.

Девушка нырнула под кровать, нашла башмак и со всей силы заколотила им в стену.

Несколько секунд оба жильца, сами того не зная, смотрели друг на друга. Каждый погрозил своей стороне стены кулаком, а потом лампочки одновременно погасли, и наступила тишина.

Засыпали фонари. Небо меняло оттенок с густого черничного на молочный. В редких лучах рассветного декабрьского солнца серебрились снежинки.

Не то чтобы Оскар всё это замечал. Нет, он смотрел на карманные часы и ждал, когда откроется отделение королевской почты на Вестри-роуд. Можно было наблюдать и за дверью, но часам Оскар всегда доверял больше.

Когда короткая толстая стрелка подобралась к цифре восемь, входная дверь почты распахнулась, и толпа повалила внутрь. Обязательная суета, споры, кто раньше пришёл, а у кого дела более безотлагательные, — и очередь распределилась между окошками. Оскар встал к самому правому. Он переждал восемь писем и три посылки, и наконец — единственный с пустыми руками — встал напротив деревянной таблички с надписью «Даддлодоб (гном)».

— Доброе утро приветствую в отделении королевской чем могу помочь? — выпалил гном без пауз и поднял голову. На его лице отразились признаки сначала узнавания, затем недовольства и обречённости.

— Доброе утро, — ответил Оскар вежливо. — Мне нужно фальшивое письмо.

Шуршание голосов и бумаги прекратилось. Несколько десятков голов синхронно повернулись в одну сторону.

— Перерыв! — громко возвестил Даддлодоб и повернул именную табличку обратной стороной.

— Как, уже? — возмутился кто-то в очереди.

— Вы ведь только начали работать!

— Безобразие!

Глухое к жалобам окошко захлопнулось, зато открылась боковая дверь. Оттуда высунулась пухлая рука и сначала поманила, а потом затянула Оскара в небольшую комнату, забитую коробками и холщовыми мешками.

— Ты спятил — такое спрашивать? Слово «фальшивый» оскорбляет не только закон, но и меня лично!

Рыжая макушка гнома доставала Оскару примерно до локтя, так что его угрожающая поза не произвела желаемого эффекта.

— Я же не сказал «фальшивый чек», — заметил Оскар.

— Ха-ха-ха! Ты бы не стал говорить подобные глупости. Или стал бы? — Даддлодоб занервничал, чуток раздулся, и швы на его форменном пиджаке затрещали.

Оскар вспомнил тон, с которым мадам иногда разъясняла хозяину, что тот неправ. В конце таких разговоров мистер Грей превращался в мягкое тесто и сворачивался в извинительный пирожок.

— Даддл, — начал Оскар протяжно и вроде бы вкрадчиво, но гном вздрогнул. — Даддл, я знаю, что ты это умеешь и практикуешь. У меня всё готово — осталось только украсить.

Оскар достал из нагрудного кармана пару листов бумаги и протянул их гному. Тот взял опасливо, двумя пальцами, точно боялся обжечься. Сначала развернул письмо.

— Та-акс… Уважаемый мистер… ага, ага… Заказать у вас рассказ… двадцать тысяч слов к февралю… Высылаем аванс… — На слове «аванс» Даддлодоб посмотрел на сумму в чеке и присвистнул. — Чей это счёт такой пузатенький?

— Мой, — ответил Оскар. — А нужно, чтобы был не мой.

— Хочешь выдать чужие деньги за свои?

— Наоборот, свои за чужие.

Тут у Даддлодоба произошёл некоторый функциональный сбой, и Оскару пришлось прибегнуть к многословию и жестикуляции.

— Получатель этого письма и чека должен подумать, что их ему отправил редактор журнала «Стрэнд», — подытожил он. — Пара каракулей, несколько поддельных подписей, печать, марка, лёгкий отвод глаз. Доставить следует сегодня.

Вспомнив один жест, которым люди так часто и плодотворно пользовались, Оскар пожал плечами. Не угадал с амплитудой — гном снова вздрогнул, но тут же плутовато прищурился.