Двадцать и один год (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 27

Лена... Чёрт, как она там? Без меня. Моё сердце сжимается каждый раз, когда о ней думаю. Бесит, что не могу быть рядом, не могу защитить, не могу обнять. Хочу вырваться отсюда, бежать и не останавливаться. Пусть меня зовут сумасшедшим, но эта мысль не даёт мне покоя. В глаза ей посмотреть хочу. То ненавижу адски люто, то люблю до безумия так что кости выворачивает.

Рука сама собой сжимается в кулак, чувствую, как накатывает ярость. Злость на всю эту тюремную дрянь, на то, что она отняла у меня мою жизнь. С размаху бью по зеркалу. Осколки сыплются, как слёзы, которые я не позволю себе пролить. Пусть это зеркало разорвется, как и всё в моей жизни. Но я ещё не сломлен, понимаешь, Алена? Я ещё вернусь. Вернусь, слышишь?

И она должна знать, Лена должна знать, что я не забыл, не отпустил. И не отпущу. Никогда. Пусть написал херню…Пусть. Я найду способ вернуться, и черт побери, я сделаю всё, чтобы исправить это. Для неё, для нас. Такого Жени, каким он был до этой камеры, уже нет. Но будет другой. Будет тот, кто сильнее. И я покажу им, покажу всем, что не зря здесь отмотал этот гребаный год.

Теперь в камере только я и полумрак. И план, который начинает складываться в моей голове.

С первых дней тут я понял одно — надо давать отпор так, чтобы другие смотрели и держались подальше. Слабость? Нет уж, не в моих правилах. Начал с мелочи, подружился с парой правильных ребят. Молча делал своё дело, помогал, когда надо, но и показывал зубы, когда требовалась жёсткость. Моя кличка с воли и здесь прижилась. Скоро в камере стало понятно — Дикий не тот, с кем можно связываться. Не только потому, что могу постоять за себя, но и потому что не бросаю своих в беде. Да, в тюрьме свои законы, своя иерархия, и я, похоже, нашёл своё место.

Расписание моих дней теперь, как по часам. Утро начинается с тренировок — качалка здесь, как дом родной. Затем работа на кухне или на складе, в зависимости от расписания. Вечером — время общения с ребятами. Обсудить новости, поделиться планами, как всегда, под шумок, чтобы никто лишний не подслушал.

Тут однажды новенького пацана Вовку прессовали двое. Думали, опустят малого. Я вступился, показал, что опустить его только через меня придётся. С тех пор Вовка как тень за мной, и ребята знают — Дикий не тот перец, что будет стоять в сторонке. Волчонок моя шестерка. Так говорят. Но хер там. Он просто отдает долг. Мы друзья…Но я выше. И он об этом знает.

Иногда ловлю себя на мысли, что стал здесь... ну как бы это... лидером? Не знаю, как вне, но здесь, за этими стенами, у меня получается держать слово и помогать тем, кто не может за себя постоять. Это не делает меня святым, но, блин, даёт силы держаться и не сдаваться. Но все, по справедливости. Кого-то перемалывает, кото-то на колени ставит, кого-то в очко долбят. Всякое случается. Петушары и тут есть.

Да и друзья здесь настоящие. Среди решёток и замков мы нашли способ быть по-человечески близкими. Иногда, сидя вечером и играя в карты, я даже забываю, где мы. Просто люди, которые пытаются выжить и сохранить себя, насколько это возможно.

Каждый день, заканчивая свой маршрут у зашторенного окна камеры, я думаю о Лене. О том, как бы она посмотрела на меня сейчас. Надеюсь, она бы поняла. И да, она все еще в моих мыслях, несмотря на всё, что произошло. Несмотря на бардак, что творится тут и там. Жизнь безумна, но я ещё держусь.

***

На тюрьму опустилась ночь. Только звёзды да фонарик надсмотрщиков давали свет. Я сидел на нарах, закутавшись в одеяло, и в голове опять крутились мысли о Лене... О наших малых. Как же они там, без меня? Мой Жук, Настюшка... Каждый день без них — как нож в спину.

Представил как они там…как будто увидел со стороны придуманное мной видео. Лена смеялась, кружилась с детьми на заднем дворе моего дома…нашего дома. Женечка упал, сопя и хохоча, а Лена подхватила его на руки, целуя в пухлую щёчку. Я смотрел на них и думал, как мне повезло. Я могу лишь представлять себе — как эхо другой жизни, далёкой и недостижимой. Иногда кажется, что сойду с ума от этого разрыва между тем, чего я хочу, и тем, что есть на самом деле. Сижу в этих четырёх стенах, а моя семья — кто знает где. Лена... она справляется? Ей тоже тяжело без меня? Я всякого наговорил, оттолкнуть хотел. Не знаю чего хотел. И удержать, и отпустить. С ума сходил. Срок адский дали. На адвокатов ни черта бабла нет. И у нее нет я знаю. Да я б и не попросил. Последнее дело у женщины деньги взять.

Ночь тянется долго. Мысли о семье не дают спокойствия. Хочется орать от бессилия, от того, что не могу быть рядом, защитить их, поддержать. Я за решёткой, а они в мире, где я не могу до них достучаться.

- Какой я отец? Какой мужчина? Женился бы на ней прямо здесь…но я права не имею просить ее жизнь на меня положить. Как, блядь, быть? — спрашиваю себя. Мои дети растут, а я даже не вижу, как. И этот Иван... кто он такой? Что может дать моей Лене? Могу ли я с этим смириться?

Но ведь что мне остаётся? Как выбраться отсюда? Может, план с побегом — это мой шанс? Вернуться, всё исправить, начать сначала и больше не терять ни дня. Мне нужно делать что-то. Не могу просто сидеть и ждать, пока жизнь пройдёт мимо. Нет, Дикий так не сдаётся. Найду выход. Должен. За Лену, за детей. За нашу с ней любовь, которая, я верю, ещё не умерла. Потому что знаю, что это любовь. Никогда так никого… и она. По глазам читал, когда обнимал, когда брал ее как оголтелый, когда стонала в моих руках.

Такие ночи — самые тяжёлые. Перед глазами всё то, что могло быть... и что ещё может быть, если соберусь с силами. Надо ломиться, надо руками рыть себе выход, ломая ногти, вгрызаясь зубами. И делать всё возможное, чтобы вернуться.

***

И меня таки триггернуло. Был обычный пасмурный день в зоне. Я толкал тележку с книгами по библиотеке, когда Слепой, один из старожилов, подкатил ко мне. Его всегда кормили сплетнями, потому что слепота добавляла ему слуха. На этот раз у него была новость, от которой мне захотелось разорвать на себе проклятую робу.

— Слышал, Дикий, про твою Лену? Парни говорят, она не одна... Завела кавалера, Лешего, вроде как его звать.

Сердце моё остановилось, уши заложило, как под водой.

«Лешего? Нет, не может быть! Какого хера? Но Слепой продолжал:

— Да, вот так вот, брат. Говорят, он из тех, на кого лучше не нарываться. Да ты слышал о нем. Ванька Леший. Поднялся так что теперь только через охрану подойти можно. К нему переехала с детьми. Дом сгорел, и она теперь с ним живет. Что, брат, не в курсе был?

Как кувалда по голове. Как будто кто в печку запихнул и закрыл дверцу. Жарко, душно, не хватает воздуха. Лена, моя Лена? Нет, это хренова брехня. Не могла переехать. Только не к какому-то бандюгану. На хрен…Врет Слепой!

Но чем больше я думал, тем яснее становилось: она двигалась дальше. Оставила меня здесь гнить, а сама... Что, думала, я вечно буду сидеть?

Я на хер послал Слепого, а сам присел на стул. Голову домит, кости трещат, кажется сердце сейчас разорвет на хер. Предательство... это слово эхом в моих ушах. Лена с другим. И не просто с другим, а с Лешим. Боль в груди, как от ножа, будто крутят и крутят.

Сколько всего мы пережили... Как могла она? Это не могло быть правдой. Но если было... Это всё меняет. Сижу и чувствую, как что-то во мне ломается, меняется. Женя, который любил, который ждал — его больше нет. Остался только Женя, который должен выживать. Вырваться отсюда и посмотреть ей в глаза…Так вот с кем она теперь трахается. Я его вспомнил. Лешего этого. Вспомнил сучару. Когда меня из кабака выкинули, где я Светку шалаву покойного мужа Лены видел….С ним и видел. С Лешим, блядь!

Надо выбираться. Если она смогла пойти дальше, смогу и я. План побега, который крутился у меня в голове, теперь казался единственным выходом. Последней ниточкой, что я могу ухватить, чтобы не утонуть в этом море отчаяния и предательства.

***

Ночь была бессонной. Я прокручивал каждый шаг, каждое действие будущего побега. Теперь я думал только том, чтобы выбраться отсюда. Найти ее и его….найти чтоб понять какого хера именно он?!