Бум-пампампам-бим-бам-бом - Лейбер Фриц Ройтер - Страница 1
- 1/7
- Следующая
Как-то раз, когда все молекулы материального мира и импульсы коллективного бессознательного[1] вырвались на свободу, так что на мгновение стало возможным проникнуть из прошлого в будущее или куда-то еще, в студии свободного художника Саймона Гру собрались шестеро великих интеллектуалов.
Среди них был Толли Б.Вашингтон, барабанщик из джаз-банда. Постукивая пальцами по полой африканской деревяшке, он размышлял над композицией, которую думал назвать “Дуэт для гидравлического молота и свистящего водопроводного крана”.
Там были также Лафкадио Смитс, художник по интерьеру, и Лестер Флегиус, специалист по промышленному дизайну. Они вели между собой весьма интеллектуальную беседу, однако мысли первого из них занимал броский рисунок для ультрамодных обоев, а второго - принципиально новый способ рекламы товаров.
Еще в студии присутствовали психиатр-клинист Гориес Джеймс Макинтош и антрополог Норман Сейлор. Потягивая виски, Гориес Джеймс Макинтош мечтал о временах, когда появятся такие психологические тесты, с помощью которых возможно будет куда полнее, нежели сегодня, проанализировать душевное состояние того или иного пациента. Норман же Сейлор курил трубку и - ни о чем определенном не думал.
Помещение, где располагалась студия, поражало своими размерами. Впрочем, иначе и быть не могло, поскольку произведения Саймона Гру обычно требовали пространства. На полу студии расстелен был холст; высокие и крепкие подмости едва ли не упирались в потолок.
Холст был девственно чист, если не считать слоя молочно-белой грунтовки, на нем не было ни пятнышка краски. Саймон Гру разгуливал по подмостям, перешагивая через двадцать семь банок краски и девять кистей, восьми дюймов каждая. Он готовился к самовыражению - к творческой, если хотите, самореализации. Вот-вот он окунет кисть в банку, поднимет ее над правым плечом и - с размаху опустит вниз. Шлеп! Звук получится такой, словно щелкнули кнутом, и огромное пятно краски расползется по белоснежному холсту. Пятна лягут на полотно одно за другим, образуя случайный, произвольный, спорадический и, следовательно, абсолютно свободный узор, который призван стать основой будущего рисунка, а также определить форму и ритм множества последующих шлепков и, может быть, даже прикосновений кисти к холсту.
Услышав, что шаги Саймона Гру участились, Норман Сейлор поднял голову - причем безо всякой задней мысли. Разумеется, он был хорошо осведомлен о привычке Саймона забрызгивать краской не только полотно, но и всех присутствующих. Именно поэтому на нем был потертый твидовый костюм, который он носил в бытность спортивным инструктором, выцветшая рубашка и старые теннисные туфли. Шляпу Норман предусмотрительно положил так, чтобы за ней не пришлось далеко тянуться. Кресло его, равно как и кресла четырех других интеллектуалов, придвинуто было к стене, ибо холст, над которым трудился Саймон, был велик даже по собственным меркам художника.
Расхаживая по подмостям, Саймон Гру испытывал радостное возбуждение, доступное лишь тому, кто творит в свободной манере Василия Кандинского, Роберта Мазервелла и Джексона Поллока[2] . В добрых двадцати футах под ним распростерся выбеленный на совесть, до блеска, холст. В подобные моменты Саймон частенько думал о том, как хорошо, что раз в неделю к нему в студию приходят друзья. Когда с тобою рядом пятеро могучих умов, атмосфера студии прямо-таки насыщается флюидами интеллектуальности. Саймон счастлив был слышать ритмическое постукивание Толли, неразборчивое бормотание Лафкадио и Лестера, бульканье виски в бутылке, что была в руках у Гориеса; он счастлив был наблюдать за клубами табачного дыма из трубки Нормана. В ожидании поцелуя Вселенной все его существо превратилось в чистую табличку.
Между тем приближался миг, когда вырвутся на свободу все молекулы материального мира и импульсы коллективного бессознательного.
Барабаня по своей африканской деревяшке, Толли Б.Вашингтон испытывал нечто вроде дурного предчувствия. Одним из его предков в седьмом колене был дагомейский шаман; кстати, шаман у них в Африке - то же, что у нас интеллектуал со склонностью к искусству и психоанализу. Так вот, если верить тщательно оберегаемой от посторонних семейной легенде, этот самый прапрапрапрапрадед Толли узнал где-то дикарское заклинание, способное “обуздать” весь мир; однако он бесследно исчез, прежде чем сумел воспользоваться заклинанием или передать его потомкам. Толли не без скепсиса относился к разговорам о колдовских способностях дикарей, но время от времени, особенно подыскивая новую мелодию, все же задумывался с легким сожалением о постигшей его семейство утрате. Так и теперь: сожаление, возникшее из предчувствия, охватило его, и мозг Толли словно последовал примеру существа Саймона.
Настал миг высвобождения.
Схватив кисть, Саймон окунул ее в банку с черной краской. Обычно он использовал черный цвет для завершающего мазка, если использовал вообще, но сейчас ему почему-то захотелось пойти наперекор себе.
Руки Толли внезапно взметнулись в воздух; кисти бессильно поникли, словно у марионетки. Наступила драматическая пауза. А потом его пальцы громко и решительно отбарабанили:
- Бум-пампампам-бим-бам-бом!
Взмах руки Саймона - и на холст хлынул поток краски, которая зашлепала по полотну, в точности повторяя ритм фразы Толли.
Заинтригованные схожестью звуков, ощущая, что волосы у каждого на затылке встали дыбом, пятеро интеллектуалов поднялись из своих кресел и воззрились на холст, сам же Саймон делал это с подмостей с видом Бога после первого дня творения.
Большое черное пятно на холсте представляло собой точную копию фразы Толли. Звук обрел видимость, музыка трансформировалась в изображение. Большая закругленная клякса означала “бум”. Изящное звездообразное пятнышко - “пампампам”. Дальше шло уменьшенное подобие “бум”, то есть “бим”. Крупная клякса в виде погнутого наконечника копья, уступавшая размерами “бум”, но более выразительная, знаменовала “бам” . Последним было пятнышко совершенно неописуемой формы, которое тем не менее удивительно подходило под “бом”.
- 1/7
- Следующая
