Велесова ночь (СИ) - Пылаев Валерий - Страница 35

И, разумеется, тут же привлекло внимание господ из тайного политического сыска: за Скавронским наблюдали не только персонально приставленные к нему шпики, но и «местные», которых начальство отправило приглядывать за публикой в театре. Я насчитал четверых, хотя на самом деле их наверняка было вдвое больше. Даже облаченный в ливрею швейцар у дверей выглядел слишком уж плотным и цепким для своей должности.

К счастью, никого из них ничуть не интересовала моя скромная персона, надежна скрытая в бельэтаже за роскошными телесами юной любительницы оперы. Кое-кто из господ уже поднялся со своих мест и спешно двинулся по проходам, чтобы поскорее воздать должное коньяку и шампанскому в буфете, и теперь я мог спокойно наблюдать не только за Скавронским, но и за тем, ради кого, собственно, и рисковал своей шкурой, пробравшись на спектакль под чужой личиной.

До императорской ложи антрактная суета еще не добралась: государь не изволил подняться и проследовать к выходу, и остальным тоже пришлось подождать. Придворные и высокопоставленные чины, включая самого великого князя Владимира Александровича терпеливо ждали. Расстояние от бельэтажа до них было изрядным, зато обзор с моего места открывался, пожалуй, чуть ли не лучший в зале. Свет уже зажегся, а бинокль давал какое-никакое увеличение, так что я без труда разглядел через него пышные усы, почтенные лысины и увешанные орденами мундиры с вышитыми серебром и золотом эполетами. Разодетые в шелк и бархат дамы и в обычные дни смотрелись под стать кавалерам, а в честь важного события и вовсе превзошли сами себя. От блеска драгоценностей глазам становилось больно, но их обладательниц едва ли могли затмить бриллианты с рубинами и изумрудами. Ведь сегодня в ход шло не только богатство, но и все, что могло предложить самое главное сокровище столичных аристократов.

Талант. Половина из блестящих красоток в императорской ложе годилась мне… нынешему мне, конечно же, в мамы. А вторая — в бабушки, однако через мутноватое стекло театрального бинокля казалось, что они едва разменяли четвертый десяток. И рука сама предательски дернулась, наводя оптику на откровенное декольте дамы в первом ряду.

— Да чтоб тебя… — проворчал я сквозь зубы.

Скавронский не стал делать из неприятных новостей большой тайны и рассказал все заранее. И за два акта я, конечно же, успел неплохо рассмотреть всех гостей в императорской ложе до единого, но снова почувствовал… нет, уж точно не ревность. И даже не обиду, а скорее злость — то ли из-за собственного бессилия, то ли на колдуна, решившего очередную проблему со свойственными ему изяществом и эффективностью.

Ее сиятельство сидела рядом с Иваном и, похоже, отвоевала даже не сто, а целую тысячу процентов монаршьего внимания. Возможно, он за два акта оперы ни разу не взглянул на сцену и все это время пожирал глазами свою спутницу. И сейчас продолжал сидеть вовсе не от того, что хотел выказать музыкантам и труппе свое расположение или переждать толчею в коридоре, а лишь потому, что его вообще мало интересовало все, что не было графиней Воронцовой.

Они поднялись из бархатных кресел, только когда ожидание слишком уж затянулось, и сам великий князь встал, чтобы тронуть за плечо царственного племянника. Иван дернулся, будто пробудившись ото сна, закрутил головой и, кажется, только сейчас начал соображать, где находится. Воронцова тут же взяла его под руку и ненавязчиво повлекла к выходу.

Бедняга пошел, как теленок на привязи — так же безропотно и неторопливо. В первый антракт я не успел оценить масштабы бедствия, и теперь поторопился рассмотреть сладкую парочку поближе. Прежде, чем придворные лизоблюды окружат его величество в четыре слоя и утащат в недосягаемые для простых смертных кулуары. К счастью, выходы из бельэтажа и императорской ложи располагались по соседству, и я все-таки успел увидеть все, что нужно.

И снова выругался себе под нос, комкая в кармане уже бесполезную записку. Скавронский только посмеялся над моей дурацкой затеей и, как оказалось, не зря. Не то, чтобы я всерьез рассчитывал просочиться через шпиков и зорких придворных со своим посланием… Но даже если бы каким-то чудом удалось миновать их и хоть на мгновение оттереть плечом Воронцову, прекрасно знавшую меня в лицо, все равно ничего бы не вышло.

Иван напоминал одновременно принявшего двойную дозу кайфа наркомана и тяжело больного — и в каком-то смысле был и тем, и другим. Сладкого яда Воронцовой хватило с избытком, и она не поленилась закачать его столько, что пострадало даже тело. Его величество сутулился, слегка подволакивал ноги и выглядел так, будто и вовсе не мог передвигаться без посторонней помощи.

Или просто не хотел. Графиня держала его под руку, и стоило им хоть на мгновение разлучиться, чтобы поприветствовать столпившихся вокруг людей, как он сам тут же начинал озираться и рыскать ладонью в воздухе, будто потеряв что-то жизненно необходимое. Воронцова спешила вернуться, и его на лице Ивана снова появлялась бестолковая улыбка.

— Стерва… — прошипел я сквозь зубы. — Хитрая наглая стерва.

А ведь такого следовало ожидать. Даже с поправкой на юный возраст, недавнюю потерю отца и запредельный авторитет наставника Иван все же был не из тех, кто отдаст власть без боя, добровольно превратившись в болванчика на троне и кивать по указке его светлости канцлера. Колдуну пришлось не только окружить его своими ставленниками, но и буквально по уши накачать дрянью, чтобы хоть как-то держать под контролем.

А значит, в Зимнем все не так уж и спокойно. Левое крыло Государственного совета фактически уничтожено, от правого осталось немногим больше, однако среди придворных пока еще достаточно тех, кому не по душе новый хозяин — раз уж колдун вынужден был опуститься до настолько топорных и грязных методов. И если получится хоть ненадолго убрать от Ивана Воронцову, если дать его крови очиститься от дурмана…

Но в одиночку мне такое, конечно же, не провернуть. Так что на сегодня разведка закончена, и самое время исчезнуть. Прежде, чем шпики начнут интересоваться моей персоной. В последний раз взглянуть на попавшего в беду товарища, мысленно пожелать ее сиятельство умереть болезненной и мучительной смертью, а потом удрать через служебную лестницу, отыскать уборную и переодеться обратно в ливрею.

Чтобы подать Скавронскому автомобиль как раз к окончанию третьего акта.

— Думаю, теперь вы понимаете, почему все куда хуже, чем могло показаться?

Скавронский плюхнулся на сиденье и захлопнул дверцу. Сам, не дожидаясь, пока я сделаю это за него, изображая почтительного слугу. Настроение у его сиятельства и утром было под стать пасмурному небу над городом, а теперь, похоже, испортилось окончательно. И вряд ли из-за того, что в третьем акте оркестр вдруг разучился играть, а величайшие голоса эпохи вдруг принялись выдавать хрип или фальшивые ноты.

Впрочем, не понять его было сложно. Ведь одно дело предполагать или даже знать наверняка, и совсем другое — собственными глазами наблюдать, как император, первое лицо в государстве и наша единственная надежда на избавление от колдуна превращается в безвольную развалину, едва способную переставлять ноги без указки со стороны Воронцовой.

Так что мне осталось только вздохнуть, поправить фуражку и двинуться вокруг автомобиля. Идти пришлось изрядно: чудо немецкой инженерной мысли, хоть и почти вдвое уступало в весе шестиколесному «Варягу», в длину вытянулось даже чуть больше. Его сиятельство когда-то — видимо, еще в относительно спокойные времена — выбрал не основательность и мощь толстой брони, а скорость и спортивный задор.

Поначалу я даже чуть побаивался «Мерседеса». Несмотря на изрядные габариты, характер у лимузина оказался тот еще, а огромной мотор то и дело норовил бросить огромное металлическое тело вперед вместо того, чтобы вальяжно катить по улицам. Поэтому мне приходилось зорко следить за дорогой — не хотелось ненароком обнаружить белоснежный капот под какой-нибудь телегой.