Шоу для богатых - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/43
- Следующая
– Ну что, Виталий Андреевич, хреновато? – с долей участия в голосе осведомился Хмелев.
Серый на это только плечами пожал. Мол, тебя бы, волка муровского, в мою шкуру, ты бы тоже задумался о жизни своей дальнейшей.
– М-да, – согласился с ним Хмелев, в упор разглядывая арестованного. Причем, без какой-либо злости, и даже, кажется, с откровенным сожалением.
«Впрочем, оно и понятно», – сам про себя решил Серый и даже, кажется, духом воспрянул. Все-таки, не один год знакомы. Первый раз его Хмелев взял на скачке, когда еще простым опером на земле пахал. А теперь вон. И он уставился по-детски наивным взглядом на хозяина кабинета. Мол, хошь судом суди, хошь помилуй, весь в твоих руках.
И фортуна, кажется, впервые за последнее время повернулась к нему лицом.
– Так как же это ты умудрился так вляпаться, Виталий Андреевич? – жалостливо спросил Хмелев.
И снова Серый пожал плечами. Однако надо было что-то говорить, тем более, что Хмелев не давил на психику, и он негромко пробормотал:
– Черт попутал, гражданин начальник.
– Да какой я тебе начальник? – вроде бы как даже обиделся Хмелев. – Начальником у тебя будет кум на зоне, а я... Виктор Петрович, если не забыл, конечно.
При этих словах, которые несли в себе много обещающего, Серый невольно вскинул голову, и было видно, как по его лицу, уже немолодому, прошелся нервный тик.
Спросил, словно выдохнул:
– Надолго думаете меня?
– А сам-то как считаешь?
Серый угрюмо молчал, и Хмелев решил не тянуть более резину. Тот капкан, который он поставил на Серого, захлопнулся, и теперь надо было правильно повести игру.
– Ну, чего молчишь, как Александр Матросов на допросе?[4] Или боишься срок озвучить?
Серый поднял на Хмелева глаза. И в них плескались такая невысказанная боль и мольба о пощаде, что впору было и самому расплакаться.
– Вы же знаете, что еще один срок я не выдержу.
– Похоже, – согласился с ним Хмелев. – Но зачем, в таком случае, на скачок пошел?
– Говорю ж вам, черт попутал.
– Ну, на дьявола, положим, ты стрелки не переводи, – резонно заметил Хмелев, – а вот насчет твоего корефана, который намедни с зоны откинулся.
– Это кто же?
От удивленного возмущения у Серого даже рот приоткрылся, блеснув шпалерой металлических зубов.
– Ингуш! Слушок на Москве пошел, что он уже давно тебя на это дело подбивал.
Теперь уже возмущению Серого не было, казалось, предела.
– Меня?... Ингуш?... На скачок?
– Слушай, Серый! – повысил голос Хмелев. – Или ты кончай Ваньку валять, или передаю тебя сле-доку и пускай сам с тобой разбирается.
Угроза подействовала, и Хмелев жестко спросил:
– Ингуш у тебя был? Только давай без лапши на уши.
– Ну!
– Так вот я об этом и говорю! – обрадовался Хмелев. – И скачок этот.
– У нас другой разговор был.
– Не поверю.
– А ты поверь, Виктор Петрович. Сам знаешь, Серый боталом болтать не будет.
– И о чем толковали?
Серый откашлялся.
– Да, в общем-то, пустяшный разговор был, никчемный.
– Виталий Андреевич, голубь ты мой! – всплеснул руками Хмелев. – И ты думаешь, я поверю тому, что откинувшийся с зоны Ингуш пришел к тебе, чтобы просто ни о чем побазарить?!
– Ну-у, конечно, не то чтобы ни о чем, – закудахтал Серый, – но это вовсе не то, о чем вы думаете.
– И все-таки?
Серый шевельнул плечами, словно освобождался от каких-то пут и, почти выдавливая из себя слово за слово, каким-то совершенно чужим голосом процедил:
– Он. Ингуш, значит. попросил берлогу одну пощупать, незаметно причем, на тот случай, чтобы убедиться, что там мухолов живет.
«Вот оно, значит, что, – хмыкнул про себя Хмелев. – Кому-то понадобилось вещественное, а не косвенное подтверждение своих догадок. И тот, у которого Ингуш пошел на поводу, не нашел ничего лучшего, как „пощупать хату клиента“.
– И что? – спросил Хмелев.
– Да что ж я, полный бельмондо,[5] что ли!
– Выходит, отказался?
– Само собой.
Теперь оставалось спросить главное.
– А на кого работал Ингуш? Серый пожал костистыми плечами.
– Точно, конечно, сказать не могу, но... Короче, то ли его родственник, нарисовавшийся в Москве, то ли просто земеля.
– А если точнее? – потребовал Хмелев. И добавил более настойчиво: – Колись, Андреич! От того, какова твоя память, твой срок зависит.
Судя по тому, насколько планомерно и обстоятельно сдавал Ингуша Серый, тот и сам уже понял это, и поэтому ответил, не задумываясь:
– Единственное, что я понял однозначно, так это то, что Ингуш ссыт перед своим земелей, причем сильно ссыт, а что касается его имени.
– Ну же, Андреич!
Хорошо зная Хмелева, Серый почувствовал в его словах практическое отпущение всех своих последних грехов, а, возможно, что и полную амнистию, и оттого сдал Ингуша без оглядок на прошлое:
– Он только один раз упомянул его имя. Хотя... даже не имя, а погоняло, да вот только...
– Андреич!
– Погодь, Виктор Петрович, погодь! – попросил Серый. – Вспомнить надо.
Он сжал голову руками и вдруг вскинулся, радостный.
– Вот! Что-то звериное. Не то собачье, не то волчье... Кийот, кажется.
– Может, койот?
– Точно, койот!
Когда Турецкий рассказал Голованову о результатах допроса квартирного вора по кличке Серый, которого в момент истины, то есть на квартирной краже взял Хмелев, Всеволод Михайлович даже не удивился этому. Но попросил Турецкого:
– Слушай, Александр Борисович, ты не смог бы по своим каналам прояснить личность некоего Али Декушева, кличка Койот? Причем, сверхсрочно. Фотографию высылаю по факсу.
– Что, тот самый? – удивился Турецкий. – И настолько все серьезно?
– Да. Боюсь, как бы еще не было крови.
– Агеев?
– Да. Если, конечно, мне не изменяет нюх.
Хорошо зная Голованова, который Бог знает с каких пор слыл в «Глории» мастером логических построений самых непредсказуемых версий, Турецкий замолчал, обдумывая сказанное Головановым, наконец, произнес негромко:
– А ты не ошибаешься... я имею в виду относительно охоты на Агеева?
– Хотел бы, чтобы все это было не так. А эта подстава с «Мерседесом», когда он ехал в свой «Геркулес»?... Короче, слишком много накладок и случайностей, чтобы поверить в их случайность.
– Но кому могла понадобиться его шкура?!
– Не знаю. Пока что не знаю, – поправился Голованов. – Но, судя по всему, он кому-то мешает жить.
– Ладно, – устало произнес Турецкий, догадываясь, что ничего более конкретного от Голованова он уже не добьется. Однако все-таки не удержался, спросил: – Когда Филипп дерется? Я имею в виду в кабаке?
– Его хозяин сказал, чтобы воскресный вечер он ничем не занимал. Работенка, мол, прибыльная наклевывается.
– А что за кабак?
– Пока не знаю.
Размышляя о неожиданно мелькнувшей догадке, которая не давала ему покоя, уже ближе к вечеру Голованов позвонил Цхиладзе. Долго думал, как лучше выстроить не совсем корректную фразу, но потом решил не темнить:
– Слушай, Вано, насколько я понял, ты перекрыл кислород для Койота только потому, что тот не соблюдал даже те немногие правила, которые существуют для ваших боев?
– И пускай еще спасибо скажет, что я об этом по Москве не разнес. Хотя и надо было бы.
– То есть, неоправданная жестокость?
– Если бы простая жестокость! – воскликнул Цхиладзе, для которого эта тема, видимо, все еще оставалась больной. – Он мог добивать даже тех, кто уже вырубился или был в полнейшем нокауте.
Он замолчал, видимо вспоминая особо неприятный для него бой, и негромко добавил:
– И видел бы ты в этот момент его рожу...
– Что, светилась блеском победы? – съязвил Голованов.
– Хуже! Он просто наслаждался тем, что мог топтать уже бесчувственного человека.
Теперь оставалось задать тот, главный вопрос, ради которого и завел весь этот разговор Голованов.
- Предыдущая
- 41/43
- Следующая
