Калифорния на Амуре - "Анонимус" - Страница 27

Загорский, однако, не стрелял: он словно ждал чего-то, держа на мушке тигрицу. Она глядела прямо ему в глаза, но не было в ее желтом взгляде сейчас ни страха, ни ярости, только тоскливая обреченность. Стреляй, говорил ее взгляд, стреляй, что ж ты медлишь? Все равно обратно в клетку я не вернусь.

Сейчас, под прицелом винчестера, тигрица казалась маленькой и беззащитной, и в беззащитности этой было столько красоты и очарования, что Загорский никак не мог решиться и нажать на спусковой крючок.

Внезапно стоявшая чуть впереди Буська негромко тявкнула и подняла голову на Загорского. Не опуская винчестера, он скосил на нее глаза и увидел какое-то странное выражение на ее мохнатой морде. Он мог бы поклясться, что прочитал в ее глазах некое умиление и более того, просьбу…

– Вот черт, – сказал Загорский. – Ладно, уговорили.

И опустил винтовку. Теперь они с тигрицей смотрели друг на друга прямо, глаза в глаза. Их разделял один большой прыжок. Всего один прыжок, сокрушительный удар когтистой лапой, клыки, сомкнувшиеся на горле…

– Ну, что стоишь, – сказал он негромко, – беги.

Тигрица стояла все так же молча и неподвижно. Снова тявкнула Буська, но в этот раз она смотрела не на Загорского, а на тигрицу, и в тявканье ее совершенно отчетливо слышен был призыв. Однако Альма на этот призыв не откликнулась, она застыла, словно каменная.

– Беги, – повторил Загорский, – беги, как можно дальше. Неровен час, появится Прокунин с Ороконом. Тогда тебе несдобровать, даже я тебя защитить не смогу.

Но тигрица по-прежнему стояла неподвижно, только смотрела она теперь не на Загорского, а куда-то вдаль и ввысь, как будто увидела вдруг что-то такое, что недоступно человеческому взгляду, а только глазам дикого зверя, и даже больше – глазам подлинного хозяина тайги.

Тогда надворный советник медленно поднял ствол своего винчестера вверх и выстрелил в воздух. Тигрица вздрогнула и, не торопясь, рысью, побежала в лес. В последний раз мелькнул среди деревьев полосатый хвост и пропал в чаще.

Но тут произошло неожиданное. Буська, которая стояла неподвижно, тоже вдруг сорвалась с места и стремительно бросилась в чащу следом за Альмой. Секунду Загорский оторопело смотрел ей вслед, потом зычно крикнул:

– Буся! Буська… Фу! Нельзя! Назад!

Но собаки уже и след простыл. Секунду Нестор Васильевич колебался. Что делать? Бежать за Буськой прямо в лес? Но тут нет даже тропинки, на лесных буераках, коварно прикрытых свежим белым снегом, можно поломать и лыжи, и ноги. Кроме того, лес полон диких зверей, а он один.

Спустя секунду Загорский снова поднял винтовку и выстрелил в воздух два раза, подавая условленный сигнал Прокунину.

Узнав, что Буська побежала за тигрицей, старый Орокон очень расстроился.

– Беда, беда, – говорил он, заглядывая в прогалину, от которой тянулись вглубь леса две цепочки следов – тигриные и собачьи, – тигр ешь Буську, совсем убивай…

Надворный советник, чувствуя себя виноватым, пытался утешить гольда, говоря, что тигрица не проявляла враждебности к собаке, ему даже показалось это чем-то вроде игры. Но старый охотник был безутешен.

– Беда, беда, – бормотал он. – Тигр собака кушай, играй нет. Погибай Буська, совсем умирай.

Прокунин, который хмуро слушал причитания гольда, наконец повернулся к надворному советнику.

– Как же так вышло, – спросил он, – и как Альма сбежала от вас? Вы ведь стреляли в нее?

Загорский отвечал, что стрелял, но промахнулся. Тигрица бросилась в лес, собака – за ней. Больше он не видел ни ту, ни другую. Один он решил в чащу не соваться и вызвал на подмогу Прокунина с гольдом.

Надворный советник, разумеется, не стал рассказывать всех подробностей, потому что это вызвало бы по меньшей мере недоумение его товарищей. Да и сейчас, кажется, староста поглядывал на него с некоторым подозрением.

Орокон все рвался в чащу – искать Буську, он, как и Загорский, все-таки в глубине души надеялся, что собака жива. Впрочем, надежды было мало: даже если Буську не съела Альма, в тайге были другие тигры, волки, иные хищники. В конце концов, Буська могла просто заплутать в чаще и погибнуть от холода и голода.

Именно поэтому старый охотник рвался идти на поиски собаки, и Загорский вызвался ему помочь. Однако Прокунин строго-настрого запретил им рисковать.

– Ночь близко, – сказал он, строго оглядывая синеющий воздух, – в тайге ночью делать нечего. У нас ни палатки, ни запасов толковых – ничего. Сгинем – и все дела. Так что сейчас возвращаемся к Семен Семенычу и едем в Желтугу, а завтра с утра возьмем еще людей из охранных отрядов и организуем настоящую экспедицию. Тигрицу надо обязательно убить. Нынче она съела собаку, а завтра за людей примется.

Надворный советник пытался было сказать, что Альма не показалась ему такой уж злобной и непримиримой, что на собаку она вовсе не нападала, но Николай Павлович не желал ничего слушать.

– В Желтугу, – только и сказал он, развернулся на своих лыжах и покатил прочь – туда, где Семен Семеныч стерег их коней.

Домой они возвратились уже затемно. К удивлению Загорского, Ганцзалин все еще не вернулся из китайского поселения – его не было ни в управлении, ни дома у Еремея Курдюкова.

– Никак нет, – объявил старик, – не появлялся, и носу даже не казал. Вы как вчера ушли, так никто из вас и не возвращался. Это уж у вас надо спрашивать, куда и зачем вы запропали.

– Проклятье, – процедил себе под нос Загорский, – только этого мне не хватало для полного счастья.

Он сказал, что сейчас же пойдет в китайское поселение – разыскивать помощника, чем привел Еремея в непритворный ужас.

– Куда? – переспросил тот. – К китайцам? В темноте, среди ночи? Окститесь, ваша милость! Вы, гля, до китайцев-то и не дойдете, выйдет из лесу амба и сожрет вас со всем нашим удовольствием.

– Не сожрет, – отвечал Загорский, – я ружье возьму.

– Да хоть три ружья, – упрямился старик, – а все сожрет. Вы и не услышите, как он сзади подкрадется, да и уволочет в лес. А даже если и не сожрет, что вы там, у китаев, ночью делать будете, где искать? Там, может, у них тыща этих фанз – куда идти, к кому стучаться? Китайцы – народ робкий, отцу родному ночью не откроют, не то, что чужому человеку. Куда идти, кого спрашивать? Подождите до утра, там все и ясно станет.

Загорский сердито отвечал глупому старцу, что ждать до утра он не может, что помощник его, вероятно, попал в беду, и те несколько часов, которые отделяют их от утра, могут стоить Ганцзалину жизни.

– Да чего же это вдруг жизни-то? – не понимал Курдюков. – Газолин ваш днем ушел, днем тут дикие звери не шастают, значит, ни тигр, ни барс, ни другие какие волки на него напасть не могли. Скорее всего припозднился, да и решил на ночь не рисковать, переночевать у китаев. Это же его сродственники, так чего ему от добра добра искать?

Как ни странно, это была здравая мысль. Если, паче чаяний, помощника утащили дикие звери, то помочь ему все равно ничем нельзя. Если же он среди людей, то ничего с ним не случится.

С этой спасительной мыслью надворный советник и улегся спасть. Однако спал он плохо и еще до первых лучей зари был уже на ногах. Он поднял с кровати Курдюкова, тот, охая и стеная, стал одеваться.

– Вот, – говорил в горести Курдюков, – разве затем я пустил к себе жильцов, чтобы с утра пораньше вскакивать, как угорелый, и нестись невесть куда? Я затем пустил жильцов, чтобы как сыр в масле кататься и горя не знать. Еще даже и денег за фатеру не получил, а уже такие огорчения и для здоровья прямой урон…

– Ничего, старинушка, не ропщи, – отвечал ему надворный советник, – будет и на твоей улице праздник.

Спустя десять минут, только умывшись и одевшись и даже чаю не попив, вышли они из дома в сторону китайского поселения. Розовая заря медленно разгоралась в темных, только начинающих светлеть небесах. Ночью снова выпал снег, но был он мокрый, грязноватый, под стопой не хрустел, но лишь задумчиво чавкал.