Седая целительница (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 49

Расчесав волосы широким гребнем, уже пристроилась у окна со свечей, в одной руке держа нитку, в другой — иглу.

Горан появился чуть погодя. Глянул на мое рукодельничество недовольно и губы поджал.

— Опять глаза портишь на ночь глядя?

Но я не ответила, демонстративно вышивая новый узор. Хотя глаза слипались до ужаса сильно.

Уснула я привычно, прислонившись головой к стене, уронив и полотенце, и иглу. Правда, почуяв напоследок, как крепкая ладонь аккуратно опутает мою талию, а вторая рука берет меня под ноги, уложив на мягкую перину.

Да чего же чудной сон.

А утром просыпаюсь, и пока глаза протерла, смотрю, рядом на подушке что-то блестит в утреннем свете. Тянусь ближе. А это браслет. Дивный такой, с камушками голубыми. Золотой. Широкий.

Это же какой мастер сотворил сие чудо?

И для кого его Горан оставил? Может быть, уронил?

Да только не видала я на нем таких украшений. Волкодак предпочел шрамы побольше золотых изделий. Изделие это сразу видно, что женское, такое изящное, нежное.

Прикоснуться страшно. До чего чудо красивое.

Оставлять его на подушке не стала. Аккуратно пересадила на угол стола, а кровать заправила. Себя в порядок привела, все бросая изучающий взгляд на дивное украшение.

Но надеть даже не думала. Не может быть оно моим!

— О, Снежинка, доброго утречка!

Яринка узрела меня первой, они с Марфой как раз завтракали. Присев рядом с ними, я кивнула знакомым бабам на кухне. После случая с Милавой они как-то смягчились ко мне. Все ворчали, что я худая, и пытались накормить поплотнее.

— Доброго, смотрю, у вас сегодня день с утра задался!

— Да тьфу на тебя! Еще сглазишь!

Обе молодки постучали костяшками пальцев по поверхности стола и сплюнули через плечо.

— Первая изморозь сегодня на веточек сошла. — Марфа обняла себя за плечи и показательно вздохнула от холода, хоть в зале и горел камин, да было слегка прохладно. — Считай, кончилась осень. Скоро Матушка Зима нагрянет.

Услышав про Зиму, я невольно отвела взгляд. Не снились мне больше сны с ней. Может, потому как доверие я к ней потеряла, да уважения. А вот с беловолосым духом я бы хотела встретиться. Совет мне его нужен.

Завтра сонный отвар готов будет, а я еще не решилась на задуманное.

Страшно было аж жуть! С одной стороны, Горан в последнее время меня не обижал, а с другой — свежо в памяти насилие над моим телом.

День завертелся привычной спиралью. Лечебница, терем, волкодаки и мои девчата. На которых в открытую засматривались местные молодцы.

Они бледнели, смущались. И сразу сбегали в лечебницу. А волкодаки оказались не из робкого десятка. Столько ран себе нанесли, аж жуть!

И пальцы прищемили молотками! И ножом порезались. Все разом. В общем, чего только не придумают! Я-то сразу просекла, что больным незамужних целительниц подавай. Так что не стала им мешать и ушла в другую комнату, отвары готовить. Со мной пришла и Русала. Сегодня она была непривычно молчаливой и грустной.

Того гляди и сейчас заплачет, взгляд все время отводит. Я не лезла к ней в душу с расспросами. Но когда она от невнимательности ладонь себе порезала и из зеленых глаз слезы хлынули, оставила свои дела и к ней подошла. — Ну что ты, милая, слезы льешь. Маленькая ранка, я сейчас вылечу, и шрамика не останется.

— Не надо, Снеж. — шмыгнула она, сжав в кулак пальцы, не подпуская меня к ране. — Пускай болит, лучше плоть пускай ноет, чем душа.

— Русала, что же ты говоришь, дурна? А замуж выходить будешь, как со шрамом красоваться?

Она заревела сильнее, спрятав лицо у меня на плече.

— Не выйду я замуж… никогда. Так и помру старой девой… Уж легче век себе укоротить, чем белой вороной оставаться.

— Да чего же ты, дурная, говоришь? — фыркнула, потрясенная услышанным. — Молодая ты еще, найдешь своего суженного, и…

— Никто меня замуж не позовет. Горан обещал растерзать любого, кто на меня покусится. Сказал, что испытание устроит бедолаге, от которого живым не вертаються.

— Так не имеет он такого права, пусть и альфа он тебе. Да только родителей у тебя нету? Им решать? Родня какая?

— Он мне родня, Снеж. Я не только его молочная сестра, а еще и внебрачная дочь его отца. Братья они мне с Даньяром.

Вспомнились злые слова Бажены, когда она нарекла Русалу дочерью шлюхи.

— Погоди…

Я пришибленно присела рядом, пытаясь все понять и обмерковать.

— Твоя мать была кормилицей Горана, не так ли?

— Так, — судорожно кивнула Русала, глотая слезы. — И одной из полюбовниц прежнего альфы. Хоть и замуж за одного из его воинов, но детей от альфы рожала. Первенца родила чуть раньше, чем разродилась госпожа Гораном. Да только мальчик умер спустя год. Во сне. Молва говорила, что жена альфы его придушила. Потом, спустя семь весен, госпожа снова понесла, и альфа тут же осеменил мою мать. Мною. Даньяра тоже кормила матушка. Нас обоих она кормила сразу.

— Вот ведь кобелина…

Не сдержала я красное словце для помершего свекра. Таких за хозяйства надо вешать. Развел баб, как кур, а те ему детей несут, да грызутся постоянно.

— Про мою матушку такая ведь молва и ходила: «Детям господ кормилица, а их отцу блудница».

Русала продолжила плакать, прижимаясь ко мне все сильнее.

— Я все думаю… Снеж. Может, не от страха перед Гораном они на меня не смотрят… а может, от дурной славы моей матушки? Думают, что и я блудницей стану… Но я не стану, Снеж! Богами клянусь! Быстрее век свой укорочу…

— Дурости не говори! — строго причиталая, рукавом платья оттерая ей лицо от слез. — Ты красивая девка и хорошей женой станешь. И не нужны тебе эти женихи, которые твоего братца бояться, аль людской молвы. Муж, Русалка, должен быть как гора. Чтобы за него юркнула и никакой горести не знала. Чтобы о тебе заботился и любил. А не творил по указке других. Поняла?

— А Горан о тебе заботится? Вопрос словно стрела пронзил разум. Отвела взгляд. Сказать было нечего.

— Знаю, он плохого тебе вдоволь сделал на брачном камне. Но ведь ты не думай, что он всегда такой. Просто гнев заполонил его сознание. Он столько лет мечтал отомстить за сестру. А тут ты под руку подвернулась. Горан ведь думал, что тебя белые к нему сослали, дабы обворожила ты их. Многие весны спустя после смерти Яромилы, они хотели с нами сново сдружиться. Даже меня, байстрючку, были готовы в жены своему сыну взять. Да только наш альфа сильнее на них рассвирепел.

— Откуда ведомо тебе, Русала, что альфа обо мне думал?

— Так слышала я, когда он с Вацлавом утречком говорил. Душу ему изливал. — Она, кажись, и о своих горестях забыла, братца своего защищая. — Ты не гляди, что он такой грозный и строгий с виду. На самом деле Горан справедлив и добр.

— Это я заметила.

Фыркнула я с горечью. И девчонка и вовсе осунулась да плечики отпустила.

— Ты его никогда не простишь, да?

— Не знаю, милая. Не знаю. — Прижалась губами к чернявой макушке. Говорить о том, что душу терзает, с Русалой я не была готова. Да и не с кем-то либо другим.

И мне самой тоскливо было, к матушкиному плечу головку хотелось прижать. Да забыть о всех горестях хотя бы на мгновение.

— Снеж, а Снеж… — Сново привлекла мое внимание Русала. — Попроси ты Горана отменить свои дурацкие испытание насчет меня. Пожалей, Снеж, я же так старой девой и помру. А мне детишек хочется, хоть реви…

— Я? — изумилась не на шутку, покуда глупость сморозила девчонка не иначе. Глянула в зеленые очи, да только серьезные они, как у одного знакомого волкодака. И вправду брат они и сестра. — Ты чего, Русалка? Я на него глянуть лишний раз боюсь.

— И зря! — встрепенулась девчонка. — Видала бы ты, как он тебя всякий раз взглядом провожает. Мучается он от своей вины. И тебе уступит.

— Так, Русалка, прекращай! — строго отчитала я золовку, выходит что. — И сама подумай, сможешь ты полюбить того, кто твоего брата испугался и оттого замуж не позвал. В жизни-то как бывает, милая, беды пострашнее Горана могут явиться!