Седая целительница (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 29

Трое белых волкодавов, таких же крупных и свирепых, как Горан, застыли по ту сторону леса. Они обнажили острые клыки, яростно рыча. Но не сдвинулись с места, наблюдая, как черноволосый продолжает меня насиловать.

— Что ж ты застыл, Благояр? — издевательски хмыкнул Горан, сильнее истязая меня. — Благослови! Отродье твоей семьи я в жены взял! Буду семенем одаривать! Породнились мы!

Воспоминания холодным ушатом воды прошлись по израненной спине. Тот сон, в шатре Горана.

Зима мне говорила быть осторожной. Белые волкодаки по одну сторону, а черные по другой. А я отдана на потеху зверя.

Зима все знала и отдала своему сыну на растерзания. Знала, что мне ожидать.

И не уберегла. Сознание помутнело, глянув в последний раз раз на кровавую луну, я беззвучно шепнула в ночную тьму: «Мама».

— Не поднимай тяжелое! Я сам.

Встав со своего места и оставив лук и стрелы в сторону, волкодак подошел к Любаве и отобрал у нее огромный бочонок с квашеной капусткой.

Женщина увернулась от взгляда волка и тяжело вздохнула. Уже три дня, как он вернулся весь в крови, да ни словечка больше ей не сказал. Буран не оправдывался отныне, но и ее не отпускал.

Однажды лишь заявил, куда бы она ни убегла, он найдет и домой вернет.

Любава первый день повозмущалась, покричала. А потом присела на лавку и заревела.

Что делать и как? Дум путных не было. Помогла Ласкана, забежавшая к ним на огонек. Опытная волчица хорошенько встряхнула Любаву.

— А чего делать⁈ Хозяйство поднимать, мужа кормить, ласкать. Дочке приданное готовить. Буран и дня дольше не позволит своей кровиночке на войне пробыть. Жить, Любава, вот что делать!

Пришибленная услышанным, черноволосая и вправду принялась ужин готовить. Благо погреб утопал от продуктов. Там и улова было предостаточно, и соленого мяса, и свежего. И огородного богатства.

Вот так уже три дня она готовит, убирает, да шьет в свободное время. Благо сноха, когда узнала, что Любава рукодельничает, приташила ей гору полотенец и ниток исшить.

Работы было вдоволь.

А вот к вечеру, аккурат после ужина, Буран сгребал ее в охапку и в постель устраивал у своего теплого бока. Ничего дурного он себе не позволял. Они просто спали, только обнимал он ее так, как самое прекрасное сокровище этого мира.

Иной раз Любава замечала у калитки любопытный взгляд других жителей селенья, только не понимала, почему не спешили они с ней заговорить. Да и подходить тоже, будто боялись ее. Хотя, что может сделать человек волку?

Одна Ласкана ежедневно в гости приходила. Поболтать она любила, но в целом добрая женщина. Мудрая и не злая.

Вот Любава и призадумалась, ее обиды на Бурана — капля в море по сравнению с тем, что он не только Снежку домой вернет, да и сможет девочке ее хорошего мужа подыскать. Волкодаки ценили своих женщин. А Снежинка, почитай, с ними одного рода.

Притащив два ведра с водой, Буран мимолетно мазнул губами по ее макушке.

— Я в дозор, вернусь утром. Если что, кричи что есть силы, Ласкана или Мороз прибегут.

Молча кивнув, Любава вернулась к замесу теста. С тяжелым сердцем отпускала она Бурана, оттого что видела: мрачный он. Терзает что-то его сердце и душу.

— Буран… — неожиданно позвала его, и мужчина замер. Жадно заглядывая в глаза любимой. Любава устыдилась своим думам, как девчонка зеленая! — Береги себя.

Усталая улыбка озарила мужское лицо.

Кивнув на последок, он покинул дом, оставив Любаву в мрачных думах, да в стыдливых желаниях. Понимала она, что не должна думать о таком. Да только… Не дева ведь, хоть и прошли два десятка лет, да только тело помнит и крепкие руки мужчины, и его ласковые поцелуи по мягкой коже, и страстные ночи, в одной из которых в ее утробе зародилась жизнь. А потом на свет появилась Снежинка.

И пусть Буран ее не трогал, но она и сама распылялась от коротких взглядов, его запаха на подушке. Крепких рук, что иной раз обнимут крепко со спины, что аж дыхание спирает.

А потом ночью, когда он засыпал, прижав ее к своему сердцу, Любава вслушивалась в ровный постукивание под щекой и в лучах полной луны рассматривала мужские черты лица. Вспоминая Снежинку. И свою первую и единственную любовь в этом мужчине.

Сердце в груди мучилось, все ее тело била крупная дрожь. Казалось, еще немного, и сердце испуганной пташкой выскочит из груди.

Уставившись на свои руки, Любава поджала пухлые губки. Не дурной она была и не слепой, да бы не увидеть, как зажили ее руки. Как белизна окрасила нежную кожу, как вытерлись мозоли и зажили ранки.

Рядом с мужиком у своего плеча, ее ручки превратились будто в лебединые перышки. Да и она сама будто помолодела весен на десять.

Буран окружил ее заботой, теплом и сытостью. Каждый раз подкладывая в тарелку кусок мяса посочнее да пожирее. Укутал ее заморскими тканями, как куклу из княжеского терема.

Она таяла, как воск под огоньком свечи.

Не хотела, но таяла.

— Любавушка, душенька моя!

Ласкана всочила в дом, словно егоза, придержав на изгибе локтя лукошко со свежесобранными лисичками.

— Смотри, что набрала в лесочке! Красивенькие какие.

— Ой! — посмотрев на полную корзинку грибочков, женщина благодарно улыбнулась. — Спасибо тебе, милая.

Искренне молвила, на что Ласкана лишь махнула рукой.

— Пустое. Вот бери, готовь мужу. Я своим с чесночком да мясцом зажарила. А ты как наловчилась делать?

Тонкой иглой воспоминание укололо в груди, сжав до бела костяшек ручку лукошка, Любава присела на лавку. Указательным пальчиком очертив рыжие шляпки на ножке.

— Снежка в сметанке с лучком любила-любила. Могла целый чугунок съесть. Маленькой была, вся изляпывалась, я ее ругаю. А она глазищами своими хлопает и тихонько пообещает: «Мамочка, я больше не буду!».

Слезы душили. Материнская душа тосковала.

Ласкана присела на лавку рядом, приобняла за плечо и тихонько прошептала.

— Вернется домой наша Снежинка. Вот увидишь. Целой и здоровой. Буран всех наших на фронте поднял. Князю лично письмо написал альфа, и гонцом отправил в столицу. Вернется, Любава. Нам остается лишь ждать и молиться.

Молча кивнув, черноволосая шмыгнула носом и попыталась спрятать слезы на ресницах.

Во дворе хлопнула калитка, потом скрипнула дверь и послышался топот детских ног.

В избу ворвался Воята — единственный сын Ласканы и Мороза. Горяче любимый и вымоленный у богов. Парнишке недавно исполнилось десять весен. Но он уже горделиво ходил по селению, помогая во всем матери и норовя с батьком ускочить на охоту.

— Мамка! Мамка! Теть Любава!

— Чего кричишь, Воятка? Тут мы.

Недовольно зыркнула на сына Ласкана, она обычно в нем души не чаяла. А тут размокла вместе с Любавой.

Выскочив к ним на кухню, мальчуган потер кучерявый затылок и глянул на мать.

— Там странник прибыл. Людского племени. На коне, с воинском плащем на плечах. Тетку Любаву ищет.

Женщины удивленно переглянулись. Черноволосая и вовсе нахмурилась, кто же ее станет здесь искать? Да еще и с княжеским плащем?

Мальчик тут же запищал скороговоркой.

— Я ему сразу сказал. Нет дела человеку на нашей земле. А он заладил, что пока Любаву-рукодельницу не увидит, не уйдет! Вадим за папкой побежал, а я к вам.

Поднявшись с лавки, Любава накинула платок на голову, как-никак осень на дворе. А тут, в северных лесах, она особо холодная, и направилась во двор. Слыша за спиной уверенные шаги Ласканы.

Кто же это мог быть?

Всадник нашел около забора, на вороном жеребце. Статный юноша со светлыми, волнистыми волосами до плеч. Широкий разворот плеч, по которым струился темно-зеленый плащ.

Целитель.

— Теть Любава!

Вскрикнул странник и ловко вскочил с седла, дерганно привязав скакуна к столбу у калитки, бросился к ней.

— Микитка…

Пораженная, словно громом, застыла на месте Любава. В молодом мужчине было трудно разглядеть юного целителя, который вместе со Снежкой забрали на войну.