Баба Люба. Вернуть СССР. Книга 1 - А. Фонд - Страница 5

– Вот же книга! – сообщила соседка. – Там всё написано. Всё рецепты и пояснения.

– Это не книга, это какая-то самодельная распечатка, – покачала головой я, – мало ли что там напишут.

– Может, и распечатка, – обиделась на моё недоверие старушка, – но зато это авторитетные профессора, между прочим, писали!

– Какие профессора? – прищурилась я. – Назовите конкретные фамилии и институты, где они работают?

– Это же британские учёные! – старушка сообщила мне это таким тоном, словно тот австралийский зоолог, который впервые сфотографировал редчайшую крысу Вангуну и решил, что сделал переворот в мировой науке.

Мне захотелось рассмеяться. Или выругаться.

Вот всегда было жаль всех этих дураков, которые лечатся всякой опасной ерундой, а потом скоропостижно умирают от гангрены и сепсиса. К примеру, пьют от гастрита настоянные на водке мухоморы и сразу едут кукухой. Или мажут раны керосином или дёгтем. Я когда-то знала одну даму, которая сожгла себе всё лицо, сделав в домашних условиях маску из свежевыдавленного сока чистотела и чеснока. Но это всё просто опасно, а вот пить мочу в моём представлении о народной медицине – это уже за пределами добра и зла. Мерзость какая!

– Слушайте, ну зачем вам эта уринотерапия? Вот, смотрите, что у меня есть! – я вовремя вспомнила о газете и помахала перед старушкой. – Между прочим, Чумак прямо с утра в типографии заряжал. Помогает не только от геморроя. Вы лучше уж это попробуйте. Главное, к нужному месту приложить надо…

– Да ты что! И ты молчишь! – возмутилась старушка и резво сцапала у меня газету. – Я очень сильно Чумака уважаю. Даже больше, чем Кашпировского. Пойду тогда лечиться…

Дверь её квартиры захлопнулась, а я со вздохом нажала кнопку звонка опять.

За дверью противно затильнькало, и наконец дверь распахнулась.

Открыла взъерошенная девчонка лет пятнадцати в растянутой, когда-то белой футболке, мельком глянула на меня недобрым взглядом и, ни слова не говоря, ушла обратно.

Мне ничего не оставалось, как последовать внутрь.

Я сделала шаг через порог, ещё не понимая, что с этим шагом вся моя жизнь безвозвратно изменилась.

Дверь захлопнулась с глухим насмешливым стуком, и я аж вздрогнула. Сняла пуховик и повесила на свободный крючок захламлённой донельзя вешалки. Туда же отправился и берет. Сумку поставить было негде – всё пространство оказалось щедро завалено обувью, начиная от сапог и ботинок и заканчивая кокетливыми босоножками с бантиками.

М-да… для полного комплекта нужны коньки и ласты.

Сделала проще – сдвинула ногой всё это обувное богатство и поставила сумку. Хоть там и барахло, но тяжёлая, зараза. Я уже аж рук не чувствую.

Дальше я уселась на стоящую рядом табуретку, предварительно смахнув какие-то сумки, сумочки, шапки и прочую чепуху на пол. Сняла сапоги. Ноги отекают, и трудновато уже долго ходить в сапогах.

Вздохнула.

Хочешь не хочешь, но нужно идти знакомиться с жилплощадью и её обитателями.

Квартира оказалась двухкомнатной. Узкий тёмный коридор, как я уже упоминала, был загромождён всевозможным барахлом. Даже торшер там зачем-то стоял.

Ладно.

Дальше я заглянула попеременно во все комнаты и на кухню.

Спальня, в которой, очевидно, обитала я, была небольшой, точнее очень маленькой. Туда вмещался только допотопный шкаф, наверху которого была сбитая из реек антресоль, задёрнутая шторкой из розовой атласной ткани. Сложенный продавленный диван, рядом стул и маленькая тумбочка, на которой одиноко громоздился пузатый будильник – вот и вся скудная обстановка. Стены были оклеены линялыми обоями в цветочек, да ещё висел большой календарь с улыбающейся Аллой Пугачевой с букетом роз. На календаре была крупно дата – 1992 год.

Я опять вздохнула.

Таки попала я на тридцать два года назад.

Я вконец расстроилась. Ну вот почему нельзя было попасть, скажем, в начало восьмидесятых? Я бы успела устроиться, поднакопила деньжат, а потом, до девяносто первого, рванула бы куда-то в Таиланд. А что, вполне нормальный сценарий.

А так девяностой второй – самый худший год. Хуже него только девяносто третий, девяносто четвёртый, девяносто пятый и так далее.

Кухня тоже особого восторга не вызвала: грубая плитка до середины стены, дальше побелка, газовая плита, мойка, рядом старый, крашенный белой краской кухонный буфет. Стол и пару табуреток. Небольшой громкий холодильник. И всё это пространство было обильно заставлено грязной посудой.

На кухонном столе между тарелок с остатками еды пробежал рыжий таракан, сердито шевеля усиками.

Я вздрогнула и поёжилась от отвращения.

И запашок тот ещё. Я открыла форточку – пусть хоть немного проветрится.

Кстати, эпицентр запахов обнаружился под мойкой – переполненное мусорное ведро, такое впечатление, что дня два уже не выносилось.

Ужас ужасный!

Мимоходом я заглянула в ванную и туалет. Как и ожидалось, ничем они меня не поразили, разве что зеркало в ванной было заляпано брызгами и круглая стиральная машина (ведро с мотором) переполнена грязным бельём.

Ну это трындец какой-то. Так запустить всё.

Интересно, им самим жить так не противно?

Напоследок я заглянула в комнату, где, по всей видимости, обитала девочка. Я прикинула, что это и есть Анжелика Петровна Скороход.

Так и оказалось. На незаправленной кровати лежала Анжелика Петровна и листала какой-то пёстрый журнал с картинками. Вторая кровать, поменьше и тоже незаправленная, стояла у противоположной стены. А в остальном обстановка была примерно такая же, как в другой комнате, – старый шифоньер, тумбочка, два заваленных одеждой стула, письменный стол, облепленный вкладышами от жевательной резинки. Стены здесь были щедро оклеены всевозможными плакатами встык, поэтому зеленоватые фрагменты обоев можно было рассмотреть лишь у окна. Среди полуголых пёстрых людей я смогла идентифицировать Саманту Фокс, Юрия Шатунова, Шварценеггера, Рэмбо и группу каких-то зомби. Две настенные полки были заставлены жестяными банками из-под пива.

– Тебя стучаться не учили?! – зло фыркнула мне Анжелика Петровна.

От неожиданности я застыла. Вот это да. Таким тоном со мной даже Рявкина никогда не разговаривала. А это ссыкуха какая-то. Ну и дочь воспитала я себе на голову. Точнее, не лично я, а кто-то вместо меня.

Я не знала, как обычно было принято обращаться к ней в кругу семьи – Анжела? Лика? Энжи? Поэтому сделала замечание нейтрально:

– Ты почему хамишь, дочь?

– Какая я тебе дочь! – вызверилась Анжелика Петровна и аж подпрыгнула на кровати.

– А кто ты?

– У меня есть мама! А ты мне никто! – заверещала она.

– А почему ты тогда в моей квартире? – удивилась я. – И в паспорте?

История получалась какая-то мутная. Или же девица нагло врёт.

– Иди вон! – заорала она и зло швырнула в меня подушкой.

Подушку я поймала на лету и отбросила на вторую кровать. Спускать столь явное хамство я не собиралась.

– Это моя квартира, – тихо и твёрдо сказала я. – Если тебя что-то не устраивает, то иди вон ты. Тем более если ты мне не дочь.

– Ты что, выгонишь меня на улицу? – вытаращилась девица.

– А почему нет? – пожала плечами я. – Зачем мне содержать кого-то непонятного, кормить, поить? Чтобы ты мне тут концерты устраивала?

– Ты не постучалась! – она обличительно ткнула в меня пальцем с неопрятным маникюром.

– Ну и что? – удивилась я. – Ты переодевалась, что ли? Так я тоже женщина, что я там не видела? Парней водить тебе рано, а какие ещё тайны у тебя?

– Мне не нравится, когда в мою комнату… – начала качать права девица, но я её перебила.

– А мне не нравится, что в квартире бардак, грязнота, даже посуду не помыла.

– Тебе надо, ты и мой, – фыркнула та и отвернулась, укрывшись одеялом с головой: мол, всё, разговор окончен.

Я развернулась и вышла из комнаты, прикрыв дверь. Ладно, я всё равно это так не оставлю. Рано или поздно ты проголодаешься, детка. А там посмотрим, кто будет диктовать условия проживания.