Последняя Пасха - Бушков Александр Александрович - Страница 43
- Предыдущая
- 43/63
- Следующая
– Говорил, – кивнул Смолин. – Только, если помнишь, уточнял, что начинать лучше с чердаков. А здесь… Тайник надеешься найти? Степа, Степа… Ну ты присмотрись, как следует. Стены – сплошной дикий камень, пол тоже выложен вовсе уж солидным плитняком… Про потолок я уж и не говорю. Настоящий фюрербункер… Чтобы тут тайник устроить, нужно пару недель ковыряться бригаде профессиональных строителей с нехилой техникой, никакой мирный обыватель в одиночку, подручными средствами, не справится…
Он легонько постучал торцом фонарика по ближайшей стене – в самом деле, выглядевшей монолитом.
– Да я и сам уже вижу, – пожал плечами Степа в некотором смущении. – Но не уходить же было через пять минут… Решил для порядка осмотреться…
– И много насмотрел?
– Да ничего. Но я ж с детства помню… Все говорили, что купец Корнеев, когда его большевики стали прижимать, клад в подвале запрятал…
Смолин откровенно хохотнул:
– Спорить могу, что те, кто эти слухи запускал, в подвале этом сроду не бывали, иначе не гнали б такую дурь…
– Да я и сам теперь вижу…
– Не боялся, что жильцы проснутся и в ухо заедут? – деловито поинтересовался Смолин.
– Так они ж все выехали… кроме Витька. Но он-то к ночи уже пластом…
– Логично… – проворчал Смолин.
– А вы-то как здесь?
– А я тут живу, – сказал Смолин. – Я тут легальным образом прикупил квартирку, вот и обитаю…
– Лобанского?
– Правильно мыслишь, Степа, – сказал Смолин.
– Ну, понятно… Я б тоже… У старика много чего, надо полагать, еще осталось. Только Витек заломил такие деньги… Я ж не знал, впустую они пропадут или удастся отбить… А как вы, Василий Яковлевич? – спросил он с живейшим интересом. – Много всего в квартире?
– Есть кое-что, – сказал Смолин дипломатично. – И деньги, в общем, отбить можно, даже с некоторой прибылью. Вот только сокровищ, Степа, увы, нету…
– Да я и не думаю… Бывал я у него. Ничего там особенного.
– Бывал, говоришь? – спросил Смолин. – Вот кстати… У тебя со временем как? Много свободного, я полагаю, если ты за полночь тут отираешься?
– Да навалом. Я Нинке сказал, что до утра буду на товарном дворе ждать контейнер из Шантарска…
– Тогда пошли, – сказал Смолин.
– Куда?
– Ко мне в гости. Есть к тебе парочка вопросов… Кстати, ты в стайку Лобанского не заглядывал?
– В первую очередь. Только там один хлам, как и в прочих. А что?
– Да так, для порядка. Пошли?
Выходя, Смолин хозяйственно погасил свет и плотно прикрыл дверь подвала. На верхней площадке Степа задрал голову:
– Действительно, с чердака нужно было начинать… Замок еще Хрущева должен помнить… С тех пор, такое впечатление, и не лазили – вон, отсюда ржавчину видно… Но вы ж теперь, я так понимаю, чердак себе подгребете?
– Уж не посетуй, чадушко… – с улыбкой развел руками Смолин. – И главное, всё по правилам. Я тут единственный квартировладелец, остальные слиняли. Все остальное скупил, правда, один прыткий молодой человек – но у меня все же есть в данном вопросе определенные законные права по чердаку шастать… Заходи. Угощать, честно говоря, нечем, но к чему угощения ночью? В комнату проходи, что нам на кухне торчать, как, прости господи, интеллигентам совковым… Садись. Рассказывай.
– Что?
– Ту сигаретницу Фаберже, что ты мне тогда толкнул, у Лобанского прикупил?
– Ну да, – после некоторого молчания сознался Степа. – А что, все честно, он продал, я купил… Честно уж говоря, я у него все купил – и те две солонки, и портсигар, и сумочку… Все серебро, что вам тогда привез.
– А говорил – у разных людей, – мягко укорил Смолин.
– Василий Яковлевич, это ж бизнес… К чему светить места грибные и рыбные? Вы б, чего доброго, сами сюда и нагрянули, как оно, я смотрю, и вышло. Фаберже, правда, оказался один-единственный…
Смолин мрачно чертыхнулся про себя. Он уже откровенно жалел, что все привезенное Степой (за исключением Фабера) столкнул моментально и относительно дешево. Ну, сделанного не воротишь, кто б знал… А теперь, учитывая источник, откуда вещички поступили, можно предполагать, что и что-то из прочих серебрушек вышло из мастерских Фаберже. То, что на них не было его клейма, еще ничего не доказывало: вопреки распространенному среди дилетантов убеждению, свое фирменное клеймо Фаберже на вещах, вышедших из его мастерской, частенько как раз и не ставил. Многое из того, что для него делали, например, Рукерт, Шрамм, Ниукканен, да и другие, отмечено только их «именниками» – хотя вещи создавались по заказу Фабера, им продавались. Так уж тогда было принято. И принадлежность многих вещей мастерским Фаберже эксперты определяют по чистой интуиции. Ну, да что уж теперь слезы лить, что с возу упало…
– И часто ты у него вещи покупал? – спросил Смолин.
– Один раз. Он вообще-то их продавал с превеликой тоской… Деньги срочно понадобились. Он книжку хотел издавать.
– Что еще за книжку?
– Ну, свою собственную. У него ж было три книжки, вы знаете? Краеведение и все такое…
– Знаю, конечно, – сказал Смолин. – Успел пролистать. Вон они стоят… А что, он и четвертую писать собирался?
– Почему – «писать»? Он ее уже написал, я сам рукопись видел – толстенная. Я ему бесплатно рисунки ксерил – ну, ради поддержания отношений на будущее. Там ему нужно-то было всего десяток ксерокопий, деньги смешные…
Смолин задумчиво прищурился. Они со Шварцем и Фельдмаршалом чуть ли не сутки – все светлое время и бо льшую часть прошлой ночи – методично, с большой сноровкой инвентаризовали, так сказать, доставшееся наследство. Да и часть сегодняшнего дня, не управившись, прихватили. Абсолютно всё имевшее хоть маленькую ценность, было ими учтено и оприходовано, да вдобавок разделено на три категории: продать сразу, придержать, выбросить потом нафиг.
Так вот, никакой рукописи не было. Пишущая машинка, старенький югославский «Юнис», имеется, вон она в углу, в белом чемоданчике. Пачка бумаги и ленты среди пересмотренного присутствовали. Но никакой рукописи, никаких записей.
– И про что была книга? – спросил Смолин без особого интереса (судя по трем предыдущим пролистанным им книгам, для него там не могло быть ничего интересного).
– Откуда я знаю? Я ж не читал, зачем мне? Во-от такая стопа, на машинке отпечатанная, тут, кстати, и лежала, – он показал на стол в углу, изобразил двумя пальцами толщину, что-то около пяти сантиметров. – Заглавие было… насчет секрета… или тайны… ага! «Тайна последней Пасхи».
– Точно?
– Точно, зуб даю. Мне неинтересно было, я в церковь не хожу.
Смолин чуточку оживился. Как-никак Последняя Пасха…
– А рисунки были какие? Те, что ты ксерил?
– А! Вот это малость поинтереснее. Фабержевские были рисунки, точно…
– Как это – фабержевские? – спросил Смолин с нешуточным недоумением. – С автографом его, что ли?
– Да нет… Там внизу, на каждом, напечатано было: «Фаберже, Санкт-Петербург». И орелик стоял двуглавый. Цветные рисунки, акварельки…
– Разбираешься? – хмыкнул Смолин. – Ты и живописью стал интересоваться?
– Да нет, к чему мне… Какая в Курумане живопись? Просто старший в кружок ходит, он этой акварелью все в доме измазюкал, хорошо еще, что смывается легко… Акварельки, точно. Семь рисунков я ему ксерил… На каждом типографский штампик Фаберже и Санкт-Петербурга, еще имя чернилами написано, тоже на каждом… нерусскими буквами… а может, и не имя, а название какой фирмы, потому что странное такое…
– Вспомнишь?
– Да кто б помнил! Говорю вам, чернилами подписано, нерусскими буквами… на всех семи. А рисунки… Такие штуки, вроде яиц, на ножках, на подставочках… На одном вроде бы верблюдик сверху, про остальные не помню… Василий Яковлевич, да я ж их и не разглядывал особо, сделал ему копии, вот и все, на кой мне их разглядывать…
Смолина вновь легонько потряхивал привычный охотничий азарт. Он ничего еще не понимал и не строил версий по недостатку информации, но твердо знал, что история поворачивается неожиданной стороной – и вовсе не кончена, как ему сгоряча представлялось всего минуту назад.
- Предыдущая
- 43/63
- Следующая
