Последняя Пасха - Бушков Александр Александрович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/63
• Следующая

– Ох ты, господи, за что ж мне…

– Золото где? – спросил Смолин. – Оно казенное, мне за него отчитаться положено, иначе покоя не будет…

– Нет здесь твоего золота! – голос был испуганный, но никак нельзя сказать, что бабка от ужаса себя не помнила – кое-какое расположение духа определенно сохраняла.

– А где оно? – спросил Смолин с живейшим интересом. – Говори у кого, я и уйду, в жизни не потревожу… А не то – пошли под обрыв, ждут тебя там…

– В Касьяновке твое золото! У Мирона! Туда и иди! А я его в глаза не видела, не держала… мне оно ни к чему… отец говорил с Мироном, а я слышала ненароком… У Мирона твое золото! У Мирона Безруких! Он и верховодил! А через нас они прошли, и не задерживаясь почти… – бабкин голос ослаб: – Христом-Богом тебе клянусь, правда! Иди к Мирону, в Касьяновку, там оно где-то и лежит… – бабка изо всех сил пыталась придать своему сварливому, вороньему голосу черты ласковые, душевные: – Уйди ты, Христа ради, в Касьяновку иди, а здесь его нет и не было никогда… Правду я тебе выкладываю, всю как есть…

– Ну ладно, – сказал Смолин. – Только если ты мне соврала, непременно вернусь, да не один, с сослуживцами, и уж тогда не жалуйся…

Бабка бубнила и бубнила – перемежавшиеся молитвами заверения в своей полной и окончательной искренности. Если она и врала, проверить это не было возможности. И Смолин, в конце концов, решил не затягивать беседу, еще раз постращал бабку своим будущим непременным возвращением, да не одного, а со всей компанией – и медленно, величаво даже, как и полагалось порядочному привидению, стал отступать на улицу. Оказавшись вне поля зрения бабки, нырнул в проулок, поманил Ингу. Смахивая с лица согнутой ладонью приторно пахнущую пудру, спросил:

– Ну что, всё слышала? То-то. Бабулька наша, как выяснилось, все же в теме…

– Значит, золото так где-то и лежит?

– Вполне может оказаться, – сказал Смолин.

– А почему у тебя голос не радостный? Совершенно печальный?

– Так нам же не карту с крестиком вручили, – сказал Смолин. – Нам назвали место… и фамилию. Вот только есть у меня сильные подозрения, что означенный товарищ Мирон давным-давно померши. Естественной смертью. Такое дело было бы не по плечу соплякам, которых всех к тому же позабирали на войну. Чутье мне подсказывает, что этот Мирон – как и его подельники – наверняка был в годах. Иначе почему не на фронте оказался, как и прочие? Столько лет прошло… Все они, боюсь, далече.

– А Касьяновка – это где?

– Не знаю, честное слово, – сказал Смолин. – Я не большой спец по сельской Шантарщине. Сейчас посмотрим…

Он ускорил шаг. Когда они вернулись в одну из двух обитаемых изб, посветил фонариком, разжег керосиновую лампу и сел к столу с атласом. Инга примостилась рядом, заглядывая через плечо. Судя по ее заблестевшим глазам, девочка ощутила зуд кладоискательства, как многие…

– Ага, – сказал вскоре Смолин, – вот она, Касьяновка. Не такие уж и дремучие места – километров сорок к северу от Курумана.

– А голос по-прежнему печальный?

– Ну да, – сказал Смолин невесело, – столько воды утекло… Шестьдесят с лишним лет, жизнь целая… Не говоря уж о том, что с золотом черт-те что могло за эти годы произойти… Давай спать, а? Нам завтра лучше бы двинуться ни свет ни заря…

Сначала Смолин, еще в пелене тающего сна, ощутил чужое присутствие – и сон отлетел окончательно, однако чужак обозначился вовсе уж материально: что-то холодное, твердое и вроде бы довольно длинное давило на глотку лежавшего на спине Смолина. Он дернулся было, почувствовал нешуточное удушье – и осторожности ради замер.

– Тихо-тихо, – раздался у него над головой спокойный, с легкой насмешечкой голос, – лежи спокойно, а то удавишься. А это совершенно ни к чему…

Теперь Смолин проснулся окончательно, мог осознать происходящее во всех деталях и подробностях. Незнакомец, стоящий в изголовье, легонько придавил ему горло предметом, больше всего напоминавшим, по ощущениям, ружейный ствол. В комнате было уже не по-ночному темно, но и не по-утреннему светло – та зыбкая пора перехода от ночи к утру, которую именуют кто часом быка, кто часом волка (не путать с термином «час волка», используемым алкашами!).

Рядом зашевелилась Инга, сонно вскрикнула, сообразив, что происходит что-то не то. И тут же, судя по хрипу, ее точно так же придушили слегка. Скосив глаза, Смолин кое-как разглядел в полумраке, что склонившаяся над девушкой темная фигура попросту сграбастала ее ручищей за глотку. Фигура была здоровенная, внушительная, способная одной рукой обездвижить кого-нибудь и покрепче Инги.

– Ну тихо, тихо, – продолжал тот же спокойный, с ленцой и насмешечкой голос, – лежите спокойно, дамы и господа. Никто вас обижать не собирается, ежели найдем консенсус… Честно.

Не барахтаясь, лежа спокойно Смолин пустил в ход единственный ему сейчас доступный в таком положении исследовательский метод – обоняние. Проще говоря, усиленно принюхивался. От двух фигур в изголовье легонько припахивало потом – не застарелым бомжевским, а свежим, как и следовало ожидать от людей, то ли отмахавших пешком изрядный кусок, то ли поработавших в жаркую пору. Припахивало еще табаком и чем-то, подсознательно связанным с ружейным маслом и прочими жидкостями по уходу за оружием. А вот спиртным решительно не пахло, ни намека. Вооруженные люди, довольно опрятные, трезвехонькие, несуетливые… В таежной глуши это может оказаться еще поопаснее, нежели упившиеся какой-нибудь дрянью бродяги…

Неподалеку что-то чиркнуло, фыркнуло – и на столе засветила умело разожженная керосиновая лампа. Стало довольно светло – по сравнению с предшествовавшим полумраком. Выворачивая голову, Смолин попытался разглядеть физиономию своего пленителя, но против света ничего рассмотреть не удалось.

Судя по звукам, вторгшихся было больше двух – кто-то разжег лампу, еще кто-то расхаживал по комнате, чем-то постукивая, перекладывая – определенно без зазрения совести ворошил нехитрые смолинские пожитки. Ага! Появилась еще одна фигура, столь же основательная – человек, нагнувшись, пошарил под обеими подушками, залез под покрывало (не нашлось у отшельника свежего постельного белья, и Смолин с Ингой при минимуме одежды так и улеглись спать поверх обширного цветастого покрывала). Извлек, паскуда, наплечную кобуру с наганом (при виде которой державший Смолина уважительно причмокнул), отодвинулся.

– Нету больше ничего, – сказал он этаким хозяйственным тоном.

Ружейный ствол отодвинулся от шеи Смолина.

– Ну вот что, – сказал его хозяин, – я сейчас пожитки ваши поизучаю, а вы, оба-двое, я вас душевно прошу, полежите пока, как голубки. И душевно вас прошу, не дергайтесь, иначе обидеть придется… Лады? Ну, я кого спрашиваю, путешествующий товарищ? Поняли нехитрый расклад?

– Понял, – сказал Смолин.

– А вы, красавица?

– Да, – испуганно пискнула Инга.

– Вот и ладненько. Культурные люди…

Он отошел к столу. Скрипнул расшатанный стул. Послышался невнятный шепот. К постели вновь подошла здоровенная фигура, в лапе у которой Смолин без труда разглядел пистолет ТТ – каковой верзила небрежно держал, если можно так сказать, за середину, словно безобидный бытовой предмет наподобие скалки или бутылки. Сунув пистолет за пояс джинсов (на нем были джинсы и рубашка), наклонился над постелью и еще раз пошарил под подушками, под покрывалом, охлопал покрывало ладонями, лишний раз проверяя на предмет наличия посторонних предметов.

При этом рукоять тэтэшки соблазнительно и долго маячила буквально перед самым носом Смолина, в пределах досягаемости. Будь он каким-нибудь спецназовцем или иным суперменом, натренированным державой, ничего бы не стоило выхватить у обормота пушку, свалить его с ног и начать веселье. Собственно, и простой, битый жизнью мужик вроде Смолина, мог бы это без труда проделать – но очень уж рискованно затевать такие игры, не будучи именно что спецназовцем. Их как минимум четверо, неизвестно, какое еще у них оружие, как они по горнице рассредоточились, что умеют, на что способны. Нет, рано пока что дергаться, следует выжидать подходящего момента, когда имеет смысл поискать шанс и обычному хваткому человеку…

• Предыдущая
• 24/63
• Следующая