Исполняющий обязанности - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 31
- Предыдущая
- 31/70
- Следующая
Но вот сведения о Додике и всем остальном, с ним связанном, были чрезвычайно интересны, и в этой истории следовало покопаться поглубже и поподробнее.
Запись была сделана, Володя отключил диктофон, незаметно вытащил его из-под изголовья и предложил одеваться, поскольку конспиративную квартиру, о своем пребывании в которой девушка должна молчать, чтобы не нажить себе крупных неприятностей, даже адрес ее забыть, следовало покинуть еще до того, как жильцы дома отправятся на работу. Значит, либо уходить немедленно, либо только после одиннадцати, когда никто на них не обратит внимания.
Благоразумная девушка задумалась: уж слишком много соблазнов предлагали оставшиеся четыре с половиной часа, но именно благоразумие взяло верх. И она решительно принялась одеваться, на ходу набивая рот бутербродами со всякой вкуснятиной, до которой так и не дошло дело в течение ночи.
Оставался невыясненным последний вопрос. Зачем нужна была подруга Танька, из-за которой пришлось потерять почти половину драгоценного вечера?
Все и тут оказалось до смешного простым.
Варька предложила вариант встречи втроем, та ухватилась за эту идею, но... возможно, что-то случилось, и планы подруги резко изменились. Так что если есть большое желание встретиться снова, а не ограничиться хитро построенным допросом – а Варька-то оказалась куда умнее и наблюдательнее, чем он предполагал! – то можно как-нибудь на днях устроить новую встречу. Втроем оно куда интересней! И забавней! Ну в самом деле, а почему бы и нет? Ох уж эти студентки-вечерницы! Ох медички!..
Александр Борисович с видимым интересом рассматривал большие цветные фотографии, сделанные во время траурной церемонии в ритуальном зале Троекуровского кладбища. Два дня назад только похоронили, а – гляди ты! – уже сделали снимки, да какие! Прямо хоть на обложку глянцевого журнала!..
Ева Абрамовна, черноволосая, томная тридцатилетняя женщина крепкого и щедрого от природы телосложения в свою очередь внимательно рассматривала, словно изучала, своего гостя, сидящего боком у накрытого к вечернему чаю стола, с закинутой ногой на ногу. Из-под распахнутого его пиджака взгляд женщины ухватил коричневую кожаную кобуру с торчащим из нее блестящим торцом рукоятки пистолета. И строгий, нахмуренный взгляд Турецкого, и эта вызывающе торчащая рукоятка, без всяких сомнений, указывали на то, что мужчина бывает грозен. Даже очень грозен, когда появляется где-то затаившаяся до поры опасность. Грозен и надежен – вот так, пожалуй, было бы правильнее всего. А если мужчина к тому же и сам высок, строен, широкоплеч и светловолос, как молодой викинг, где уж там устоять обиженному женскому сердцу, приблизившемуся к бальзаковскому рубежу?
И Ева Абрамовна, наблюдая за гостем, испытывала самое неподдельное волнение. Не только потому, что не исполнилось еще и девяти дней, после того как муж оставил ее навсегда, и даже не потому, что в ней вдруг могли проснуться какие-то свойственные всем женщинам слабости. Нет, она просто чувствовала, что ее тянет к этому более старшему, чем она, мужчине, как влечет всякую, обделенную женским счастьем бабу к сильному мужику, до которого так легко, казалось бы, дотянуться рукой.
Ну дотянулась, а дальше что? Кричать: «Какой ты подлец? Куда ты смотришь? Кому может быть интересно то, что ты с таким усердием рассматриваешь?» Но ведь ему действительно было интересно. И он положил один из снимков на стол, придвинулся ко вдове вместе со стулом, посмотрев при этом слишком близким и выразительным взглядом, после чего снова закинул ногу на ногу и вкрадчивым тоном спросил:
– А вот этот мужчина, любезная Ева Абрамовна, вам знаком?
«Любезная» прерывисто и словно украдкой вздохнула, что не ускользнуло, однако, от слуха Турецкого, наклонилась ниже к снимку и, следя за пальцем гостя, неопределенно пожала плечами.
– Если вас эта странная личность интересует, Александр Борисович, то я бы могла, пожалуй, вспомнить... А сейчас – нет, что-то мелькает, но весьма неопределенное. Что-то я, кажется, слышала от мужа, да... Он где-то служит, в каком-то высоком учреждении. Или служил... Он определенно военный, это заметно по его поведению. Непререкаемому, что ли? Но вы сами видите, какой-то... как бы сказать... Да никакой! – нашлась она наконец. – Безумно худой, словно больной подросток. Неприятный такой, словно раздевающий человека, взгляд. Речь негромкая, шепелявая. Явно он с определенным комплексом...
– Господи, да когда ж вы успели все это заметить? – Турецкий с восхищением уставился на женщину и чуть откинулся на стуле, так как решил, что подобный вопрос, произнесенный восторженным тоном, слишком смелый с его стороны шаг.
Но она поняла иначе и тут же, словно машинально, сама придвинулась к нему поближе.
– Я вспомнила, он... был у нас... у Давки. Даже дважды.
– Какое странное имя! – удивился Турецкий. – Я слышал, вашего мужа называли Додиком, тоже, честно скажу вам, не очень звучит. Но Давка?
– Давка – от Давида, он любил, когда я называла его так. И терпеть не мог эту собачью кличку – Додик. Он даже поэтому имя в паспорте сменил, когда получал новый. Стал зачем-то Дмитрием. Стать-то стал, – со вздохом продолжила она, – но послушной собачкой так и умер. Все кто мог ездили на нем, только что не верхом! А Давка был талантливый человек, на многое был способен... Но, я вам так скажу, Александр Борисович, если чего Бог не дал, то уж извините... Он слишком любил удовольствия. Вы знаете, все, кроме... кроме одного. А каково это чувствовать супруге? И далеко еще не старой, как вы заметили, возможно...
– Бедная, – сочувственно прошептал Турецкий, и шепот его явно глубоко проник в ее безвременно опустевшее сердце. – Как глубоко я вам сочувствую... Если бы вы знали... Увидев вас, я с искренней завистью немедленно подумал, что Давид, вероятно, был безумно счастлив с вами при жизни! И что же я слышу? Ай-я-яй, какое горе! И что же он – совсем, совсем? Ни-ни? А может, он, извините, с мальчиками? Так иногда бывает! – Тон Турецкого был настолько проникновенным, прочувствованным, что ни одна женщина, обделенная мужской лаской, не устояла бы.
– Ах, какие там девочки, какие мальчики! Он просто был неспособен. Раньше что-то еще мог, как-то – понимаете? – но полагал, что если взбодрит себя наркотиками, то сразу станет более сильным мужчиной. А потом наркотики остались, а все остальное исчезло полностью. Даже поцелуи перед сном стали пресными и чужими...
– Он принимал наркотики? А где же он их брал? Или их ему заменяли какие-нибудь лекарства?
– Ах, знаете, Александр Борисович, свинья грязь найдет. Был у него приятель, врач-нарколог, тот постоянно выручал. Но, я думаю, и хорошо пользовался ответными какими-то услугами моего мужа...
– А тот, худой? Вот этот, Ева Абрамовна? – Турецкий ткнул пальцем в снимок.
– Вы про Ваню? – вспомнила имя вдова и тут же добавила: – Только вы сделайте мне приятное одолжение, зовите меня просто Евой, я люблю свое имя.
– С удовольствием! – горячо подтвердил Турецкий. – А он что?
– Нет, Ваня, по-моему, не пользовался. Он вообще не в меру говорлив, но не пил и не курил. Я ж говорю, с комплексами. Видно, какая-то давняя болезнь не позволяла. Смотрите, как выглядит – совсем старик, а ведь ему, Давка говорил, нет и сорока. Но он противный – чисто по-человечески.
– А в чем же, если не секрет?
– Ах, да какой теперь секрет! Раньше, когда Давка был жив, я молчала. А сейчас? С вами?.. Понимаете, этот Ваня из той породы мелких людей, которые желают непременно иметь крупных женщин – вот вроде меня. Есть такая малорослая и тщедушная поросль, которая мнит себя Наполеонами. А всего-то и хватает их на то, чтобы оседлать кобылу да скакать до полного бесчувствия, без всякого удовольствия и жалости к ней, понимаете? Загнать, что называется, и в хвост и в гриву! – И она с откровенным вопросом взглянула Александру Борисовичу в глаза, словно призывая его разделить вместе с нею ее глубокое огорчение и только представить себе то, что она с таким вдохновением сейчас описала.
- Предыдущая
- 31/70
- Следующая
