Я больше тебе не враг (СИ) - Дюжева Маргарита - Страница 28

Я малодушно жалею, что привез Таисию в это логово. Мне хотелось утереть ей нос, хотелось, чтобы она поняла, чего стоили слова «подруги». Хотел, чтобы она увидела, ради кого шла грудью на амбразуру.

Думал, буду злорадствовать. Хохотать, как злобный демон, дождавшийся краха своих врагов, а вместо этого, чуть не сдох, когда увидел ее глаза. В них было такое… беспомощное, жалкое, растерянное, что я пожалел.

Надо было ограничиться фотографиями. Этого бы хватило. А вот так – слишком жестоко. Но мне хотелось устроить шоу для бывшей жены, и я его получил. По полной программе.

Раздался тихий скрип, а потом шаги. Кто-то шел в моем направлении, а мне даже было лень открыть глаза. Затрахался. Пусть идут мимо, пусть оставят меня в покое, я о большем и не прошу.

Увы, шаги останавливаются напротив меня. И тишина. Кто бы это ни был, он просто стоял напротив и смотрел на меня. Чужой взгляд жирным жуком ползал по моему лицу.

Я все-таки не выдерживаю и приоткрываю один глаз.

Змея.

Эту суку шоу тоже пробрало, до тряски. Если бы не Стеф, она бы разнесла там весь дом и голыми руками бы выдрала хребет у гребаной Алены.

— Чего надо?

Алекса – вообще последний человек, которого бы я хотел видеть в такой момент. Зеленые глазищи смотрят неотрывно, сейчас в них нет эмоций, да они и на хрен не сдались. Мне своих с лихвой хватает.

Едва заметно проводит кончиком языка по обветренным губам – это единственное, что выдает ее волнение, потом ровным голосом произносит:

— Прости, чувак, облажались.

Прости, чувак? Я аж второй глаз открываю.

— Что?

Она неуверенно переступает с ноги на ногу и морщится:

— Я не умею извиняться, но, кажется, мы сильно накосячили.

— Кажется?

Она не замечает моей иронии. У нее вид человека, который собирается договорить до конца, несмотря ни на что:

— Ты когда решишь убивать – убивай меня. Не трогай Таську. Она теперь и так…

Все-таки не договаривает, замолкает, отведя в сторону угрюмый взгляд. Снова морщится, будто где-то что-то болит.

— Что она теперь? — у меня получается говорить только вопросами.

Я сижу, запрокинув голову и глядя на красноволосое чудовище снизу вверх, и не чувствую ничего кроме усталости.

— Ей плохо.

— Бывает.

Мне уже который месяц плохо. Я даже не помню, как это, когда хорошо.

— У меня просто больше никого нет, — глухо произносит Адекса, — вообще никого.

— Ну как же, — ухмыляюсь, — у вас же есть Аленочка. Нежный ангелок, ради которого вы были готовы перевернуть целый мир.

Она мрачнеет еще больше:

— Нет никакой Алены. Сдохла.

— А мне показалось, что все у нее прекрасно. Цветет и пахнет.

Это ненадолго. Зря эта дура лупоглазая думает, что сумеет выйти из такой передряги безнаказанной. Очень зря. Хлебнет по полной, и никакая амнезия не поможет.

Но об этом я не говорю. Незачем. Я никого не обязан посвящать в свои планы.

— Я хочу, чтобы Тася счастлива была, чтобы жила, не оглядываясь в прошлое.

Наивная. Прошлое теперь всю жизнь будет зловещей тенью красться за каждым из нас, подстерегать за каждым углом. Только зазеваешься, и вот оно – с кровожадной ухмылкой.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​— А ты?

— Я-то, что, — равнодушно жмет плечами, — у меня ни кола, ни двора. Ни семьи, ни детей. Я никому не нужна, и обо мне никто не вспомнит. Я обещаю, что не буду сбегать или прятаться. Любое наказание приму, что хочешь сделаю, только ее больше не мучай. Она теперь сама себя будет терзать и наказывать.

— Мне-то что с ее терзаний? — говорю и сам себе не верю.

— Она ведь отказалась от всего. Всю себя на закланье отдала, чтобы за Алену отомстить, — у нее срывается голос. Алекса шипит, пытаясь скинуть внезапные эмоции. — Ей сейчас хуже всех. И я боюсь.

— Чего?

— Я не знаю.

Вскинув брови, смотрю на нее и жду продолжения. Но она молчит, а у меня самого где-то глубоко начинает шевелиться червячок страха.

***

— Без тебя разберемся.

Голос как у гребаного зомби – эмоций ноль, один хрип. Кажется, напалмом все выжгли внутри и для верности залили отравой, чтобы уж точно все сдохло. Тошнит.

Хочется заползти в какой-нибудь бар и пить до утра, пока перед глазами не начнут скакать синие черти, пока все до единой мысли не растворятся в хмельном дурмане. Потом проблеваться и дальше, и гори все оно черным пламенем.

Я жду, когда Змея уползет в свою нору, но она продолжает стоять, раздражая своим присутствием.

Окидываю ее взглядом, и снова вспоминаю то, с чего начинался этот звездец. Пусть волосы больше не истошно красные и элегантные наряды остались в прошлом, уступив место уличному стилю – это все та же Алекса, мой личный антисекс.

Хотя вру, звездец начался гораздо раньше — когда я встретил Алену.

Я силюсь вспомнить подробности того рокового знакомства и не могу. Потому что было никак и ни о чем. Просто девчонка, с которой можно провести несколько дней без проблем и забыть. Что я, собственно говоря, и сделал — забыл без малейших колебаний и сожалений. Наверное, забыл в первую же минуту, после того как сказал «прощай». Кто же знал, что это не конец, а только начало? И что спустя несколько лет придется разбирать такую кучу дерьма? Я вот точно предположить этого не мог, просто развлекался, ни о чем не думая, и уходил, ни о чем не жалея.

И вот теперь вынужден разгребать отголоски этой беспечности.

— Кирсанов, — Алекса не отступает, — не мучай Тасю. Это добьет ее.

Скорее меня добьет вся эта сраная ситуация.

— Проваливай, — кивком указываю в сторону, — тебя отвезут.

Снова приваливаюсь спиной к стене и закрываю глаза.

Некоторое время Алекса топчется рядом со мной, потом уходит. И я знаю, что она никуда не свернет, не попытается сбежать или выкинуть еще что-нибудь, сделает все, что прикажу. Скажу прыгай – прыгнет, скажу не дыши – задохнётся. Захочу, чтобы наизнанку вывернулась – вывернется. Беда лишь в том, что мне уже ни черта не хочется.

Кажется с ее уходом, в коридоре становится больше кислорода. Я глубоко вдыхаю, задерживаю, потом медленно выдыхаю. Потом поднимаюсь и медленно, через силу ползу в палату к бывшей жене.

Она спит, свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, и даже во сне кажется абсолютно несчастной. Даже с закрытыми глазами я чувствую ту горечь и боль, которые засели глубоко внутри нее.

Ей хреново, мне хреново. А кто в этом виноват?

Она. Алекса. Алена. Я сам. Тугой клубок, который не распутать. В монастырь что ли свалить?

Взяв стул, я усаживаюсь напротив кровати и, уперевшись локтями на колени, долго смотрю на Таисию. Она хмурится во сне, а у меня сердце замирает. Люблю несмотря на ненависть, злюсь от этого и тут же обессиленно сникаю. Не отвязаться от этих чувств, не выкинуть ни из головы, ни тем более из сердца. Чтобы ни случилось, как бы нас ни швыряло – моя. Истинная, мать его, пара, как в дурной книге про драконов. И я ума не приложу, как нам с этим разбираться.

Утро настигает меня все той же палате, на кушетке в углу. Я не помню, как туда перебирался – вроде на стуле задремал, а остальное как в тумане. Тело ноет будто его всю ночь били палками. От жёсткой кушетки ломит спину, от отсутствия подушки – трещит голова. Я ни хрена не выспался и настроение ниже, чем на нуле. Над головой белый потолок, изборожденный вязью мелких трещин, пахнет лекарствами, а где-то за стенкой раздаются голоса медработников.

— Михайловна опять полы не помыла! Мне самой за тряпку браться?

— Где медсестра?

— Обход скоро…

Набор отдельных фраз, которые кружатся в моей голове словно рой назойливых мух.

Так. Все. На хрен.

Я спускаю ноги с койки и сажусь, тру лицо, трясу головой, окончательно разгоняя остатки сна, потом иду умываться. А когда возвращаюсь, Тася уже не спит.

Лежит все так же на боку, растерянно кусает кончик пальца и смотрит на меня. От этого взгляда что-то переворачивается внутри и звенит, потому что в нем ничего нет кроме горечи.