Безнадежный пациент - Андерсон Джек - Страница 13

– Впрочем, когда Призмолл представил музыканту проект, свое видение дома мечты, тот не на шутку испугался. – Белые туфли поворачивают к нижнему витку лестницы. – Клиенту хотелось чего-то более… безопасного, годного для перепродажи за хорошие деньги, подходящего для коктейльных вечеринок. На архитектора обрушились бесконечные комментарии и исправления. Призмолл переделывал чертежи до тех пор, пока не получилось такое же модернистское здание, какие он проектировал десятки лет. В итоге шедевр всей его жизни стал… грандиозным памятником компромиссу!

Доктор Коделл сходит с нижней ступени на черно-белый пол. Я не мог ее толком рассмотреть, глядя снизу вверх на балкон; теперь, когда мы на одном уровне, ясно, что доктор не такого уж большого роста. Не считая пучка, она мне по плечо – метр шестьдесят в лучшем случае. Но при этом от Коделл исходит невероятно мощная энергия, которой я могу лишь позавидовать. Глаза доктора прикованы к моим, а на ее губах играет спокойная улыбка.

– Знаете, что сделал Призмолл? – продолжает она, явно переходя к излюбленной части истории. – Он взял оригинальные чертежи, собрал все свои деньги, купил остров неподалеку от берегов Уэльса и построил это здание. Призмолл-хаус. Он добился точного воплощения изначальной идеи: каждый бетонный блок, каждая комната, каждое крепление, каждая деталь.

Доктор смотрит на лицо на потолке и, слегка задержав взгляд на абстракционистской улыбке, снова обращает взор на меня.

– Чтобы купить это место, мне пришлось судиться с Призмоллом несколько лет, и въехать я смогла только после его смерти. Я человек не настолько творческий, и по-моему, тут очень странно. Однако идея, упорство и самобытность всегда вызывают во мне уважение, и я даже не думала ничего переделывать.

Хозяйка дома на миг замолкает, восхищенно оглядываясь, будто она здесь впервые. Не знаю, намеренно ли это делает доктор Коделл, но ее восторженное отношение к дому каким-то образом передается и мне, и я смотрю на окружающее пространство новыми глазами.

Как минимум теперь я понимаю, чем Призмолл-хаус мог заинтересовать психиатра. Творение архитектора не только воплощает сокрушительную победу над превратностями судьбы, но, будучи для автора глубоко личным проектом, позволяет максимально реалистично ощутить, каково это – проникнуть в чужую голову.

Я перевожу взгляд на доктора Коделл: она стоит рядом и протягивает мне изящную руку.

– Доктор Элизабет Коделл, – с искренней улыбкой приветствует меня она.

– Артур Мейсон. – Я пожимаю ей руку.

– Мистер Мейсон, я очень рада, что вы к нам приехали. – Она улыбается, не мигая, и поворачивается к водителю. – Виллнер, давайте проводим мистера Мейсона в его комнату.

Мы стоим в самом центре атриума; интересно, в каком из трех направлений меня сейчас поведут. В итоге Виллнер приглашает за собой в северную часть дома. Мы идем по украшенному скульптурами белому коридору, который ярко освещают вмонтированные в потолок точечные диодные лампы. Вдоль обеих стен выстроились постаменты с мраморными бюстами известных людей прошлого тысячелетия. Некоторых я даже узнаю по форме головы, прическе и одежде. Однако на этом отличительные признаки заканчиваются: лица стерты, вместо них – пустая гладкая поверхность.

– Не сотвори себе кумира, – бормочу я, проходя безликий бюст с пышным воротником и прической Уильяма Шекспира.

– Да, иногда Призмолл был чересчур прямолинеен, – смеется доктор Коделл.

Наконец мы оказываемся перед распашными дверями – видимо, это северный выход. Слева и справа видно еще по коридору. Мы идем направо, в северо-восточный угол Призмолл-хауса. Правый коридор гораздо скромнее, но не менее уникален. Шарообразные светильники струят бледные лучи. Вдоль северной стены тянется ряд окон, выходящих наружу. В бетонной стене сияют лунным светом круги, звезды и треугольники. Противоположную стену занимает масштабная художественная композиция: огромная плита белого мрамора, специально разбитая, а затем собранная заново, но так, что между осколками остался зазор в пару сантиметров. Взрыв, застывший во времени. Расположенная в конце коридора дверь, в отличие от окружающего ее яркого интерьера, совершенно безлика, на серой поверхности нет даже ручки.

– Вы, наверное, устали, – замечает Коделл. – Жду вас завтра в одиннадцать. Будет непросто. Первая сессия всегда такая.

– Звучит пугающе, – говорю я, искоса глядя на нее.

– Прорвемся, – улыбается Коделл и, указывая на дверь, добавляет: – Рекомендую провести вечер здесь. Скучать вам не придется. Но если захотите просто поесть и лечь, я распоряжусь, чтобы Виллнер приготовил ужин.

Я с уважением смотрю на Виллнера.

– Да вы просто человек-оркестр, мистер Виллнер. Водитель, повар…

– Он предпочитает называть себя ординарцем, – вмешивается Коделл, ласково взглянув на своего помощника. – Несколько на военный лад, но вы правы: он настоящее сокровище.

Мистер Виллнер прислоняет ладонь к гладкой серой поверхности, и дверь с негромким жужжанием отъезжает в сторону. Виллнер заходит внутрь, мы с доктором следуем за ним.

Комната занимает северо-восточный угол дома. У нее две наружные стены, в каждой по окну: треугольник и полумесяц. Стены, пол и потолок сделаны из серого камня, причем без малейших швов. Складывается ощущение, будто комната вырублена из цельной глыбы. Мебели немного: встроенный в стену комод, тумбочка и двуспальная кровать. Еще одна серая дверь ведет, как я полагаю, в ванную.

– Двуспальная кровать, – горько усмехаюсь я. – Какая ирония, учитывая, что у меня программа по работе с утратой.

Коделл смеется.

– Ну, мы предлагаем разные программы, но ваш комментарий я учту. Хотите кровать поменьше?

Я отрицательно мотаю головой.

– Вечер в вашем распоряжении, – тепло улыбается Коделл. – Сенсорный экран на стене связан с пейджером Виллнера. Если что-то нужно, не стесняйтесь.

– Спасибо. Я очень признателен.

В комнате повисает тишина, и до меня доходит: я действительно здесь. Я вдруг начинаю сомневаться, на душе становится тоскливо. Доктор Коделл излучает уверенность, и все же я воспринимаю ее как продолжение этого странного дома. Здесь все приветливое, но чужое; искреннее, но странное и непонятное. Одинокий лучик света посреди холодного океана – даст ли он надежду или отберет ее окончательно?

Я ловлю на себе внимательный взгляд темно-карих глаз Коделл.

– На вас слишком много всего навалилось, – с сочувственной улыбкой говорит она.

– Да, есть немного… Пройдет.

– Нет, вы преодолеете. Тут есть разница, – убежденно говорит доктор.

Странная штука: с тех пор, как тебя не стало, все стараются меня поддержать, при этом боятся за мое будущее, переживают, выкарабкаюсь ли я, не сделаю ли что-нибудь с собой одним тихим вечером. А доктор Коделл – едва знакомый мне человек, но я невольно проникаюсь ее уверенностью, что все будет хорошо. Ибо в ней чувствуется не просто оптимизм, а знание: так действительно будет.

Выходя из комнаты, Коделл оборачивается и бросает напоследок:

– Вы не пожалеете, что приехали, мистер Мейсон. Обещаю.

Слова Коделл ощутимо повисают в воздухе. На долю секунды, словно зачарованный ее взглядом, я верю этому обещанию. Коделл кивает Виллнеру, они уходят, и дверь мягко закрывается. Впервые за восемь часов я остаюсь один.

Из чистого любопытства я прижимаю ладонь к случайному месту в каменной стене. Несмотря на внешнее сходство с камнем, поверхность упруго продавливается: поролон, покрытый мастерски текстурированными листами пластика. Интересно, это тоже часть авторской концепции Призмолла – или усовершенствование доктора Коделл? Защитный слой для клиентов со склонностью к самоповреждению?

Я подхожу к окну-полумесяцу и любуюсь на прибой.

– Знаешь, меня всегда бесило, когда… – просидев почти час в молчании, рассеянно бормочу я. – Меня всегда бесило, когда… люди говорили, чего бы тебе хотелось. Представляешь? «Ой, Джулия хотела бы, чтобы я надела эти серьги»; «Джулия хотела бы панихиду в церкви»; «Джулия хотела бы, чтобы ты сделал то-то». Мне всегда казалось, что они не имеют права тебя использовать, понимаешь? Не имеют права… цитировать тебя… прикрываться твоим мнением, зная, что ты не можешь высказаться в свою защиту. Да половина из них случайные люди, а теперь они, видишь ли, знатоки! Черт, имейте совесть! Признайтесь, это ваши желания!