Романс о Розе - Берд Джулия - Страница 26
- Предыдущая
- 26/68
- Следующая
– Боже милостивый, как давно все это тянется! Если бы только Розалинда наконец повзрослела.
– Все не так просто, Дрейк. И боюсь, чем старше мы становимся, тем больше все усложняется. Она видит тебя лишь сквозь мутное окно прошлого.
Он мрачно кивнул:
– Я вот тут слушал, как актеры готовятся к сегодняшнему представлению, и вспомнил о том времени, когда был совсем еще мальчишкой, до нашего с матерью возвращения в Торнбери-Хаус…
Франческа мягко коснулась его руки.
– Это когда ты жил… – Ее голос затих.
– Не смущайся, говори как есть! Когда мы снимали комнату на самой ужасной улице в самой жуткой части Лондона. Именно там мне впервые поставили синяк под глазом. Какой-то матрос принял мою мать за шлюху и попытался затащить ее с улицы в сарай, чтобы поразвлечься там на соломе. Я отгонял его, и он ударил меня кулаком в глаз.
– Какой ужас!
– Да нет, напротив. Я понял, что легко переношу удары. Весьма полезное знание, когда живешь среди убийц, головорезов и воров.
– Та часть Саутуорка превратилась теперь в очень модный театральный район. Мы с Розалиндой были там вчера, в театре «Глобус».
– Он моден лишь тогда, когда ты – одна из тысячи театральных завсегдатаев, которые нанимают лодочников, чтобы пересечь Темзу и успеть на дневное представление. Главное – вернуться до наступления темноты, пока из своих укрытий не появились воры и шлюхи, готовые профессионально обслужить клиентов. Когда я был мальчиком, единственным приличным зданием во всей округе был дворец архиепископа Уинчестера. Помню, как я стоял перед Медвежьим садом, вслушиваясь в гомон толпы, ревущей при виде битвы медведей и собак на огромной круглой сцене, Когда мастиффы вонзали клыки в лапы прикованных медведей, животные выли от боли, а толпа ликовала. Потом из какого-то механического устройства выскакивали актеры и начинали петь и танцевать. Взрывалась хлопушка, осыпая зрителей грушами и яблоками.
– Какое великолепное зрелище, особенно для мальчика. Дрейк сардонически улыбнулся:
– Да, наверное. Но только сам я никогда его не видел. Не мог заплатить и пенса, чтобы войти. Но слышал. Сидел снаружи и прислушивался к звукам, долетавшим через стены. А после представления просил выходивших зрителей рассказать об увиденном. А потом уже мысленно представлял, что происходит на сцене, когда в последующие вечера вслушивался в знакомые звуки.
– Каким умным мальчиком ты был, – восхитилась Франческа, стараясь не выдать своей жалости к нему, поскольку знала, что он безмерно горд и его очень легко ранить.
– Вот почему я был так заинтригован, когда обнаружил, что Розалинда втайне сочиняет сонеты. Какой замечательный дар – давать людям возможность представить то, что они не могут увидеть сами, или увлечь их в путешествие, даже не покидая Англии. И все это благодаря силе слов!
– Значит, ты все же уважаешь Розалинду.
– Я уважаю ее так, что она себе и представить не может. Ее решимость, ее характер, ее упрямство, ее…
– Только не надо слишком длинного списка, а то мне придется махнуть рукой на вас обоих.
– Я уже махнул рукой на тебя.
– О чем ты?
– Я уже и не надеюсь, что лучший друг моего детства когда-нибудь сможет влюбиться.
– Влюбиться? А это тут при чем? Только что ты говорил о Розалинде и тут же вдруг – о любви? Какой же вывод? Может, все же существует связь между двумя столь разными темами?
– Вывод таков; я – ужасный собеседник и не способен понимать тонкости светской беседы.
Она взяла его под руку и притянула к себе.
– Ты влюблен в Розалинду? – доверительно спросила она – Неужели это правда? Ты гневаешься, потому что любишь?
– Не говори глупостей, Фрэнни. Может, лорд Даннингтон и мечтал об этом, но его мечты весьма далеки от реальной жизни.
На мгновение он задумался о том, каковы могли быть последствия желания графа поженить их, особенно брачная ночь. Он представил, как раздевает Розалинду, видит ее белую кожу, слышит тихие вздохи…
Он представил, как скользит пальцем по нежным выступам ее спины, от изящной шеи до грациозного изгиба поясницы. А вот рука касается ее груди, и рот любимой приоткрывается в тихом возгласе наслаждения. Он увидел капельки влаги на ее лице, припухлость верхней губы, так и жаждавшей поцелуя. Представил, как его язык скользит по этой губе и погружается наконец во влажные глубины рта…
Тут он уже не представил, а почувствовал шевеление у себя в паху и вмиг залился краской, словно Франческа могла прочитать его мысли. Желание обладать Розалиндой, даже мысли об этом наполняли его весьма противоречивыми ощущениями. Как бы ему хотелось покорить ее. Лишить эту высокомерною девственницу остатков гордости. Заставить стонать от наслаждения, молить о большем.
Пять лет он не касался женщины. Для этого нет времени, если мужчину снедает честолюбие. И потом, в случайных отношениях всегда присутствует доля фальши: ведь нет сердечной привязанности.
Он был явно неравнодушен к Розалинде, но между ними было слишком много разногласий. Слишком много разбитых надежд и оскорбленных чувств. И он постарался забыть о своем тайном чувстве, таком чистом и хрупком, что невозможно выразить словами. Он столько отдал Розалинде тогда, в то первое мгновение, когда ее увидел – рыжие кудряшки, смеющееся лицо, встревоженные изумрудные глаза, высокомерие и такое обаяние и обещание женственности, что не устояло даже сердце маленького мальчика. Она заворожила его в один миг, и он, заблуждаясь, поверил, что нашел единственную, предназначенную только для него душу в мире.
Ребенок способен ясно увидеть обещание необыкновенной любви, но, став мужчиной, может все забыть. Вот так и Дрейк: впервые увидев Розалинду, он понял, что она назначена ему судьбой. Это была любовь, с которой потом сравнивались все чувства, и все они проигрывали. И она убила ее. Мог ли он снова полюбить женщину, которую сейчас так сильно ненавидел потому, что когда-то так беспредельно любил?
– Дрейк? Дрейк, где ты?
Он встрепенулся и комично заморгал.
– Ах, Фрэнни, если бы Розалинда походила на тебя, я мог бы, женившись на ней, решить все свои проблемы.
– Походила на меня? То есть была бы уступчивой, покладистой и совершенно неприкаянной? Нет, друг мой. Это мне надо быть похожей на Розалинду. Быть сильной и уверенной, пусть и ошибаясь иногда. Думаю, вы оба должны попытаться простить друг другу грехи прошлого. Начните сначала, забудьте свое детское упрямство.
– Простить? – Дрейк лукаво ухмыльнулся. – Да ведь я не ведаю даже, что значит это слово. Боюсь, ты делаешь много шума из ничего.
«По-видимому, они жалеют Беатриче. Кажется, страсть ее дошла до предела. Влюбилась в меня! За это надо ее вознаградить. Слышал я, как они обо мне судят: думают, что я зазнаюсь, если замечу ее любовь; по их словам, она скорее умрет, чем выдаст чем-нибудь свое чувство».
Пока актер, игравший Бенедикта, произносил свой монолог, Розалинда прошептала на ухо Франческе:
– Лучше умереть, чем выказать свою любовь.
– Ты лукавишь, – шепотом ответила Франческа, чтобы не мешать актерам.
Подруги сидели в первом ряду импровизированного театра, а за ними – несколько десятков гостей. Актеры расхаживали по сцене, сооруженной в той половине галереи, что принадлежала теперь Розалинде. Никто не спросил, почему вторая половина – та, что принадлежала Дрейку, – была пуста, а Розалинда ничего не стала объяснять.
– Замечательная пьеса! – восхитилась Франческа, торопясь успокоить рассерженную Розалинду. И не напрасно: подруга ее так и кипела от бешенства. – Как ее назвал господин Шекспир?
– «Много шума из ничего». – ответила Розалинда и почувствовала на себе заинтересованный взгляд Фрэнни. – У меня что, крошка на щеке?
– Нет-нет, – улыбнулась Франческа. – Меня… просто удивило название.
Голоса актеров зазвучали громче.
«Нет, правда, Урсула, она чересчур надменна». – Актер, игравший Геро, крался по сцене, приближаясь к воображаемой беседке.
- Предыдущая
- 26/68
- Следующая
