Самайнтаун - Гор Анастасия - Страница 34

Джек дождался, когда тень приползет к нему обратно и прирастет к подошве, а затем развернулся на пятках и перешагнул через несколько резных тыкв-фонарей, охраняющих вход в бакалею. Из кривляющихся рожиц струился зефирно-васильковый свет, лобзая нижние ступеньки, но не верхние: на верхних тыква не горела. Джек наклонился к ней, чтобы проверить, и действительно: хладная, совсем пустая. Он пошарил пальцами внутри и вытащил огарок. «Интересно, отчего она затухла?» – озадачился Джек. Он вроде бы не так уж сильно злился на Лору утром… И все же, похоже, надо впредь лучше держать себя в руках.

Бакалея, которую тыквы охраняли, оказалась заперта: что первый этаж, магазинный, что второй, жилой, – выглядели запустело и безжизненно, будто еще два дня назад здесь не кипел ремонт и не стояла очередь за свежеиспеченными розанами. Чувство тем не менее подсказало: дома кто‐то есть. Джек обогнул бакалею, подошел к другой ее двери, менее заметной и невзрачной, для своих, – и постучал костяшками пальцев.

– Здравствуй, Мэри. Я звонил тебе утром. Могу я пройти на задний двор? Это не займет много времени…

Заплаканная вдова, открывшая дверь спустя еще три настойчивых методичных стука, пропустила Джека без всяких возражений. И без приветствия, правда, тоже. Очевидно, Джек был не первым и не последним, кто нагрянул к ней «просто посмотреть». Она провела его мимо банок с краской, наставленных в коридоре, что дальше разветвлялся еще на два таких: один вел в торговый зал, а другой – как раз во двор, зажатый между соседними домами, заросший желтым виноградом по периметру и с подъездной дорогой, где был припаркован их семейный грузовик. Снаружи этот двор выглядел совсем непримечательно, всего лишь маленький уютный сквер, каких в Самайнтауне полно. Но стоило туда зайти…

– Пресвятая Осень! Так вот что происходит.

Джек сделал всего несколько шагов и замер. Прямо посреди двора, там, где стояли ржавая печка-барбекю и пластиковый стол с такими же пластиковыми стульями, разрослись неведомо зеленая трава и клематисы – крупные аметистовые цветы с лепестками острыми и неровными, похожими на каменные стрелы. Джек насчитал по меньшей мере с дюжину таких, будто кто‐то целенаправленно высадил здесь целый куст. Почти половина цветов заиндевела от крови: та образовывала темно-бордовую окантовку на листочках, сердцевинах и стеблях. Джек, привыкший к крови, но не привыкший к запаху цветов, тут же отшатнулся. Пахло сладко, терпко, а пыльца клубилась в воздухе и сверкала даже ярче, чем пыльца Титании.

«Это лето», – понял Джек, хотя никогда раньше его не видел и не чувствовал. Так же четко, однако, он понял и то, что не поддавалось здравому смыслу, но подсказали инстинкты – древнее глубокое знание, не просыпавшееся в нем сотню лет, но вдруг содрогнувшееся и потянувшееся навстречу цветочному зловонию: «Здесь был кто‐то, похожий на меня».

– Голову Джерарда нашли прямо тут, – раздался шепот за спиной, и Джек так резко обернулся к хозяйке бакалеи, стоящей в дверях, что у него с плеч едва не слетела тыква. – В этих проклятых цветах… Они были даже у него во рту, в глазницах! Ральф запретил здесь что‐то трогать, но, как только разрешит, я выжгу все дотла, клянусь!

– Это ты его обнаружила?

– Да… Было очень мало крови…

– Мало?

– Только на лепестках, как сейчас. Ни капли на самой земле или где‐либо еще.

– Ты слышала что‐нибудь подозрительное?

– Нет. Я в это время обслуживала посетителей, а Джерард разгружал поставку. Никто не видел, чтобы на заднем дворе был кто‐то, кроме него, а туда, когда стоит грузовик, с улицы не пройти, только через бакалею. Поэтому я не понимаю… Ничего не понимаю… Прошу, Джек, – она приблизилась к нему, подняла глаза, красные, опухшие и с темными кругами от бессонницы, – найди того, кто сделал это с моим мужем! И его тело… Найди его тело, умоляю! Где остальные его части… Где они… Ох, милый!

Джек не знал, что ей ответить. Вместо слов он накрыл рукой ее плечо и красочно представил, как стряхивает с той черную угольную пыль, растирая складки ее домашней клетчатой сорочки пальцами. Грудь вдовы тут же поднялась в глубоком мерном вздохе, а подбородок немного приподнялся. Мельком сунуться в очередной «душевный» шкаф и немного смазать петли в нем было меньшим из того, что Джек мог для нее сделать.

Дальше он собирался сделать гораздо больше.

– Я сорву парочку, хорошо? Ральфу знать необязательно.

– Может, дать тебе перчатки? – робко предложила хозяйка, когда увидела, как Джек принялся рыться в траве с клематисами голыми руками, предусмотрительно закатав тренч до локтей. – Ральф на экспертизу тоже пару штук с собой забрал.

– Давно это было?

– Где‐то час назад…

– Неужели? – Джек отряхнул руки от малахитового сока, выпрямился и вскинул тыкву, уже выбрав несколько чистых бутонов и сунув их в карман. На ощупь лепестки оказались бархатными, а стебли неестественно тугими, жесткими, как хворостины. Несмотря на то, что этим цветам было не место в Самайнтауне, Джек не ощущал от них самих угрозы, когда касался, – лишь легкую брезгливость. – А ты случайно не знаешь, куда Ральф потом направился? В участок?

– Не думаю. С ним был мэр.

– Мэр, хм-м… Тогда, пожалуй, я знаю, где их искать. Спасибо.

И Джек действительно знал. Он все равно собирался в то же место – не нужды ради, но ради беспокойства, которое верно перерастало в цепкий, первобытный страх по мере того, как он разглаживал пальцами цветы в кармане тренча. Подушечки от них горели, будто Джек касался горящих спичек. Его пронзало насквозь узнавание. Словно он уже когда‐то ощущал бархат таких же лепестков, этот теплый медовый аромат… Вот только где? Когда?

Джек думал об этом всю дорогу, пролегающую из одного конца Самайнтауна в другой. Он больше не искал виновника в прохожих – он искал его в себе. «Там был кто‐то, похожий на меня». Эта мысль никак его не оставляла. Ведь сколько существует Самайнтаун, столько здесь существует осень – вечная, незыблемая. Сколько происходит здесь убийств, столько и убийц Джек всегда находит. Есть вещи неизменные – и все их воплощает его город. Здесь не бывает «не того» и «не такого». Здесь все всегда одно и то же. И если такой, как Джек, все это создал, то лишь такой, как Джек, и мог все разрушить.

– И в небо щерились уже куски скелета, большим подобные цветам. От смрада на лугу, в душистом зное лета, едва не стало дурно вам [14], – пробормотал Джек себе под нос.

Он выпустил цветы из пальцев, спрятав их назад в карманы, миновал кафе «Тыква», впервые пропустив свой утренний кофе и даже напрочь забыв о нем, а затем точно так же проскочил через площадь, где медленно вырастали шатры, сцены и прилавки к грядущему Призрачному базару. Джек передвигался преимущественно закоулками, узкими и длинными, как черви, чтобы не встречать туристов и вспышки их фотоаппаратов. Так за полчаса он пересек Светлый район.

Особняк мэра возвышался на самом его краю, ровно на противоположном конце города от дома Джека. Франц шутил, что мэр распорядился отстроить так жилища не просто так, а для того, чтобы у них было как можно меньше возможностей встречаться. В это верилось легко: несмотря на взаимовыгодные договоренности и клятвы, Винсент действительно питал к Джеку любви не больше, чем ее питают собаки к ошейникам от блох. Пожалуй, среди своих предшественников – а все они были из рода Белл – он относился к Джеку хуже всех. Но Джек не мог судить Винсента за это, даже если тот судил его. Джек ведь уже не раз пытался объяснить: он чувствует лишь наступление смерти, а не то, как она крадется. И уж тем более он не способен ощущать, как кто‐то вроде сына мэра вводит себе в вену убойную дозу героина, которая станет для него последней.

Несмотря на то, что с похорон прошло три года, особняк мэра будто все еще скорбел, как и он сам. Джек уже и не помнил, когда в нем горело больше пары окон, а ведь жил в этом доме целый род: кузины, сестры, племянники, прислуга. Невысокие воротца, через которые на самом деле было легко перелезть, оплетала ежевика и ведьмины хлысты. Джек обогнул припаркованную машину, мысленно отметив, что то автомобиль мэра, а не Ральфа, – значит, он их опередил, – и поднялся по высокой лестнице на полукруглое крыльцо. Особняк взирал на него сразу тремя этажами со шведскими балконами, а на козырьке покатой крыши, с которой капала застоялая вода, крутился золотистый флажок-флюгер. Листья вязов, высаженных вплотную к стенам, словно еще один забор, хрустели у Джека под ногами. Очевидно, крыльцо давно не подметали: листья забились даже в круглые маленькие тыквы с голубым огнем, которые мэр, вопреки собственному ворчанию, согласился расставить на перилах и в сенях. Целых шесть маленьких горящих глаз смотрели на Джека, когда он вжал указательный палец в кнопку дверного звонка, спешно прихорашиваясь и отряхивая свою тыкву в отражении золотого маскарона.