Свадьба за свадьбой - Андерсон Шервуд - Страница 30

Запряженная парой лошадей повозка спокойно катила по дороге. Женщина, ставшая невестой Джона Уэбстера, сидела рядом с ним, сложив руки на коленях, — такая прямая, такая высокая. Когда они подъезжали к окраине города, из какого-то дома вышел мальчишка и, стоя на крыльце, вытаращился на них пустыми вопрошающими глазами. Рядом с другим домом, чуть подальше, росла вишня, и под нею спал большой пес. Повозка уже почти проехала мимо, когда пес соблаговолил шевельнуться. Джон Уэбстер наблюдал за ним. Казалось, пес спрашивает себя: «Ну что, надо это кому-нибудь или нет, чтоб я срывался с нагретого места и поднимал шум из-за этой повозки?» И вот уже он подскочил и как бешеный понесся по дороге, заливисто лая на лошадей. Мужчина на переднем сиденье огрел его хлыстом. «Наверное, он сам себя убедил, что именно так ему следует поступить», — сказал Джон Уэбстер. Его невеста и невестин дядюшка оба посмотрели на него вопросительно. «Эй, ты что? Что ты сказал?» — спросил дядя, но ответа не получил. Джон Уэбстер мгновенно смутился. Чуть погодя он сказал: «Я про этого пса, про пса и только».

Надо же было как-то объясниться. Остаток пути они молчали.

В тот же самый день, уже к вечеру, то, чего он так нетерпеливо ждал, полный надежды и сомнений, в каком-то смысле пришло к своему закономерному итогу.

Дядюшкина ферма с просторным удобным белым домом располагалась на берегу реки в узкой зеленой долине, окруженной холмами. Днем молодой Уэбстер и его невеста прошли мимо амбара позади дома и свернули на дорожку, ведущую в сад. Они перелезли через забор, пересекли поле и оказались в лесу, что поднимался вверх по склону. Чуть выше раскинулся еще один луг, а за ним — молодой лес, покрывавший всю вершину холма.

День был теплый; на ходу они пытались разговаривать, но ничего не получалось. Время от времени она робко посматривала на него, как бы говоря: «Жизненный путь, на который мы собираемся ступить, так опасен. Точно ли ты будешь хорошим проводником, уверен ли ты?»

Что ж, он чувствовал ее неуверенность, знал, о чем она спрашивает, и колебался с ответом. Конечно же было бы намного лучше, если бы и вопрос, и ответ прозвучали намного раньше. На узкой лесной тропинке он пропустил ее вперед и теперь уже смог взглянуть на нее смело. В нем тоже говорил страх. «Из-за нашей мнительности мы вот-вот ужасно во всем запутаемся», — думал он. Трудно было вспомнить, в самом ли деле он думал тогда о чем-то настолько определенном. Он боялся. Спина у нее была очень прямая, и, когда она наклонилась, чтобы пройти под веткой склонившегося над тропинкой дерева, ее стройное вытянутое тело сначала нагнулось, потом распрямилось, и движение это было так прекрасно, что комок встал у него в горле.

Он старался сосредоточить свой разум на деталях. За день или два до того прошел дождь, и по вдоль тропинки выросли маленькие грибочки. На одной полянке их была целая тьма, таких изящных, с нежными брызгами цвета на шляпках. Он сорвал один гриб. Какой-то странный едкий дух пробрался в ноздри. Он хотел было его съесть, но она испугалась и заспорила. «Не ешь, — сказала она. — Вдруг он ядовитый». На мгновение показалось, что в конечном счете они все-таки могут познакомиться друг с другом. Она смотрела прямо на него. И это было так странно. Они еще никогда не называли друг друга какими-нибудь ласковыми прозвищами. «Не ешь», — сказала она. «Хорошо, не буду, но глянь на него: ведь он такой соблазнительный, такой хорошенький!» — ответил он. Они обменялись быстрыми взглядами, и она зарделась, а потом они пошли по тропинке дальше.

Они добрались до вершины холма, откуда можно было окинуть взглядом всю долину, и она села спиной к дереву. Весна уже миновала, но повсюду в лесу они видели признаки того, что все живое только-только пустилось в рост. Тоненькие зеленые, бледно-серебристые существа едва проложили себе дорогу сквозь черную почву, между мертвых бурых листьев, и деревья с кустарниками тоже, как видно, возобновили рост. То пробилась новая листва или старые листья стали плотнее и крепче, взбодренные холодом? Над этим тоже стоит подумать, когда что-то тебя озадачит и на вопрос, требующий ответа, ты не сумеешь найти ответ.

Теперь они были на вершине холма, и ему больше не было нужды смотреть на нее, ведь он лежал у ее ног и мог смотреть на раскинувшуюся внизу долину. Может быть, она на него смотрела, может быть, у нее были те же самые мысли, но это было только ее дело. Ты заслужил право иметь собственные мысли, решать собственные вопросы. Дождь вдохнул во все свежесть и пробудил в лесу множество новых запахов. Какая удача, что нет ветра. Ветер развеял бы эти запахи, а так они стелются понизу, укрывают все, будто мягкое одеяло. У земли свое собственное благоухание, оно смешивается с запахами зверей и гниющих листьев. Вдоль вершины холма тянулась тропа, по которой иногда ходили овцы. Маленькие кучки овечьего помета покрывали утоптанную тропинку за деревом, рядом с которым она сидела. Он не оборачивался проверить, но знал, что они там есть. Овечий помет был словно мраморные шарики. Приятно было чувствовать, что его любовь к запахам способна заключить в себе всю жизнь, даже испражнения жизни. Где-то в лесу цвело какое-то дерево. Вряд ли очень далеко. Аромат его смешался с прочими запахами, парящими над склоном холма. Деревья звали к себе пчел и насекомых, и те отзывались с лихорадочной пылкостью. Они мелькали в воздухе над головой Джона Уэбстера — и у нее над головой тоже. Бросаешь все как есть, чтобы поиграть с мыслями. Томно подбрасываешь маленькие мысли в воздух, как играющий мальчишка, подбрасываешь и снова ловишь. Чуть позже, когда пробьет час, в жизни Джона Уэбстера и жизни женщины, на которой он женился, наступит перелом, но сейчас можно поиграть с мыслями. Подбрасываешь в воздух и снова ловишь.

Люди живут себе, и им ведомы ароматы цветов и некоторых других вещей, всяких там пряностей и тому подобного — о том, что все это благоухает, им рассказали поэты. Можно ли окружить аромат стеной? Помните того француза, что как-то раз написал стихотворение об аромате женских подмышек? Откуда он это взял — из школярских разговорчиков или из собственной головы, где зародилась такая сумасбродная мысль?

Задача в том, чтобы ощутить ароматы всего сущего, земли, растений, людей, зверей, насекомых, собрать их воедино в своем сознании. И можно будет соткать золотой покров для земли и людей. Терпкий дух животных, если вплести в него запах сосен и прочие тяжкие запахи, придал бы покрову прочности, и тогда ему не было бы сносу. И прочность эта стала бы основой для свободной игры фантазии. Тут-то и раздолье всем второсортным поэтам. На крепкой основе, сплетенной фантазией Джона Уэбстера, они выткали бы всевозможные узоры, используя все запахи, которые осмелились бы уловить их слабосильные ноздри: запах фиалок, что растут вдоль лесных тропинок, запах маленьких ломких грибов, или запах меда, что капает из мешочков под насекомьими брюшками, или запах девичьих волос, освеженных купаньем.

И вот он, Джон Уэбстер, мужчина средних лет, сидит на постели со своей дочерью и рассказывает ей о переживаниях своей молодости. Назло самому себе он придавал своему рассказу такую странную, извращенную витиеватость. Он конечно же лгал своей дочери. Испытывал ли тот юноша на склоне холма, много лет назад, все это множество сложных чувств, которые теперь он ему приписывал?

Время от времени он замолкал и качал головой, а на лице его играла улыбка.

«Как прочно теперь все устроилось между ним и его дочерью. Конечно же произошло чудо».

Он даже вообразил, будто она знает о его лжи, знает, что он набрасывает на переживания своей юной мужественности покров романтики, но казалось ему еще, будто она понимает, что, только допустив небольшую ложь, он сумеет пробиться к правде.

Воображение вновь переносит его на вершину холма. Между деревьями просвет, и в него видно всю долину внизу. Где-то ниже по течению есть большой город, не тот, где он и его невеста сошли с поезда, а куда больше, с фабриками. Какие-то люди приплыли из города на лодках и готовились устроить пикник в роще на другом берегу от дома ее дяди, выше по течению.