Запах шахмат - Фридлянд Антон - Страница 24

• Предыдущая
• 24/25
• Следующая

Про самоубийство Ван Гога я узнал из его же газеты. В статье не сообщалось ни о каких записях, сделанных покойным перед смертью – это меня интересовало прежде всего. Ван Гог застрелился в примерочной большого бутика, куда пришел, чтобы купить несколько рубашек. Пуля прошла сквозь его голову, пробила стену кабинки, разбила ряд из трех аквариумов с золотыми рыбками и ранила в плечо посетителя магазина, известного московского шахматиста.

Мы покинули гостиницу.

Я отвез Алису домой, на Крещатик, там же оставил свою сумку. Я должен был побывать на месте смерти Ван Гога. Не знаю, почему, но должен был.

Бутик не работал, хотя был полдень. Потом я понял – из-за вчерашнего происшествия. Я постучал в стеклянную дверь, и немолодой охранник нехотя поднялся с барского кресла, чтобы открыть.

– Магазин сегодня не работает, – сказал он, приоткрыв дверь.

– Я не за покупками, – приходится признаться мне. – Меня интересует вчерашнее самоубийство.

– Журналист? – дверь сейчас захлопнется.

– Нет. Ван Гог был моим приятелем.

– Как Вас зовут? – интересуется охранник.

– Альбрехт Дюрер, – отвечаю я.

Дверь открывается, и я вхожу в магазин.

– Я был здесь вчера, когда это случилось, – охранник подводит меня к примерочной. – Мне сказали, чтобы я ответил на все Ваши вопросы, так что спрашивайте.

Кто сказал – он не уточняет.

Стенки примерочной отмыты от крови, но кое-где можно заметить тонкие багровые полоски.

– Здесь примерочной больше не будет, – объясняет охранник. – Все уберут. А вот дырка от пули.

– Скажите, не оставил ли Ван Гог какую-нибудь надпись? – спрашиваю я. – На стенке или на полу. Или еще на чем-нибудь.

– Нет, не было никаких надписей, – отвечает он. – Я бы заметил.

Я вышел из кабинки и пробежал взглядом по помещению.

– А где стояли аквариумы? –спросил я.

– Здесь, – он показал рукой.

– Что с рыбками?

– В каком смысле? – переспросил охранник.

– В аквариуме были золотые рыбки, – сказал я.

– Рыбки живы, – улыбнулся он. – Их продавщицы сразу же собрали. Этот человек с Вами? – охранник кивнул в сторону витрины.

На улице возле витрины стоял какой-то парень. Он еще раз постучал по стеклу и помахал мне рукой. Его лицо показалось знакомым.

Охранник открыл дверь, и я, поблагодарив его, вышел из бутика.

– Это Вам, Альбрехт, – молодой человек протягивает мне прямоугольный сверток размером с коробку чая.

Сверток достаточно тяжелый.

– Что это? Кто передал? – спрашиваю я, но парень уже садится в тут же подвернувшееся такси и, уносясь по улице, приветливо машет мне рукой.

Я стою посреди тротуара и держу в руке неизвестно что. «Сейчас рванет», – предполагаю я.

Поколебавшись, я срываю оберточную бумагу.

Шахматные часы, по-видимому, дорогая штука. На задней стенке – золотая табличка с выгравированной надписью.

«Писателю Альбрехту Дюреру от издателя Винсента Ван Гога».

И тут я вспомнил, где раньше видел этого парня. Это был тот самый официант, который передал мне визитку Малевича, якобы оставленную для меня Дали.

Странное чувство. Не то чтобы я не был готов к такому подарку. Просто сейчас мое имя в выгравированной на века предсмертной записке Ван Гога показалось мне словами из давно забытой песни, которая не имеет ко мне никакого отношения. Винни, мертвый гроссмейстер, пытается отвоевать у несуществующего противника еще одну фигуру. Почему меня должно это волновать? Только потому, что я и есть эта фигура?

Шагая по Прорезной с шахматными часами под мышкой, я думал о том, что успел соскучиться за Алисой, хотя не видел ее всего час. Я быстро привязываюсь к женщинам и, что самое страшное, навсегда. Татьяна, Вера, Кете. Они оставались во мне, не желая становиться воспоминаниями, и приходилось смириться с этим невыносимым фактом, как и с тем, что Вера, скорее всего, сделает аборт.

Алиса перебирала старые фотографии, некоторые из них рвала на четыре равные части, другие откладывала в сторону. Уцелело не многое.

– Что это у тебя? – она кивает на подарок от Ван Гога.

– Шахматные часы, – я протягиваю часы Алисе и, включив компьютер Яблонской, вставляю в него дискету с записями, сделанными за последние дни.

– Обрати внимание на дарственную надпись.

Она вертит часы в руках.

– Жаль, – наконец произносит девочка. – Я думала, мы вместе уедем отсюда.

Я смотрю на Алису, Алиса смотрит на меня.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Записка Ван Гога, – объясняет она. – Ты скоро умрешь. Наверно, сегодня.

– Нет, моя девочка, я не буду больше играть в эту игру, – говорю я. – Считай, что на Ван Гоге Тренинг закончился.

– Если бы это от кого-то зависело, Тренинг давно закончился бы, – ее голос звучит в теплом воздухе удивительно холодно. – Думаешь, Ван Гог хотел умирать? Или Татьяна? Они боялись смерти так же, как и ты, так же не хотели умирать. Тренинг дает эмоциональное понимание необходимости ухода, умом этого не понимаешь, даже когда уже подносишь пистолет к виску…

– Откуда ты можешь знать об этом? – перебиваю я Алису.

– Я знаю… – она вдруг дарит мне лучезарную улыбку. – Трахни меня.

Я беру ее на россыпи фотографий. Если смерть действительно рядом, пусть наступит сейчас! Но смерть не приходит даже тогда, когда я без сил падаю лицом на кровать.

– Эй, ты живой? – шепотом интересуется Алиса.

Я поднимаю голову. К мокрому от пота лбу приклеилась одна из фотокарточек. Алиса смеется. Тряхнув головой, я сбрасываю фото. На фотографии изображены две молодых женщины, которые держатся за руки. Судя по дате в углу снимка, фото сделано около месяца назад.

– Она ради нее меня бросила, – произносит Алиса и, отобрав у меня фото, рвет его, как до этого порвала много других.

На фотографии была изображена Яблонская. За руку она держала Кете Кельвиц.

Зачем я наплодил в своей голове столько лжи? Я знаю, зачем.

Проще думать, что убил ту, кто была дороже всех, чем знать, что она ушла, не оставив даже тени надежды на возвращение. Заставить себя думать, что не было никакой записки на зеркале в номере, выбросить все ее вещи, оставшиеся в шкафу, вымышленным убийством уничтожить тяжелую пустоту, придав ей смысл, пусть даже самый жестокий.

– Где она?! – кричу я на Алису.

– Кто? – она действительно не понимает, о ком я.

– Кете Кельвиц.

– Ты ее знаешь? – девочка удивлена. – Откуда?

– Где она? – повторяю я свой вопрос, уже с фальшивым спокойствием.

– Иди ты! – Алиса отворачивается. Кажется, плачет.

Я подхожу к столику, на котором стоит телефон, беру телефонную книжку Яблонской. Буква «К». Кете Кельвиц. Телефон, который я знал, зачеркнут, рядом написан другой.

– Где телефонная трубка?

– Не кричи на меня! – отвечает Алиса сквозь слезы.

Вот она – я набираю номер. Первый гудок, второй, третий, восьмой.

– Алло, – раздается наконец на другом конце провода.

– Кете? – спрашиваю я.

– Да. Кто это?

– Это я, Кете. Это я.

Я знал, что найду тебя, знаю, что сумею вернуть.

Мы разговариваем с ней так, словно виделись вчера.

– Я часто думала о тебе, – говорит она. – В последнее время, почему-то, особенно часто… Мне жаль, что тогда все получилось именно так.

Звуки ее голоса доносятся до меня как капли дождя – откуда-то сверху, пробивая облака и толщу воздуха.

– А если все с начала? – говорю я.

– Это не кассета, которую можно перемотать на начало фильма, – отвечает Кете. – Я совсем не такая, какой ты меня помнишь. И ты, наверно, уже совсем другой…

– Ты мне нужна, – перебиваю я. – Теперь, когда я нашел тебя, я не смогу… Не смогу жить так, как будто тебя по-прежнему нет.

– Ты мне тоже нужен, – признается Кете. – Я ведь не сказала «нет».

• Предыдущая
• 24/25
• Следующая