Нечистая сила и народные праздники - Афанасьев Александр Николаевич - Страница 39

b) «Goldhenne! lass die sonne scheinen, die regenwolke, den wolkenfleck lass den wind vertreiben, klar auf im suden, die wolken, gehn nieder im norden». Поэтому Мариина жука называют sunnenschienken и уверяют, что если убить его, то на другой день не будет солнца, т. е. жук не полетит на небо и не принесет хорошей погоды. В Швабии его величают sonnenkind (= pyc. солнышко); кто его убьет, тот попадет в ад[204]. Чтобы освободить дневное светило, дать простор его лучам, жук отпирает небо золотым ключом = молнией. Маленьких золотистых жуков шведы называют Jungfrau Maria’s schlusselmagd; в числе других воззваний, обращаемых к Marienkäfer’y, встречаем и следующее: «Flieg auf, flieg mir in den himmel n’auf, bring a goldis schlüssela runder und a goldis wickelkinda drunder». Вместе с солнечными лучами обретают свободу и души-эльфы, полоненные демонами зимы и мрака. По свидетельству одной саги, жук вырыл из-под земли ключ, с помощию которого были отворены двери горы (= тучи) и освобождены заключенные там дети. На близкие отношения рогатого жука к молниеносному пламени указывают придаваемые ему названия: donner-gueg, donner-puppe, feuerschröter, fürböter (feueranzünder), hausbronner; народное поверье утверждает, будто он носит на своих рогах горячие уголья и в случае причиненной ему обиды бросает их на кровлю дома и производит пожар; присутствие такого жука в жилом здании привлекает туда грозовый удар. Поверья эти стоят в несомненной связи с баснею об аисте – приносителе небесного огня и с представлением молний летучими насекомыми (пчелами). Кобольды нередко принимают образ жука или шмеля. Наравне с немцами славяне обращаются к божьей коровке с теми же любопытными причитаниями. Чехи и моравы, сажая это насекомое на руку, произносят: a) «Sluničko, sluničko! kam poletiš – do nebe, neb do pekla?» (словенцы: «Povĕz ty ma, kdĕ sa vydam, či hore, či dolu, či k milemu Bohu?»); b) «Let’ do nebes (или: na zlate okènko = к солнечному восходу, на окно богини Зори), povĕz mi – vyjde li sluničko dnes?» («Bude li zitra svitit slu nečko?»; c) «Sluničko boži! tvuů domek hoři, dej pozor, at’ ti neshoři». В народной русской сказке навозный жук заставляет рассмеяться печальную Несмеяну-царевну, т. е. вызывает на небо румяную зарю. Убить божью коровку считается за великий грех, влекущий за собою разные несчастия. Как кукушка поведает о грядущем супружестве и долготе жизни, так те же предвещания дает и Marienkäfer; посланник богини любви и жилец загробного царства, он знает, когда человеку суждено вступить в брачный союз и когда наступит час его смерти. В Германии дети сажают Мариина жука на ладонь и начинают считать: раз, два, три и так далее по порядку – до тех пор, пока он не улетит; сколько успеешь насчитать, на столько годов и продлится жизнь. С той стороны, куда направит он свой полет, девицы ожидают жениха. В Малороссии, Сербии и Богемии допрашивают это насекомое: откуда ожидать сватов; «Кажи, маро, – говорят сербские девойки, – откуда ћe сватови доћи?»

Душа является не только птичкою или крылатым насекомым; она, по свидетельству немецких саг, может исходить из открытых уст человека змеею, мышью, кошкою и зверьком ласточкою. Однажды король Gunthram заснул в лесу на коленах своего верного слуги; пока он спал, изо рта его выползла змея, приблизилась к ручью и стала пытаться как бы переправиться на другую сторону. Чтобы помочь ей, слуга положил через ручей свой меч; змея скользнула по нем и, перейдя на противоположный берег, исчезла в горе. Спустя несколько времени она возвратилась тем же путем назад и вошла в спящего короля. Вскоре затем король проснулся и рассказал, что ему виделось во сне, будто он переправлялся через железный мост в гору, наполненную золотом. Об одном мельнике рассказывают, что он рубил дрова на Шварцвальде и, утомленный работою, заснул; из него выползла мышь и пустилась бежать, и так как более она не возвращалась, то мельника нашли мертвым. Другие саги повествуют: о ратнике, из которого выходила ласточка (wiesel); о чертовой невесте (ведьме), из открытого рта которой выползала кошка или красная мышь, причем оставленное таинственным зверьком тело впадало в сонное оцепенение. В поминальные дни, когда тени усопших приходят на землю, в Германии считается непозволительным убивать жаб и лягушек, потому что в их виде являются души. Малорусская легенда передает видение старца: в глубокую полночь собрался он в путь, входит в одну комору – там «дви свички стоят и два голуби цилуютця», входит в другую комору – «и там дви свички горять и дви гадюки кусаютця». В первой комнате спали муж с женою, жившие между собой в постоянной любви и согласии, а в другой покоилась сном несогласная, враждующая чета. По чешскому поверью, если человек во время сна почувствует сильную жажду – душа его выползает в открытые уста в виде маленькой змейки или белой мыши и спешит напиться; если в это время перевернуть спящего в другую сторону, то душа не найдет дороги в покинутое ею тело – и человек умирает. Предания о змеях, вползающих в сонных людей через их разинутые рты, известны и между русскими поселянами. Змеи, как воплощение небесного пламени молний, признаны были за родовых пенатов, за духов – представителей усопших предков и охранителей семейного счастия, за один из главнейших образов души человеческой. В каждой избе, по мнению чехов, обитает гад-господарик (= домовой цмок), вместе с смертию которого умирает и хозяин дома. У этого гада есть самка и детеныши, с жизнью которых связано существование хозяйки и остальных членов семьи. То же суеверие уцелело и в некоторых местностях Германии; в немецких и славянских сагах змеи нередко изображаются как гении, охраняющие колыбели младенцев; как скоро будет убита такая змея, тотчас же умирает и младенец. Любопытно, что слово «щур» = предок в памятниках старинной письменности означает кузнечика, а в некоторых славянских наречиях употребляется в смысле ужа и крысы, подобно тому как нем. heimchen означает и сверчка, и душу-эльфа. В литовском и волынском Полесье утверждают, что усопшие ведьмы выходят по ночам из могил, выползая оттуда сквозь узкие отверстия, в виде мышей и ящериц. Встречая в саду мышь, чехи принимают это за предвестие близкой смерти кого-либо из своих родичей. Выше было объяснено, что грызуны (мышь, крыса и заяц) служили для обозначения разящих молний; вместе с этим они сроднились с представлением души, и Гомер, как мы видели, изображает тени усопших летучими мышами. Подобные же сближения заставили олицетворять душу быстро скользящею ящерицей, проворною ласточкой и сверкающею очами кошкою. Наконец, жабы и лягушки приняты были за воплощение душ (по преимуществу отверженных, грешных) на том основании, что в этих гадах олицетворялись демоны разрушительной бури, ливней и града; как существа, замирающие на зиму и оживающие весною, как обитатели вод и суши, жабы и лягушки были отождествляемы с душами, о которых общее верование утверждало, что они при начале весны освобождаются из темниц Смерти и нисходят на землю из (облачных) источников и колодцев. Покидая тело, душа принимает те различные образы, какие фантазия соединяла с стихийною природою богов и демонов грозы, вихрей, облаков и других воздушных явлений. По свидетельству скандинавского мифа, в то самое время, как тело Одина лежало недвижимое, оцепененное сном или смертию, дух этого верховного бога быстро переносился в отдаленные страны, оборачиваясь птицею, зверем, рыбою или змеем. С этим свидетельством вполне совпадает указание старинной статьи о запретных книгах, которая в числе других чародейств упоминает опрометные лица звериные и птичии: «Тело свое хранит мертво и летает орлом и ястребом, и вороном, и дятлом, и совою, рыщут лютым зверем и вепрем диким, волком, летают змием, рыщут рысию и медведем». И доныне народ, убежденный в близкой, неразрывной связи колдунов и ведьм с нечистою силою, рассказывает, что как скоро они предаются сну или обмирают – души их освобождаются от телесных уз, подвергаются различным превращениям и участвуют в воздушном полете демонов. Здесь коренится основа учения о метемпсихозе или переселении душ по смерти из одного тела в другое. Украинцы думают, что усопший бывает поочередно муравьем (насекомым), птицей, зверем, рыбою и потом снова возрождается человеком; в литовском и волынском Полесье существует верование, что иногда, наказуя за грехи, Бог облекает душу человека в тело того или другого животного. О детях, присланных матерями, говорят, что они превращаются в животных, и вообще оборотень признается нашими поселянами за душу младенца, умершего некрещеным, или за душу чародея и вероотступника, осужденную вечно блуждать и не ведать покоя. Оборотень обыкновенно показывается в сумерки и ночью; с диким воем и неудержимою быстротой мчится он, перекидываясь в кошку, собаку, сову, петуха или камень, бросается под ноги путнику и перебегает ему дорогу; нередко он подкатывается клубком, снежною глыбою, копною сена, а в лесу встречают его страшным зверем или чудовищем. По немецким преданиям, души усопших могут принимать образы зайца, собаки, свиньи, теленка, коровы, козла, овцы или барана; мары, проникая внутрь домов сквозь замочные скважины, превращаются в кошек, ласточек, мышей, куниц, в пух или перья, клок волос, солому и колосья. Звериные образы, принимаемые покойниками, указывают на те облачные одежды, в какие облекаются они в качестве стихийных духов; превращение в перо и камень стоит в связи с преданиями о громовой стрелке, превращение в солому и колосья – с преданиями о переходе душ в растения и злаки, а превращение в клубок ниток и волоса – с представлением облаков небесною пряжею и руном. Так как мара, с одной стороны, признавалась пряхою, а с другой – отождествлялась с облачною коровою, то отсюда объясняется, почему в народной сказке мать, превратившаяся по смерти в корову-буренушку, прядет для своей дочери лен. В русских легендах, изображающих загробную жизнь и муки грешников, души усопших представляются в звериных образах: «Идемо, – читаем в повести о странствовании по тому свету, – коли ж гризутця два собаки над шляхом – так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се два брати, що погризлись та й побились, идучи степом; то Бог и сказав: коли вже й ридни брати бьютця, то де ж буде те добро миж людьми? Нехай же, каже, стануть вони собаками и гризутця. Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг не видно с трави, а сами худи-худи, як дошка. А биля их ходять воли по самий земли – ни травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оцё, що худии воли, то то богати люде, що жили сами в роскоши, а бидним не помагали; а ситии воли, то то бидни люде, що од свого рота одниймали та старцям (нищим) из послиднёго давали; от же вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу – та худи, як дошка». В другой легенде мальчик-сирота едет к Богу спрашивать, зачем он взял к себе его мать? На пути в небесное царство мальчик увидел поле: на поле трава сочная, высокая, по колено лошадям будет, а кони ходят по ней худые, только кости да кожа! Увидел потом и другое поле – совсем голое, нет ни былинки, а кони гуляют добре рьяны и тучны. И поведал ему Господь: «Худые кони, что пасутся в густой траве по колено, – это некогда были скупые богачи, не знавшие сострадания к бедным, а кони тучные – милосердные бедняки, которые и последним куском охотно делились с нищими». Те же образы встречаем и в сказаниях литовцев и сербов. Души несогласных братьев сербская легенда олицетворяет боровами, осужденными на вечную ожесточенную борьбу друг с другом. Поэтическое представление скупых богачей тощими конями, а бедняков, довольных своим состоянием, – конями сытыми, тучными занесено и в апокриф, известный в рукописях XVII века под названием «Беседы трех святителей», где означенная мысль выражена в любимой форме загадок: «Вопрос: что есть – стоит конь на гумне, а трава у него по самое чрево, а на траву зря изсе (изсох)? Толк: богатый человек в велицем богатстве живет, а на богатство зря изсох. Вопрос: что есть – стоит конь на гумне, не имея ни травы, ни жита, а всегда сыт? Толк: нищий человек, не имея у себя ничего, а Бога славит – всегда сыт бывает». В старинном поучительном слове, приписанном Иоанну Златоусту, встречаем сравнение праведных с овцами и волами: «И будут в лузе огради овцам. Луг наречется рай, а огради – райскаа места, а овце – вернии людие. И дебрь Охорьска в покои во лом. Дебрь есть вышняго Ерусалима пажить, а волове – кротции епископи и попове, иже ходят по церковному учению и инех добре учаще». Чехи убеждены, что душа самоубийцы в продолжение всего времени, какое бы прожил он, если б не прекратил своей жизни самовольно, блуждает в образе черного пса; в их суеверных сказаниях души усопших представляются стадом безголовых овец, белыми конями, кошками, зайцами и белыми курами.