Нечистая сила и народные праздники - Афанасьев Александр Николаевич - Страница 27

Все означенные стихийные существа: эльбины, вилы и русалки поставлены в народных преданиях в самую близкую связь с мифическим представлением душ, издревле уподобляемых то возжженному огню, то дующим ветрам; они или сами принимаются за души усопших, или смешиваются с теми вещими девами, которые, присутствуя при рождении младенца, как бы влагают в него душу живу, а потом изымают ее при кончине человека и таким образом определяют начало и конец человеческой жизни. Подробному исследованию этих важных вопросов о связи эльфических духов с душами усопших и девами судьбы мы посвящаем две последующие главы.

Последний акт, которым завершается земная жизнь человека, исполнен таинственного значения. Неумолимая смерть, постоянно унося новые жертвы, для остающихся в живых поколений ничего не открывает о той безвестной стране, куда увлекла их предшественников. Но человек по самому свойству своей возвышенной природы жаждет знать о том, что будет с ним за могилою. Мысль о конечном уничтожении так враждебна инстинкту жизни, ощущаемому человеком, что она уже в глубочайшей древности отстранялась им во имя надежды в жизнь загробную, которая составляет один из главнейших вопросов во всех религиях[147]. Праздники в честь умерших, приношения и возлияния на их могилы, вера в явление мертвецов и множество других преданий ярко свидетельствуют, что наряду с другими языческими племенами и славяне были убеждены, что там – за гробом – начинается новая жизнь, и имели о ней свои довольно подробные, хотя и не строго определившиеся представления.

Прежде всего отметим тот многозначительный факт, что славяне признавали в душе нечто отдельное от тела, имеющее свое самостоятельное бытие. По их верованиям, согласным с верованиями других индоевропейских народов, душа еще в течение жизни человека может временно расставаться с телом и потом снова возвращаться в него; такое удаление души обыкновенно бывает в часы сна, так как сон и смерть – понятия родственные. Черногорцы и сербы убеждены, что в каждом человеке обитает дух, которого они называют «ведогонь», и что дух этот может покидать тело, объятое крепким сном. Ведогони нередко ссорятся и дерутся между собою, и тот человек, ведогонь которого погибнет в драке, уже более не пробуждается: его тотчас же постигает быстрая смерть. О колдунах и колдуньях рассказывают, что они, погружаясь в сон, могут выпускать из себя воздушное демоническое существо, т. е. душу, которая принимает различные образы и блуждает по тем или другим местам, причем оставленное ею тело лежит совершенно мертвым. И во время обмиранья или летаргического сна душа, по русскому поверью, покидает тело и странствует на том свете. Таким образом, тело есть как бы жилище живого духа, та временная оболочка, в которую он заключается при рождении дитяти и которую покидает при кончине человека, когда, по словам старинного проповедника, «нужею страшною душа от телеси изидет и станет одержима душа зрящи на свое тело, яко же бо кто изволокся из ризы своея и потом стал бы зря ея»[148]. Душа человеческая, по древним языческим преданиям, представлялась в самых разнообразных видах: во-первых, огнем. Славяне признавали в душе человеческой проявление той же творческой силы, без которой невозможна на земле никакая жизнь: это сила света и теплоты, действующая в пламени весенних гроз и в живительных лучах солнца. Душа – собственно, частица, искра этого небесного огня, которая и сообщает очам блеск, крови – жар и всему телу – внутреннюю теплоту. Различные душевные движения народ обозначает уподоблением огню: чувству он дает эпитеты «горячее», «теплое», «пылкое»; о любви, вражде и злобе выражается, что они возгорелись или погасли; на эпическом языке сербов гнев называется живым огнем, а белорусы о раздражительных, вспыльчивых людях говорят: «Одзин с огнем, другой с поломем». В тесной связи с указанным воззрением стоят мифы, приписывающие богу-громовнику создание первого человека и низведение огня на его домашний очаг, дарование женам чадородия (= возжжение в новорожденных младенцах огненных душ) и устройство семейного союза. Еще теперь в простом народе блуждающие, болотные и светящиеся на могилах, вследствие фосфорических испарений, огоньки признаются за души усопших; в одном месте Тамбовской губ., по уверению поселян, до сих пор видны горящие свечи, потому что там хоронят удавленников и опойцев; в другом месте рассказывают, как на могиле безвинно повешенного теплилась свеча, пока не совершили по нем поминок. В южной приднепровской Руси ходят рассказы о синих огнях, вспыхивающих на могилах и курганах; огни эти разводятся русалками. По мнению чехов, над могилами летают огненные душички; в блуждающих огнях они видят души некрещеных детей, отверженных грешников или скупцов, оберегающих зарытые ими клады; всякий проклятый за грехи осуждается по смерти на вечное странствование в сем мире и показывается то в виде огненного столба, то в виде человека, у которого язык и глаза – огненные. Тот же взгляд на блуждающие огни разделяют и лужичане. Верования эти общи славянам с другими индоевропейскими народами. Для мирно почиющих мертвецов германцы имеют выражение др.-в. – нем. hiuri, ср.-в. – нем. gehiure, ново-в. – нем. geheuer – кроткий, тихий, блаженный; противоположное же понятие беспокойного, блуждающего духа, привидения они обозначают unhiuri (ungeheuer) – dirus, saevus; hiuri – божественный, unhiuri – черт, чудовище = то же, что hold и unhold. Готская форма hiuris родственна с hauri – горячий уголь, сканд. hyr – огонь. Древнесев. draugr – фантом, дух, окруженный пламенем, и draughûs – могильный холм. Доныне во всей Германии существует поверье, что души, не наследовавшие блаженного покоя = лишенные небесного царства, блуждают ночною порою по лугам и полям огненными видениями. Путников, которые принимают их за деревенские огни, они сбивают с настоящей дороги и, то удаляясь, то приближаясь, заводят в топкие болота и трущобы. Явление это известно под названиями: irlicht, irwisch, zeusler (zünsler, zündler, zunselgespenst от zeuseln, züseln – играть огнем), feuriger mann, нидерланд. gloiniger (glühender) man, дат. lygtemand (leuchtemann), blaasmand (feuermann), dwerlicht (wirbelnde flamme), dwellicht (от dwelen, dwalen – блуждать), elflicht (слово, указывающее на связь души с эльфом), словен. slep ogeni, чеш. swétylko, bludička, пол. blędnica, луж. bludne zwieczke, рус. «блудящий огонь»; теперь эти огоньки большею частию признаются за души младенцев, умерших без крещения и потому не удостоенных блаженства. Когда дерево, брошенное на огонь, издает треск, полешуки думают, что звуки эти издаются душою скупого человека. Если душа понималась как огонь, то жизнь возможна была только до тех пор, пока горело это внутреннее пламя; погасало оно – и жизнь прекращалась. У нас уцелело выражение «погасла жизнь»; выражение это в народной песне заменено сравнением смерти человека с погасшею свечою. Неумолимая Смерть тушит огонь жизни, и остается один холодный труп. Отсюда возникли разнообразные приметы: если у жениха или невесты погаснет под венцом свеча, то случай этот предвещает ему или ей скорую смерть; у кого из стоящих под венцом сгорит больше свечи, тот и умрет скорее; яркое пламя подвенечных свеч сулит счастливое супружество = светлую жизнь, и наоборот, когда свечи эти горят тускло – жизнь новобрачных будет печальная[149]. Погаснет ли сама собою поставленная в комнате свечка – по мнению чехов, тот, кто ее зажигал, умрет в продолжение года. Если во время заговен, особенно в воскресенье перед Великим постом, потухнет зажженная в избе лучина, то, по русской примете, изо всех домочадцев тот умрет прежде других, кто ближе сидел к лучине; или: если огарок лучины упадет из светца на пол и тотчас же погаснет – это знак, что в течение года в доме непременно будет мертвец. Поляки на «Громницы» (2 февраля) зажигают столько свеч, сколько в семье членов: чья свеча потухнет прежде, тот и умрет скорее. В Псковской губ. на Святках девицы гадают так: каждая приносит свою восковую свечу, отмечая ее каким-нибудь значком, и потом зажигают их одновременно: чья свеча горит ясно и плавно, у той жизнь будет тихая, безмятежная; чья горит с треском и меркаючи, той придется испытать много беспокойств и горя; чья свеча догорит первая, той девице умереть прежде всех, а чья догорит последняя – той долго жить. В других местностях гадание это совершается по зажженным лучинкам, с припевом: «Жил-был курилка, да й помер!» Курилка (от глагола «куриться» – гореть) означает лучину, которая живет, пока горит, а погасая – умирает. У закарпатских русинов девицы гадают по зажженным лучинам в дни Успения (15 августа) и Покрова (1 октября). В Славонии думают, что свеча, погасшая накануне Рождества, предзнаменует смерть одного из родичей; то же поверье существует и в Швеции, а в немецких землях оно прилагается к кануну Нового года. По мнению лужичан, если в ночь на Рождество Христово (или на другие большие праздники) погаснет на алтаре свеча – это предвещает смерть главного духовного лица. В таких приметах течение жизни сравнивается с горением свечи или лучины: скорее сгорит свеча, скоро кончится и жизнь, и наоборот. В старину, при произнесении на погибель врага проклятия, почиталось необходимою принадлежностью обряда – погасить зажженную свечу. В Литве ведется обычай: в Великий четверг, по окончании трапезы, хозяин берет горящую свечу, тушит ее и бросает в угол с приговором: «Как погасла эта свеча, так да погаснут очи у наших ворогов и да пропадут они сами навеки!» В настоящее время на Руси, чтобы отомстить врагу, ставят в церкви перед образом забидящую или задушную свечку, которую нарочно зажигают с нижнего конца или, ломая ее пополам, затепливают со средины. С тою же целью между русским населением Подлясья принято ставить свечу перед иконою Божьей Матери с тайною мольбою: «Да истает враг так же, как эта восковая свеча!» Сербы клянутся: «Тако ми се крсна cвиjeha не угасила!» – в смысле: «Тако сви од мога родане помрли». Древние греки изображали Смерть с потухшим факелом: гений смерти (Θάνατος) опускал зажженный факел, потрясал им, и вместе с тем, как погасало пламя, померкал и свет жизни. У немцев есть прекрасная сказка о куме Смерти (der gevatter Tod). Жил-был бедняк, у него было двенадцать детей; и день и ночь работал он, чтобы пропитать свою семью. Когда родился у него тринадцатый ребенок, он вышел на большую дорогу и решился взять в кумовья встречного. Идет костлявая Смерть и говорит: «Возьми меня кумою». – «А ты кто?» – «Я Смерть, которая всех уравнивает». – «Да, ты правдива, ты не различаешь ни богатых, ни бедных!» – и бедняк взял ее кумою. Когда мальчик подрос, он пошел однажды навестить своего крёстного. Смерть повела его в лес, указала на одну траву и сказала: «Вот тебе дар от твоего крёстного! Я сделаю из тебя славного лекаря. Всякий раз, как позовут тебя к больному, ты увидишь меня: если я буду стоять в головах больного – смело говори, что можешь его вылечить; дай ему этой травы, и он выздоровеет; но если я стану у ног больного – он мой, и никакое лекарство в мире не спасет его!» В короткое время повсюду разнеслась молва о новом славном лекаре, которому стоит только взглянуть на больного, чтобы наверно узнать: будет ли он снова здоров или умрет. Со всех сторон звали его к больным, много давали ему золота, и вскоре он сделался богачом. Но вот заболела тяжким недугом дочь короля; это было его единственное дитя, день и ночь плакал опечаленный отец и повсюду приказал объявить: кто спасет королевну, тот будет ее мужем и наследует все царство. Лекарь явился к постели больной, взглянул – Смерть стояла в ногах королевны. Дивная красота больной и счастие быть ее мужем заставили его прибегнуть к хитрости; он не замечал, что Смерть бросала на него гневные взгляды, приподнял больную, положил ногами к изголовью и дал ей травы: в ту же минуту на щеках ее заиграл румянец, и она выздоровела. Обманутая Смерть приблизилась к лекарю и сказала: «Теперь настал твой черед!» – ухватила его своей ледяной рукою и повела в подземную пещеру. Там увидел он в необозримых рядах тысячи и тысячи возжженных свеч: и большие, и наполовину сгоревшие, и малые. В каждое мгновение одни из них погасали, а другие вновь зажигались, так что огоньки при этих беспрестанных изменениях, казалось, перелетали с места на место. «Взгляни, – сказала Смерть, – это горят человеческие жизни; большие свечи принадлежат детям, наполовину сгоревшие людям средних лет, малые старикам, но нередко и дети, и юноши наделяются небольшими свечами». Лекарь просил показать, где горит его собственная жизнь. Смерть указала ему на маленький огарок, который грозил скоро погаснуть. Устрашенный лекарь стал просить своего крёстного: «Зажги мне новую свечу, позволь мне насладиться жизнию, быть королем и мужем прекрасной королевны». – «Это невозможно, – отвечала Смерть, – прежде чем зажечь новую, надо погасить прежнюю». – «А ты поставь этот догорающий остаток на новую свечу – так, чтобы она тотчас же зажглася, как скоро он потухать станет». Смерть притворилась, что хочет исполнить желание своего крестника, но, переставляя старый огарок, нарочно его уронила: пламя погасло, и в ту же минуту лекарь упал бездыханным. Сказка эта известна и у славян. Смерть, рассказывают в Малороссии, «жила пид землею, здоровецка[150] хата уся була освичена свичками: де яки з’ных начинали горити, де яки догорувалы й погасалы». Пришел к ней в гости кум и стал расспрашивать про свечи; Смерть отвечала: «Каждый чоловик, який тилько je на свити, мае тут свою свичку; як вин тилько родыцьця – свичка запалюетця, як свичка гасне – вин умерае». – «А где ж моя свечка?» – спросил кум. Смерть указала ему догорающий остаток и, когда тот стал молить, чтобы она удлинила его свечку, строго заметила ему: «Чи памьятаешь, шо ты мене узяв за куму за то, що я живу по правди? Чи уже ж с той поры, як ты став паном, тоби не мила правда?» Идеи смерти и рока (fatum) в убеждениях арийских племен роднились и сливались между собою, почему и в приведенной сказке богиня Смерть является при рождении младенца дружелюбной гостьей, возжигает в нем свет жизни и приносит ему подарок, подобно тому как при постели родильницы являются девы судьбы (парки, норны, суденицы), воспламеняют таинственный светоч, с которым связана нить жизни новорожденного, и наделяют его своими дарами, т. е. определяют его будущее счастие. Такое сближение Смерти с девами судьбы основывается на древнейшем веровании, что вся жизнь человеческая, начиная с первого дня и до кончины, была определением фатума: парки не только пряли жизненную нить, но и перерезывали ее, не только возжигали пламя души, но и гасили его и в этом смысле отождествлялись с неумолимою Смертью. Являясь во время родов, девы судьбы воспринимали ребенка и исполняли обязанности повивальных бабок, что позднее в эпоху христианства заставило соединить с ними понятие кумы = восприемницы; по свидетельству народных сказок, феи (= парки) приглашались в крестные матери к новорожденным младенцам. То же представление кумы фантазия сочетала и с богиней Смертию; любопытно, что ср.-в. – нем. tote и tôt (смерть) совпадает с др.-в. – нем. toto (кум). По греческому сказанию, при рождении Мелеагра в покой его матери Алтеи пришли три богини судьбы и бросили в пламя очага полено с таким пророчеством: жизнь младенца будет продолжаться до тех пор, пока не сгорит это полено. Когда богини удалились, Алтея встала со своего ложа, выхватила из огня головню и немедленно спрятала ее, дабы приостановить исполнение пророчества. Впоследствии она же бросила головню в огонь – и в то же мгновение внутреннее пламя опалило Мелеагра, и как только головня превратилась в пепел – он испустил последнее дыхание; подобное же предание встречаем в Nôrnagestr. Итак, Смерть гасит огонь жизни и погружает человека во тьму небытия. Самое слово «Морана» (мор, смерть) лингвистически связывается со словом «мрак»; глагол «гасить» доныне употребляется в смысле «истреблять, уничтожать», а «гаснуть» (Черниг. губ.) – истощаться, худеть; «по-тухнуть» говорится о погасшей свече и заснувшей рыбе, а «за-тухнуть» – о борове, в значении: околеть; «тушить» – издавать сильный, неприятный запах (про-тухнуть), «по-тухлый» – издохший, разлагающийся, «потухоль» – начинающие гнить съестные припасы; «засмирить свечу», серб. смирити свиjећу (смирить = успокоить; покойник – мертвец, успокоиться – умереть) – погасить. Наоборот, глагол «разживлять» – разводить, поддерживать огонь. Еще яснее связь понятий огня и жизни в слове «воскресать», которое образовалось от старинного «крес» – огонь (кресало, кресиво, пол. krzesiwo – огниво, кресать – высекать искры) и буквально означает: возжечь пламя, а в переносном смысле: восстановить погасшую жизнь. Весною, в воскресенье четвертой недели Великого поста, совершая праздник в честь мертвых, лужичане ходят на Тодесберг с зажженными факелами, поминают покойников и на возвратном пути поют: «Смерть мы погасили, новую жизнь зажгли!» – слова, указывающие на веру в восстание мертвых вместе с воскресающей в весеннюю пору природою. Славонцы ходят на кладбища с зажженными свечами 1 марта. Наши простолюдины, когда с больным начинается агония, запаливают восковую свечу и дают ее в руки умирающему; употребление факелов при погребальных обрядах и возжжение свеч при поминках известны с глубочайшей древности[151].