Рысюхин, шампанского! (СИ) - "Котус" - Страница 3

[1] До революции именно через дефис писали, только ещё и с «лишними буквами».

Сегодня, в приёмный день, людей в парке было в разы больше, чем после обеда в пятницу. И праздношатающейся публики, и целеустремлённо куда-то идущих личностей, и охраны. В частности, гвардейцы стояли вдоль дорожки на всех перекрёстках и у лавочек, чтобы приглашённые не свернули с верного пути и не задерживались в дороге.

На входе во дворец нас с супругой разделили: меня запустили внутрь, а её официально выглядящая дама лет тридцати пяти на вид увела куда-то в сторону. Мне же предложили сдать шляпу и огнестрел. Со шляпой вопросов не возникло, револьвер после снятия барабана оказался в полуразобранном виде, но для него предоставили металлическую коробку, с замочком, так что выложил туда и два запасных барабана тоже. Поправил баронскую цепь, которая не очень хорошо ложилась на пиджак вместо доспеха и, приведя себя в порядок, отправился за сопровождающим в комнату ожидания. Здесь стояли полдюжины журнальных либо кофейных столиков, с креслами и диванами, лежали эти самые журналы и газеты, а также курительные принадлежности.

Я устроился подальше от курильщиков и принялся ждать. Хотел было полистать журнал, но через какое-то время понял, что держу его вверх ногами и пытаюсь открыть со стороны корешка. Вздохнув, положил журнал на место. Надо просто подождать, скоро уже всё начнётся.

«Ха, ты всё ещё удивительно наивен в некоторых вопросах! Хорошо, если приём начнётся хотя бы в два часа дня».

«Но ведь назначено…»

«Ты знаешь, что такое ефрейторский зазор?»

«Нет».

«Это когда генерал приказывает построить полк для инспекции в два часа дня. Полковник, опасаясь, что инспекция что-то найдёт не то — распоряжается построить в час, чтобы успеть заметить недостатки и исправить их. И так дальше по цепочке, в итоге ефрейтор строит своё капральство за полчаса до подъёма».

«Забавно. И что?»

«Совсем у тебя от волнения голова не работает. Тут та же история, только цепочка короче: император назначает, скажем, на час, распорядитель собирает всех к двенадцати и так далее. В результате вас вызывают за сутки до, а собирают минимум часа за четыре до начала».

За час до обозначенного времени в комнату вошёл дворцовый служащий. Попросив минуту внимания, он провёл перекличку и, убедившись, что все здесь — повёл нас для получения инструкций. Я за время переклички, обратив, наконец, внимание на мундиры и знаки различия окружающих, узнал, что среди нас ещё один барон, семь офицеров в звании от поручика до капитана и трое гражданских — так я пометил людей, которых называли просто по классному чину и фамилии. Они тоже, кстати, были в этом диапазоне, от двенадцатого до девятого класса. Получается, мы с бароном Гребешковым были старшими по статусу, а он ещё и по возрасту, поскольку выглядел лет на пятьдесят.

«Гребешков — он что, из дворян по пожалованию?»

«Не обязательно. Есть такой дальневосточный моллюск — гребешок какой-то там. Говорят, очень вкусный, но я не пробовал».

«Может, и так».

Для инструктажа нас провели в кабинет, обладатель которого не менее десяти минут рассказывал, как нам повезло и какая честь нам оказана, потом ещё десять — как мы должны стараться её не посрамить. Затем, наконец, перешёл к инструкциям по поведению. Если воспринимать всё всерьёз и буквально — мы должны не существовать, пока его Величество не обратит на нас своё благосклонное внимание, и немедленно исчезнуть, как только внимание перейдёт на кого-то другого. Но в скрыт уходить нельзя. Если серьёзно — по залу не бродить, по сторонам не глазеть, к силе не обращаться ни под каким предлогом вообще, кроме как если лично Государь Император попросит, но он никогда не просит. К Государю не подходить, пока он сам не подойдёт или не позовёт. Первыми с ним не заговаривать, ничего не просить, отвечать на вопросы кратко, но исчерпывающе полно (ха, всегда забавляло это сочетание условий). Ах, да: голос сдерживать, не орать от восторга, но и не шептать, чтобы Его Величеству не приходилось напрягать слух. А вот указание не отколупывать и не уносить ничего «на память» с уточнением «ложечки там серебряные или бусины самоцветные» выглядело откровенно оскорбительным. Я даже хотел возмутиться, но этот пассаж был финальным, после него этот чиновник развернулся к нам спиной и, не прощаясь, исчез за небольшой дверью в задней части кабинета. Вместо него зашёл уже знакомый сопровождающий и вернул нас в комнату ожидания.

В комнате мы разговорились. И одной из тем стало поведение инструктировавшего нас не представившегося чиновника.

— Что этот лысый хрен себе позволяет⁈ — барона Гребешкова прорвало одним из первых. — Давать потомственному дворянину указание ничего не красть во дворце, каково, а⁈

— И, главное, сразу сбежал, пока не получил вызов.

— Или просто в морду.

— Опытный, скотина эдакая…

«Ишь, как возбудились! При этом я уверен — каждый раз хоть кто-то, хоть что-то, но тырит „на память“, даже не считая это воровством».

После такого захода с объединившим всех возмущением разговор завязался как-то сам собой. Выяснилось, что барон Гребешков носит свою фамилию действительно в честь моллюска и родом с Дальнего Востока. Он также обнаружил тонкое место, выкупил участок, под видом обычного расширения владений, и построил там портал. Его изнанка на нулевом уровне представляла собой тропический остров размером примерно три на пять километров, покрытый отчасти джунглями, отчасти — скалами. Первый и второй уровень представляли собой просто море, без островов, но на первом была отмель глубиной около метра, зато море — холодное, на втором море тёплое, но без единого клочка тверди вблизи места перехода. Гребешков, чьи владения на лице лежали на границе зоны вечной мерзлоты, так, что семьдесят процентов земель были «мерзотными», тропическому острову был искренне рад, планируя полностью очистить его от исходной флоры и фауны, засадив фруктовыми плантациями. В целом уровень его доходов и амбиций был примерно таким же, как у нас с папой года три назад — он даже на строительство портала в минимальной конфигурации брал кредит в банке. Барон рассчитывал выйти на доход семьдесят — сто тысяч в год, после чего, накопив денег, нанять магов тверди, чтобы снести скалы и из этого грунта построить насыпь на первом уровне изнанки, а затем попробовать сделать на искусственном острове базу для рыбаков. В общем, много реалистичных, приземлённых планов.

Я так понял, моя присяга задержалась из-за того, что нас с ним собирались приводить к ней вместе, а Гребешков (кстати, барон уже в третьем поколении) не просто долго добирался, но по пути умудрился попасть под прорыв, получить ранение и долго лечился — раны, нанесённые изнаночными тварями, порой очень трудно поддаются усилиям целителей.

Офицеры были из числа отличившихся на закрытии прорывов и на границе, гражданские — чиновниками, проявившими выдающиеся успехи при ликвидации последствий стихийных бедствий и прорывов. Слово за слово, армейские байки сменялись студенческими, кто-то узнал во мне автора «Надежды», что перевело разговор на культуру и искусство. Потом Гребешков стал расспрашивать меня про мою изнанку, потом возник спор о качествах клинков между офицерами — пришлось как магу металла и кристаллов вмешаться в разговор. Словом, напряжение как-то незаметно ушло — или по крайней мере ослабло. И, да — дед почти угадал: в зал для приёмов нас позвали в начале первого, и ещё там мы ждали Императора около получаса. За это время ушедшее было напряжение вернулось с лихвой.

Наконец церемониймейстер, или как его там, дед со своими хохмочками и вовсе обзывает его шпрехшталмейстером, словно мы в цирке, объявил о выходе Государя. Шум в зале мгновенно смолк, словно выключили, и все повернулись лицом в одну сторону. Мы, награждаемые и присягающие, повернулись туда же. Узнаваемый по портретам и одновременно неуловимо от них отличающийся Император вошёл в зал отнюдь не величавым парадным шагом, а быстрой целеустремлённой походкой. За ним двигались три сановника, один из них, судя по форме — военный министр, двух других я в лицо не знал. Они продолжали переговариваться за спиной Государя и, кажется, даже переругивались немного, но старались сдерживаться. Пётр Алексеевич поднялся на тронной возвышение, но садиться не стал, остановился рядом с парадным креслом, опершись правой рукой на подлокотник. В этот момент сановники замолчали, а Император обратился к залу: