Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 17

На её лице печаль.

— Знаешь, иногда мне кажется, что ты — совсем не тот Коля, которого я знала с детства. Ты словно другой человек!

— В-война…

— Конечно, война меняет людей. Но ты изменился до неузнаваемости! — Она вытирает мои губы мокрым полотенцем, снова целует и опять, увы, в щёку. — Тебе надо поспать.

Я не спорю, послушно поворачиваюсь на правый бок и закрываю глаза.

Доктор говорит, что завтра у меня будет много гостей. Кто-то из них обязательно скажет, что с моим эскадроном.

Режим в госпитале соблюдается безукоризненно. После завтрака меня будят, чтобы поставить пару уколов. Замечаю, что колет меня в мягкое место не медсестра, а Соня — девушка словно прописалась в больничке. Дальше сон, обед, опять сон, полдник, посещение Сергея Ивановича, ужин и сон, но уже до утра.

Несмотря на однообразность и скучность, время пролетает незаметно.

На следующий день я чувствую, что мне намного лучше: ещё не бодрый огурчик, но уже вполне себе корнишон.

А вот и обещанные гости.

— Николай Михалыч! — Николов садится на некрашеный грубый табурет. — Рад видеть вас в добром здравии!

На широкие плечи контрразведчика накинут свежий белый халат.

— З-з-з…

— Не напрягайтесь! — успокаивает он. — Я в курсе о вашей маленькой проблеме. Ничего страшного, тем более говорить в основном буду я.

Благодарно опускаю подбородок. Люблю понятливых людей.

Контрразведчик кладёт на прикроватную тумбочку небольшой свёрток.

— Это вам гостинцы… От меня и не только.

— С-спасибо!

Он усмехается.

Я внимательно смотрю на него, ожидая вестей.

— Итак, начнём с главного. Вас наверняка интересует, кому в итоге досталась позиция, так удачно захваченная вашим отрядом.

Киваю. Ещё бы меня это не интересовало! По сути я поставил всё на тот прорыв и пошёл ва-банк.

— У меня хорошие новости: позиция осталась за нами. Наша артиллерия удачно накрыла японцев, они не выдержали и побежали… Маленькая, но такая важная для нас победа на этом участке фронта! Тем более в последние дни викторий у нас, скажу откровенно, было немного, — довольно произносит он.

Облегчённо выдыхаю. Значит, всё было не зря!

— Правда, не все сразу оценили этот результат по достоинству, — продолжает Николов.

В ответ на мой недоуменный взгляд, он поясняет:

— Начнём с того, что Куропатки просто возжелал отдать вас под суд, но сначала его остановило ваше ранение. Потом вступился наместник Алексеев. Адмирал горой встал за вас. Ну и скажу по секрету: у вас, Николай Михайлович, нашлось много других защитников: Ванновский, комбриг и комполка. Ну и ваш покорный слуга, — лукаво подмигивает он.

Благодарно киваю в ответ, в горле слегка першит от избытка чувств. Как это здорово, когда в тебя верят!

— Так что выхода у Куропаткина не было. В итоге он сменил гнев на милость. Теперь вы официально герой, господин ротмистр. Приоткрою вам маленький секрет: ваш подвиг оценили по достоинству, вас ждёт высокая награда!

Он словно читает мои мысли:

— Конечно-конечно! Вы служите не ради чинов и наград, но согласитесь — любой поступок, тем более — поступок героический, не должен остаться незамеченным. И это будет лишь маленькая толика справедливости в отношении вас и ваших людей…

— М-м-мои л-лю-д-ди….

Николов на секунду замирает.

— Ваш лечащий врач прочитал мне целую лекцию перед тем, как разрешил навестить. Мне категорически не советовали касаться этой темы, но… Я уверен: вы обязаны знать.

— Г-говорите! — умоляюще произношу я.

— Вашего эскадрона больше нет, — решается Николов. — Нет, его не расформировали… Он погиб! Погиб, героически сражаясь с японцами. Большинство солдат и офицеров пали на поле брани. Немногочисленные выжившие лежат сейчас вместе с вами в госпитале. Нет ни одного, кого бы не зацепило пулей или осколком, причём не по одному разу.

Меня с ног до головы охватывает ледяным холодом, в глазах мутнеет. Нет ничего хуже для офицера, чем потерять своих людей, тем более сразу почти всех. И это страшная, непереносимая мука.

Рука тянется к воротнику исподней рубахи, начинает его терзать. Я покрываюсь потом, не могу дышать. Это не паническая атака, что-то другое, я знаю, но мне откровенно хреново.

— Д-душно!

— Я открою! — Николов встаёт и открывает окно.

Вместе с ним в палату врывается дыхание ветра. Мне становится чуточку легче.

Отпускаю воротник. Медленно и сосредоточенно дышу, отгоняя тоску прочь.

— Простите, что принёс вам недобрые вести, — вздыхает контрразведчик.

Он старается не смотреть мне в глаза.

— Вашей вины в этом нет! — неожиданно чисто и без запинки говорю я.

Куда только делось проклятое заикание! Неужели избавился?

Оно как будто услышало меня и тут же вернулось, когда я попытался объясниться:

— Эт-т-то пр-пр-прок-клятая в-война!

Контрразведчик понимающе вздыхает.

— Война… Будь она неладна! Но вы ведь не собираетесь сдаваться, Николай Михалович⁈ — Николов окидывает меня испытывающим взглядом.

— Я р-р-руский оф-ф-фицер! Р-руские н-н-не сдаются!

— Именно это я и хотел от вас услышать, ротмистр, — уважительно произносит контрразведчик. — Да, прежний состав вашего эскадрона погиб, вечная память героям! Но начальство приняло решение признать эксперимент удачным и продолжить его. Так что всё только начинается, Николай Михайлович. Поскорее идите на поправку и набирайте новых людей. С самого верху поступило распоряжение оказывать вам всяческое содействие.

Он вскидывает руку вверх:

— Мы ещё повоюем!

— П-повоюем! — соглашаюсь я.

Покоя мне не будет, пока не отомщу за всех и за каждого. Если б только дали добро, умчался бы прямо сейчас на фронт. И плевать, что башка гудит как чугунный колокол.

— Мне пора! — Николов пожимает мне руку и направляется к выходу.

Господи, как я ему завидую, когда он покидает палату. Как бы я хотел оказаться сейчас на его месте, бить японца и мстить за ребят! Моих ребят, пусть некоторые из них годились мне в отцы.

Второй гость просачивается в палату сразу после полуденного сна. У него крупная седая голова, мясистый, изъеденный оспинками нос, бородка клинышком, серые глаза смотрят на мир сквозь толстые стёкла пенсе. На вид ему слегка за сорок, на нём приличный тёмный костюм-тройка, сорочка и тщательно подобранный галстук.

Он втягивает ноздрями пропахший карболкой воздух, недовольно морщится, но, завидев меня, улыбается.

— Господин Гордеев?

— С-с к-к-кем имею ч-честь?

Вместо ответа он протягивает мне визитку. Если верить тому, что в ней написано, меня посетил журналист — некто Яков Семёнович Соколово-Струнин.

В руке у посетителя появляются блокнот и карандашик.

Возвращаю визитку.

— К-ка-акое изд-дание пр-представляете?

— Я сотрудничаю сразу с несколькими газетами и журналами, — улыбается Соколово-Струнин. — В настоящий момент нахожусь в командировке от «Русской Свободы».

Название газеты мне ничего не говорит, как и фамилия его обладателя. Правда, что-то меня конкретно напрягает. Насколько мне известно, слово «свобода» не особо в ходу у власть предержащих.

— Господин Гордеев, не стану ходить вокруг да около. Не возражаете дать интервью для нашего издания?

— П-почему в-вы в-выб-брали меня?

— Ну как же! Ваше имя сейчас у всех на слуху! Разумеется, «Русская Свобода» не могла пройти мимо…

— П-п-простите… Г-где п-п-печатается в-ваша газета?

— Наша типография находится в Лондоне, но, не обману вас, если скажу — нас читает вся прогрессивно мыслящая Россия! — самодовольно ухмыляется он.

Значит, Лондон… Ассоциации, прямо скажу, нехорошие. Первым на ум приходит Герцен, которого разбудили декабристы…

— Я понимаю, вы ранены, но врач сказал, что у меня есть десять минут. Целых десять минут.

— С-спрашив-вайте! — сдаюсь я.

Может, просто зря себя накрутил. Мало ли какие газеты печатаются сейчас за бугром. Дома почти все гайки закручены.