Ужас в городе - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/96
• Следующая

– Зеленую?! – девицу чуть шок не хватил. – Да он все бабки заначил. Зеленую! Мы их печатаем, что ли?

Мышкин отслоил в кармане из кучи несколько бумажек наугад, протянул через окно.

– Чем богат, служивый, не обессудь.

Милиционер деньги взял, но о чем-то тяжело задумался. Аж конопушки побледнели. Роза Васильевна прошипела через капот:

– Ты что, Сергей Иванович, Абдуллая забыл? Хочешь, чтобы сам приехал?

– Абдуллая я не забыл, – капитан отступил на шаг и добавил специально для Мышкина:

– Ты пока на наш рынок не ходи. Тут своих разбойников хватает.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Мышкин и поспешно поднял стекло, потому что шебутная девица нацелилась ему ногтями в лицо.

С тем и отъехали благополучно.

Возле метро "Профсоюзная" Роза Васильевна велела притормозить. Закурили. Отдышались.

– Ты меня нынче, Роза Васильевна, вполне возможно, от смерти спасла. Теперь я твой вечный должник.

– Плохой ты друг. У Абдуллая репутация, его все знают, чего теперь скажут?

– Любишь Равиля?

– Как любишь? Он – хан. Служу ему.

Мышкин поднял у нее с колен "стечкина", перегнулся на заднее сиденье, убрал пистолет в сумку. Эта женщина его волновала. В ней таилась первобытная, гордая сила, какой изредка природа одаряет своих избранниц, но с непонятной целью.

Он вдруг догадался, отчего она бесится.

– Хочешь уйти от него?

Вопрос упал тяжело, и женщина взглянула на него со странной гримасой.

– Откуда узнал?

– Я – странник. Брожу по земле… Кое-чего вижу, кое-чего понимаю. У тебя в сердце тоска. Откройся – полегчает. Я Равилю не скажу.

В мгновение ока она переменилась. Заблестели глаза, губы приоткрылись в белоснежной улыбке.

– Я ему сама говорила, – произнесла отрешенно. – Он не отпускает. На мне урок, проклятие рода. Абдуллай может его снять, но пока не хочет. Говорит, рано.

– Давно ты в Москве?

– Пятый год уже…

– Пойдешь со мной?

– Куда, Сапожок?

– У меня тут дела небольшие, а после уйдем на Урал.

Там твоя родина. Москва не для тебя. Здесь сгинешь без пользы.

В ее глазах засветилось что-то смутное – мольба, упрек?

– Зачем я тебе?

– Не знаю, – признался Мышкин. – Мы с тобой оба жизнь прожили. Давай начнем новую.

– Так не бывает, – сказала она.

– Сплошь и рядом, – уверил Мышкин.

…Переулками подъехали обратно к рынку и на сей раз припарковались хитро, заехали во двор больницы.

– Как одна-то пойдешь, – усомнился Мышкин. – Не, перехватят ли?

– Не волнуйся. Меня на этом рынке ни одна вошь не тронет.

– Ухты!

Чудная штука! Час назад глядела на него рысью, бревном не собьешь, а после задушевного, нечаянного разговора со смуглого лица не сходила улыбка, молодившая ее на десять лет.

– Только не дерись пока ни с кем. Хорошо?

– Да тут вроде не с кем. Это же больница.

Едва ушла, к машине приблизились двое мужчин в синих халатах тюремного покроя, в тапочках на босу ногу.

О чем-то шушукались, цепко на него поглядывая. Мышкин открыл дверцу.

– Вам чего, ребята?

– Михалыча не видел? – спросил один.

– Нет, не видел.

– Не его ждешь?

– Нет, не его.

Переглянулись многозначительно, опять зашушукались. Морды у обоих озабоченные.

– Куревом не богат, хозяин?

Мышкин угостил их сигаретами, сам закурил за компанию. Знакомство состоялось.

– Михалыча час назад послали, – пояснил тот, который постарше и более изможденный, – и до сих пор нету.

У тебя это.., с финансами как?

– Нормально, – сказал Мышкин.

– Может, это… К Вадику баба скоро придет. Сразу отдадим.

– Сколько надо?

– Двадцатки хватит… Тут это.., рядом.., рязанская в ларьке. Неплохая на вкус.

Чем-то родным, незабвенным повеяло на Мышкина.

Из тех времен, когда люди были проще. Он отдал мужикам пятьдесят рублей.

– Вадим мигом слетает, это же не Михалыч, – радостно пообещал мужчина. – Тебе самому ничего не надо?

– Пока все есть. ;

Больной протянул ему руку:

– Николай.

– Харитон, – представился Мышкин. – В халате-то он как же?

Но Вадика и след простыл. Пока он отсутствовал, Николай поделился с Мышкиным своими заботами. Оказалось, угодил сюда с инфарктом на нервной почве. Довели лихие житейские передряги, связанные с чувством ответственности, которое у него обостренное от природы.

Если другим на все наплевать, то он так устроен, что любую мелочь принимает близко к сердцу. Когда их лавочку, где он работал слесарем, окончательно прикрыли, он с расстройства взялся керосинить и пил подряд, пожалуй, около полугода. Но однажды, протрезвев, обнаружил, что любимая супруга Настена, с которой прожили в согласии неполный четвертак, оставила его с носом. Да и великовозрастного сынка-балбеса Никиту прихватила.

Вывезла из квартиры всю обстановку, а ему оставила записку, которую он процитировал Мышкину на память:

"Протрезвеешь, нас с Никитушкой не ищи и больше не звони. Как ты был, так и остался подлецом и Иудой".

– Почему я Иуда? – закончил грустную повесть бывший слесарь. – Всю жизнь на семью горбатил, обеспечивал необходимым, разве я виноват, что нашествие началось?.. Конечно, с горя пошел, на гроши взял у метро, у бабки, бутылку спиртухи, освежился, а в бутылке-то был яд. Василий Демьянович, врач наш, прекрасной души человек, гак и сказал, хорошо ты, брат, отделался инфарктом. От такой дозы мог вообще околеть. Тем более при твоем характере…

Досказать он не успел, появился Вадим и увел его за угол больницы. Вскоре вернулась Роза Васильевна с парнем лет тридцати, при галстуке, с умным, просветленным лицом банковского клерка. В руках кожаный кейс.

Сели в машину, как и в первый раз: Мышкин с парнем на заднее сиденье, Роза Васильевна впереди.

Парень щелкнул замочками кейса, достал потрепанный паспорт.

– Как просили. Натуральный. Естественно, цена чуть повыше.

– Сколько?

– Пятьсот, полагаю, будет тип-топ.

Мышкин полистал документ, захватанный многими руками: Эдуард Гаврилович Измайлов, московская прописка, разведен, 1970 года рождения.

– Не годится. Разве я похож на тридцатилетнего?

– Извините, спешка… Оставьте меня на минутку, господа. Не могу работать при свидетелях. Принцип.

Мышкин и Роза Васильевна вышли из машины.

Мышкин закурил. Видел через стекло, как молодой человек с удобством устроился на сиденье: разложил инструменты, сунул в глаз окуляр. Из-за угла высунулась бледная рожа Николая.

– Эй, Харитоша, не желаешь присоединиться?

Мышкин отмахнулся.

– Кто это? – спросила Роза Васильевна.

– Да так, приятеля встретил. После инфаркта.

Тут же окликнул из окошка паспортист:

– Готово, господа. Извольте полюбоваться.

Год рождения сиял новой датой – 1940, – и никаких следов подчистки.

– Крепко, – одобрил Мышкин. – Хозяин паспорта живой или как?

– Или как. Царство ему небесное, – паспортист истово перекрестился. – Отсюда и цена.

Мышкин расплатился пятью стодолларовыми купюрами, и молодой человек откланялся.

Из больницы заехали в ближайшее "срочное фото" на Ленинском проспекте, отоварились снимком.

В сущности, все дела, намеченные на, сегодняшний день, Мышкин завершил.

– Ты не голодная? – спросил у Розы Васильевны.

– Ну как сказать…

– Приглашаю в ресторан.

– В этом наряде не очень-то…

– Ничего. Вон "Гавана" рядом. Сойдешь за африканскую чумичку.

– Чудесный комплимент, – Роза Васильевна ослепительно улыбнулась. – Что ж, поехали, кавалер.

Медведь-шатун спустился с гор в ноябре. Слухи поползли ужасные. Сперва он унес в чащу десятилетнюю девчушку из Угорья, собиравшую с подружкой грибы возле заброшенной штольни. Подружка не видела медведя, только услышала визг и тяжелые, удаляющиеся шаги – больше ничего. Она рассказала, что треск прокатился такой, словно сквозь лес продирался трактор. Девочку искали трое суток, но не нашли.

• Предыдущая
• 42/96
• Следующая