Федор Годунов. Потом и кровью (СИ) - Алексин Иван - Страница 6

Так что, если я повод дам, о приказе могут и забыть. Особенно, если один из моих провожатых горячим сторонником спасшегося царевича окажется. Рубанёт с плеча по темечку, и поминай как звали. И то, что в той, прошлой жизни Фёдор ещё десять дней прожил, ни о чём не говорит. Он наверняка завтрашний бунт послушно во дворце дожидался, а меня вон к патриарху понесло. А значит, и сама История немного в сторону вильнула.

Не рубанули. Я остановился, с трудом разжав стиснутые зубы, перед дубовыми дверьми и, наконец, позволил себе обернуться.

Мои конвоиры перекрестились, застыв перед ступеньками храма, склонили головы, не смея идти дальше. Оно и понятно. Войти вслед за мной в храм, рискуя нарваться на проклятие обозлённого моим арестом патриарха, никому не хочется. Русь, конечно, не Запад и церковь здесь не так сильна, но приятного всё равно мало. Тем более, как я уже говорил, деваться мне всё равно некуда. Нужно будет, и в храме достанут.

— Мы здесь подождём, государь, — всё же поднял на меня глаза десятник. — Присмотрим, чтобы тебе никто помолиться, не помешал.

Присмотрят они. Ну, ладно, ждите. Я, собственно говоря, на это и надеялся. Мне в беседе с патриархом лишние уши не нужны. Это мой последний шанс со смертью в салки сыграть. Вот и попробуем из него по максимуму выжать.

— С чем пришёл, государь?

— Благослови, владыка, — целуя протянутую руку, разглядываю патриарха.

Так этот седой, немощный и почти слепой старик и есть мой единственный сторонник? Да, совсем плохи твои дела, Федька! С таким диагнозом долго не живут.

— С просьбой я к тебе, владыка, — начал я, когда мы уселись в кресла напротив друг друга. — Сам знаешь, самозванец на Москву идёт. Недалече уже.

— Бог того не допустит.

— Сам-то веришь в это, владыка? — патриарх от моих слов опускает голову. — Войско с ним.

— Москвичи расстриге ворота не откроют.

— Москвичи этого расстригу с хлебом да солью ждут. Спасшегося царевича в нём видят.

— То ложь!

— Ложь, — не стал я спорить с патриархом. — Вот только народ в эту ложь верит, — я сделал паузу и переходя к главному, тяжело вздохнул: — Настолько верит, что меня во дворце уже под замок посадили. К тебе вот на исповедь еле вырвался.

— Кто же посмел? — Иов после моих слов ещё больше ссутулился, чуть заметно затряс головой. — Как же стража такое допустила?

Я тяжело вздохнул, с грустью наблюдая за стариком. Совсем Иов плох. Как бы мой визит его раньше времени в могилу не свёл. А мне без его помощи никак. Мне без него можно сразу панихиду по себе заказывать.

— Богдан Бельский сейчас в Москве правит. Он и со стрельцами смог договориться, приставив за мной надзирать. Только дело не в том, что Бельский меня под стражу взял, а в том, что ему никто помешать даже не попытался! Все от меня отвернулись. Все прихода царевича ждут, — я запнулся, подбирая слова и, решившись, выдохнул: — Убьют меня, владыка. Как самозванец к Москве подойдёт, так и убьют. То, правда, сам знаешь.

— Знаю, — ткнул посохом в пол Иов. — Как придёт расстрига на Москву, навстречу выйду. Попробую усовестить.

Я, скептически улыбнувшись, посмотрел патриарху в глаза. Тот, не выдержав, отвернулся. Ну, да. Сам в то, что говорит, не верит. Не для того Отрепьев всё это затеял, чтобы победив, от задуманного отказаться. И мне это скоро наглядно продемонстрируют, если удрать, конечно, не успею.

— Что ты хочешь, государь? — прервал затянувшееся молчание патриарх. — Думаю, не жаловаться на свою судьбу, ты ко мне пришёл.

Ну, вот мы к самому главному и подошли. Сейчас очень важно старика убедить, что я не просто свою жизнь спасти хочу. Что спасаясь сам, я и своих будущих убийц от великого греха спасаю. Ну, и о собственной душе при этом думать не забываю. Только в этом случае Иов мою задумку одобрит и помочь согласится.

— Всё так, владыка. Не жаловаться, — я поднялся и, не спеша, прошёлся по келье. — Укрыться я хочу от смерти лютой. И жизнь свою спасти, — развернулся я к патриарху, — и людишек от греха великого — цареубийства, уберечь.

— И куда же бежать удумал, государь? — недобро нахмурил брови Иов. — К полякам или шведам?

Ишь, как насупился, старик. Знает, что меня убьют, а ни к католикам польским, ни к протестантам шведским отпускать не хочет. Боится, как бы для веры православной это боком не вышло. Ну, так я тебя сейчас успокою.

— Куда же я к схизматикам проклятым побегу, владыка? — деланно возмутился я. — Жизнь спасу да душу потеряю! О том и речи нет! Иная у меня задумка, — я сел напротив патриарха. — Постричься я хочу, отче. В монастырь уйти. Буду за врагов своих молиться, да за батюшку, пред Господом представшего. Думаю, в Пафнутьево-Боровский монастырь отправиться. Там и постриг приму. Только тайно это свершить нужно. Если узнают вороги, где я укрылся, то и в монастыре удавят, Бога не побоятся. Как Малюта митрополита Филиппа удавил.

Нависла тишина. Старый иерарх замолчал, обдумывая мои слова, я же замер, боясь давить на патриарха. Власти у меня над ним теперь нет, если старик упрётся, заставить не получится.

— Ладно, — отмерев, Иов с трудом поднялся, давая тем самым понять, что принял решение. — Не скажу, что я согласен с тобой, государь. Не дело истинному царю словно зайчишке лукавому по Руси бегать, да от ворогов прятаться. Этак будто бы ты сам за собой вину чувствуешь, да расстригу Гришку Отрепьева истинным царём признаёшь. Люди скажут, раз сбежал, значит нет за ним правды. Господь учит нас стойко за веру и правду стоять, — вновь стукнул он в пол посохом. — Остался бы на Москве, глядишь, и устыдились бы воры. Не посмели на божьего помазанника руку поднять. Но если ты своего решения не изменишь, помогу.

Ха. Устыдятся они, как же! На царя руку не поднимут. Держи карман шире! Вот тот же дьяк Ширифутдинов, что в «моём удушении» участвовал, настолько устыдится, что через пару месяцев после «моего убийства» и Лжедмитрия резать пойдёт. Другое дело, что не проканало у него это дело во второй раз, но тут сам факт важен. У этой сволоты рука не дрогнет.

— Нет, владыка. Я принял решение.

— Ну, так быть по сему, — вновь ударил посохом патриарх. — Отпишу грамотку о тебе Иасаафу, игумену Пафнутьево-Боровского монастыря, да с иноком сегодня и отошлю. То человек мне близкий. Не выдаст. Там и пострижёшься. Но учти, государь; постриг примешь, назад дороги не будет!

Ага. Ты это Гришке Отрепьеву скажи. Очень он этому утверждению удивится. И всё же, на душе немного отлегло. Пока всё хорошо складывается. Лучшего места, чем Пафнутьево-Боровский монастырь, чтобы правление Лжедмитрия переждать, мне не найти. От Москвы недалеко, но всё же особняком стоит. Да и игумен там, и впрямь, человек надёжный. Это же он вскоре архимандритом в Сергиево-Троицкую лавру станет и его героическую оборону от отрядов Сапеги и Лисовского возглавит. Так что неплохо бы мне с этим человеком контакты навести и к себе расположить. Ну а постриг… Как только соберётся игумен со мной обряд провести, на Божье видение сошлюсь. Мол, велел мне Господь ровно год в послушниках проходить. В это время таким не шутят. Должен игумен поверить.

Ладно. Будем считать, что надёжное место, где можно будет спрятаться после побега из Москвы, я нашёл. Остался сущий «пустяк». Этот самый побег осуществить.

— Я это понимаю, владыка, — изо всех сил скорчил я рожу, изображая смирение и покорность судьбе. — Вот только чтобы постриг принять, мне сначала из Москвы как-то выбраться нужно.

Иов ещё больше помрачнел. Старый патриарх прошаркал, тяжело опираясь на посох, обратно к креслу, осторожно сел, морщась от боли в суставах.

— Чего ты хочешь?

— Немногого, владыка. Всего лишь письмецо Ивану Чемоданову передать. А ещё Ксении помочь.

Багровый солнечный диск едва приподнялся над домами, играя по крышам кровавыми бликами. Прохладный утренний ветерок ласково провёл влажными ладошками по щекам, тщетно пытаясь остудить, бурлящую в жилах кровь.