Федор Годунов. Потом и кровью (СИ) - Алексин Иван - Страница 30

— Но я то, пока ещё живой, — вернул я шляхтичу ядовитую улыбку. — И умирать не собираюсь. А, пока, прошу за вёсло, ясновельможный пан. А то турки рядом, а у нас каждый гребец на счету. Нам бы на берег поскорей выбраться. А там может и выяснится, кому из нас в земле лежать.

Но на берег выбраться было не так уж и просто. Мы уже пару часов изо всех сил вёслами махали, а по левому борту по-прежнему медленно проплывали отвесные горы, начисто перекрывая доступ к берегу.

— Что же так не везёт-то? — выдохнул я с натугой налегая на ставшее неподъёмным весло. — Должна же, наконец, самая завалящаяся бухточка показаться?

— Зато туркам везёт, — процедил сквозь зубы бледный как снег Тараско. — То-то, наверное, радуются, да сабли точат!

— Видать сильно мы этого Култук-пашу разозлили, раз в вдогонку кинулся, — оскалил зубы Аника, смотря на нагоняющую нас галеру. — Сам едва на плаву держится, а вцепился будто пёс косуле в бок! Не отстанет теперь!

— Бросай вёсла, хлопцы, — Порохня похоже тоже понял, что от разъярённого турка нам не уйти. — К бою готовьтесь! Федька, Василий! Пушки заряжайте!

Бросаю весло и бегу к кормовым пушкам. Ну, вот и всё, похоже. На это раз, точно не выжить! И лучше мне в этом бою умереть. А то, есть у меня уверенность, что Култук-паша больше всех именно на меня обиделся. Так что живым в его руки попадать, категорически не рекомендуется.

Заряжаю пушку, кошусь на суетящегося возле второй старика. Его оказывается Василием зовут. А то уже полсуток вместе сражаемся, а я имени спросить так и не удосужился.

— Зря всё это, — заметил старик, деловито засыпая порох в жерло пушки. — Капитан у турок не дурак, с кормы к нам не сунется.

— А зачем тогда заряжаешь? — поинтересовался я, закатывая в ствол ядро.

— А оружие перед схваткой всегда заряженным быть должно, — задорно захихикал Василий. — Бой ведь по-всякому повернуться может! Только я бы на это сильно не надеялся. Култук-паша с боку зайдёт, из пищалей и луков нас сначала расстреляет, а только на абордаж пойдёт.

— Раз пойдёт, значит встретим, — хмыкнул я, хлопнув по плечу полубезумного собеседника. — Выходит, пришло время умирать.

— Мне да, — посерьёзнел Василий. — Ну, то не беда. И так долго на этом свете задержался. Пришла пора и перед Господом ответ держать, — старик сделал паузу, размашисто перекрестившись, и внушительно добавил: — А вот ты, Чернец, можешь попробовать спастись.

— Это как? — приподнял я от удивления брови.

— Тут под нами пороховой погреб находится, — топнул Василий по крышке люка под ногами. — Я туда спущусь и, как только турки с нашей галерой сцепятся, порох-то и подпалю. Ты только в бой не лезь и как только Култук-паша на абордаж пойдёт, за борт прыгай. До берега недалеко, а туркам после взрыва не до тебя станет.

— Щедро, — кивнул я головой, покосившись на нависающие над морем скалы. Берег, и впрямь, был недалеко, хотя выбраться по этим камням будет нелегко. — Только у меня вопрос к тебе появился, Василий. Чего это ты за меня свою жизнь класть удумал? Или корысть какая есть?

— Смерть моя и так у порога стоит, — задорно засмеялся старик. — Вон она изо всех сил вёслами махает, — кивнул он в сторону уже почти сблизившейся галеры. — Но корысть у меня, и вправду, есть, — бывший помойный тяжко вздохнул, по своей привычке легко переходя от веселья к печали и с горечью добавил: — Сын у меня на Руси остался. Жив или нет — не знаю. Так вот, Чернец, — твёрдо взглянул он мне в глаза. — Обещай, что коли жив останешься, да со временем на Русь вернёшься, то снавестишь его и весточку от меня передашь.

— Думаешь, я смогу вернуться? — покачал я головой, поражённый просьбой старика. Вот ведь! Не один десяток лет в неволе провёл, а о сыне помнит.

— Это вряд ли, — не стал меня обнадёживать Василий. — Но выбора у меня всё равно нет.

— Нет, Василий, — твёрдо заявил я, наблюдая, как турецкая галера начала забирать правее, норовя зайти к нам сбоку. — Не побегу я, товарищей своих тут на смерть бросив. Не смогу просто. Но имя своё всё же назови. Вдруг Господь чудо явит, и я выживу и домой из чужбины вернуться смогу. Тогда сына твоего найду, то обещаю.

— Василий я, — усмехнулся в усы старик. — Сын Григория Грязного.

— Грязной⁈ — я был настолько поражён, что на мгновение забыл о неумолимо надвигающейся смерти. — Так ты же….

— Запорожцы! — бешеный рёв трёх десятков глоток, оборвал меня на полуслове, заставив оглянуться.

— Свои! — бешено проорал мне прямо в лицо Порохня, вскинув вверх ятаган, — Во время хлопцы подоспели! Ну, теперь мы туркам жару зададим!

На меня тут же навалились со всех сторон, сжали в объятиях подбежавшего следом Грязного. В сторону лихорадочно разворачивающейся галеры понеслись злорадные выкрики:

— Смотри, турки наутёк бросились!

— Далеко не уйдут!

— Побежишь тут! Чаек вон сколько!

— Эх, жаль нам не угнаться! Я бы все кишки басурманам выпустил!

Чаек, и впрямь, было много. Выныривая одна за другой из-за скалистого мыса, они, похлопывая парусами на ветру, резво устремились в нашу сторону.

— Гей, хлопцы, меня захватите! — перегнулся Данила через борт, зазывно махая ятаганом. — Очень хочется с турками поквитаться!

Ближайшая к нам чайка в ответ полыхнула огнём и атамана окатило фонтаном морской воды, поднятой не долетевшим ядром.

Порохня бешено крутанул головой и, ударив по борту кулаком, взревел медведем: — Вы что же творите, собачьи дети⁈ В своих ядрами мечете⁈

— Знамя! — охнул я и опрометью бросился на нос галеры. — Они же нас за турок принимают!

Ну, а за кого же запорожцам нас принимать должны, позвольте спросить? Перед ними турецкая галера, на корме Порохня в одежде янычара ятаганом машет, флаг турецкий развивается. Турки мы и есть! Я бы и сам на их месте по таким из пушки пальнул!

На нос галеры я влетел в несколько прыжков, с размаху рубанув по верёвке, крепящей турецкий флаг к веслу. Полотнище, развиваясь на ветру, ухнуло в море. С одной из чаек вновь полыхнуло огнём. От весла отлетела щепа, слегка оцарапав лицо. Я отшатнулся, заметив ещё несколько горящих фитилей и вскинутые казаками мушкеты.

— Гей, казаки! Не стреляй! — Порохня, оттолкнув меня, сдёрнул с головы юскуф (белый войлочный колпак, носимый янычарами) и встал во весь рост, махая руками. — В своих бьёте! — продолжал он орать во всё горло, ударив кулаком в голую грудь. Янычарскую одежду атаман успел скинуть ещё на бегу. — Это же я, Данила Порохня!

— Гляди! И впрямь, Порохня! Живой! — радостно закричал, поднявшийся на ближайшей к нам чайке, дородный казак, приложив козырьком руку к глазам. — А я думал, что ты сгинул где-то под Килией! А что за турки с тобой рядом стоят?

— Да то не турки, Яцко! — задорно засмеялся Данила, неожиданно приобняв меня за плечи. — То гребцы галерные! Мы турок перебили, да одежду их себе забрали! Уйми хлопцев, Яцко и греби к нам! Разговор есть!

— И то, — не стал спорить с Порохнёй атаман запорожцев. — Только вы оружие всё же бросьте, — к нам уже причалили с двух сторон четыре чайки. Остальные, не снижая хода, устремились дальше к галере Култук-паши. — И, смотрите! Ежели что, всех порешим!

— Оружие бросьте, братцы, — развернулся к гребцам Данила. — А то, и впрямь, перебьют ненароком. После вернём.

Я, тяжело вздохнув, бросил на палубу ятаган. Потом, подумав, вытащил из-за пояса пистоль и аккуратно положил рядом. Прав, атаман. Зачем рисковать? Дёрнется кто-нибудь из наших и понесётся бойня. Нервы то у всех на пределе. Обидно будет умереть, практически уже вырвавшись из неволи. Я бы себе этого потом ни за что не простил!

На палубу, подобно саранче, хлынули запорожцы, быстро рассредоточились по кораблю и вскинув в сторону бывших невольников сабли, луки и пистоли. Мне прямо в глаза посмотрел взведённый арбалетный болт. Я замер, боясь неловким движением спровоцировать стрелка. Уж больно молодой хозяин у арбалета оказался!