Федор Годунов. Потом и кровью (СИ) - Алексин Иван - Страница 24

К вечеру погода испортилась. Солнце, всё реже и реже прорываясь сквозь заслон из набежавших из-за горизонта облаков, затем окончательно сдалось. И следом заморосил мелкий, не по-летнему нудный дождь, нехотя выцеживая по капле влагу, словно скупердяй, подливающий масло в общий котёл. Впрочем, это дождь был во благо. Он прогнал удушающую жару, позволяя полной грудью вдыхать влажный, пропитавшийся солью и водорослями ветерок.

Вот только вдыхать его мне, осталось совсем не долго. В этом мире за всё нужно платить. И плата эта по самой высокой ставке взимается!

Вот и стоят семь закованных в тяжёлые кандалы узников (с Икрамом возиться не стали, попросту перерезав горло на почти затонувшей фелуке), в ожидании, когда с них за неудачный побег полной мерой востребуют. А что востребуют, можно даже не сомневаться. Не зря пришедший в сопровождении двух десятков янычар толстомордый турок, нас из галерного трюма на берег вытащить приказал. Вон и семь четырёхметровых, грубо заострённых с одного края кольев рядом в вырытыми ямами лежат. Подготовились…

Следом выгнали с галеры остальные гребцов, подошли матросы, столпились неподалёку зеваки.

Всё, как всегда; одним в муках смерть, другим — бесплатное развлечение. Ещё и комьями грязи кидаются, сволочи! Суворова на вас нет.

Смотрю в сторону изгаляющейся толпы и замираю, не веря собственным глазам. Этот рыбак, что со дна залива всплыл? Я же собственными руками его за борт фелюки скинул. Так нет же, стоим рядом со стариком и зло скалится, предстоящую казнь предвкушая. Вот же! По всему видать, не убил я его во время побега, а только оглушил, а он потом в воде оказавшись, очухался.

Важный турок громко оглашает приговор. Хотя, чего там зачитывать? И так всё ясно. По колу на рыло…. Вернее, на другое место. Толпа раздвигается, пропуская янычара, ведущего под узду двух лошадей-тяжеловозов.

Ну, вот и всё. Как всё-таки всё глупо получилось! И от этого вдвойне обидно! Даже не столько страшно, а именно обидно! Страх придёт чуть позже, когда меня на казнь потащат. А сейчас я и не осознаю ещё толком, не верю подспудно, что именно со мной такой ужас произойти может.

Турок даёт отмашку и двое дюжих янычар выталкивают вперёд Нагибу, разрывают одежду, волокут к крайнему колу.

— Прощайте, православные, — хрипло кричит запорожец и найдя меня глазами, простит: — Чернец, помолись за меня!

Помолюсь, куда же я денусь. Вот только кто за меня потом помолится⁈

Турки тем временем, навалившись на казака, снимают с него кандалы и захлестнув ноги петлями, шустро привязали концы верёвок к лошадям. Нагиба завертелся, отчаянно матерясь, попытался вскочить, но натянувшиеся верёвки валят его обратно на землю. Один из янычар наклонился, направляя острие туда, куда надо.

И тут Петро закричал. Жутко, во весь голос, с надрывом. Тело казака изогнулось дугой, извиваясь словно большой червяк, насаживаемый на крючок. Среди сгрудившихся гребцов пронёсся тяжкий вздох.

Лошади делают ещё один шаг. Крики сменяются хрипами, натужными, с придыханием и оттого ещё более жуткими.

И вот уже янычары, шутя и смеясь в голос, опускают другой конец кола в заранее приготовленную яму. Кол проваливается вниз, несчастный захрипел, побагровев, ещё сильнее, до жути комично болтая ногами. По дереву потекла вниз жуткая смесь из крови, густо замешанной на дерьме.

И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Да что там страшно! Я просто оцепенел от ужаса, только теперь до конца осознав, что пройдёт совсем немного времени и рядом на соседнем бревне вот так же буду сидеть и я, мазюкая его собственными нечистотами.

А янычары уже выхватывают и волокут в голос заверещавшего Михайлу.

Господи! Да что же это творится такое! Разве же можно так над живыми людьми измываться⁈ Что же они за изуверы такие!

В панике я оглядываюсь по сторонам и неожиданно сталкиваюсь взглядом с Болотниковым. Сдержанный кивок и сочувственный взгляд из-под густых бровей.

И паника ушла. Нет. Я по-прежнему до ужаса боялся того, что должно было сейчас произойти, но этот ужас больше не мешал трезво мыслить. Я вспомнил, что я человек, а не кусок дрожащей плоти.

И я начал молиться. Истово, горячо, впервые, пожалуй, искренне обращаясь к Богу.

Истошно взвыл Михайло, занимая место рядом с атаманом. Янычары вновь разворачиваются к нам, направляясь за очередной жертвой. Кто следующий? Я, Тараско, Янис?

И тут рявкает толстый турок, останавливая схвативших было Георгия палачей. Я замер, от души радуясь, что моего реципиента обучили турецкому языку и боясь пропустить хоть слово.

— Правоверные! Взбунтовавшийся раб заслуживает смерти. Но сегодня любимая наложница нашего повелителя Кёсем-султан подарила ему сына. Вознося молитвы к всевышнему, наш повелитель султан Ахмед в милости своей повелел, сохранить жизнь тем из рабов, кто в дерзости своей не пролил крови правоверного.

Я выдохнул, ещё не до конца веря услышанному. И только увидев, как отпустили уже подтащенного у колу грузина понял, что моя смерть ненадолго откладывается.

Гигантская волна с диким рёвом обрушилась на борт, круто завалив галеру на бок и тысячью ледяных игл окатила с ног до головы. Ветер, негодуя на очередную неудачную попытку опрокинуть корабль, неистовствовал, со страшным скрипом раскачивая мачты.

— Матерь Божия! Вот и смертушка моя пришла!

Вопль одного из гребцов был едва слышен за шумом разбушевавшегося моря и тут же захлебнулся под напором очередной волны.

Ну, что сказать? Хоть кричать тут бесполезно, но не согласится с невидимым крикуном, я не мог. Под ногами до самой скамьи поднялась ледяная вода, истлевшая рубаха облепила тело мокрым, ледяным панцирем, промозглый ветер, заливая лицо солёной водой, перехватывал дыхание, вызывая безудержный кашель.

Нет! Долго я так не продержусь! Да и не только я! Даже если галера и переживёт этот страшный шторм, оставшись на плаву, к утру на ней ни одного живого гребца не останется! Все в ледышки превратимся!

— Помолись за меня, Чернец, — прохрипел, тесно прижавшийся ко мне, Тараско, клацая зубами. — По всему видать, и впрямь, умирать время пришло.

— Да тут за всех помолиться надо, — повернул ко мне голову Янис. — Я больше десяти лет по Балтике ходил, а такие штормы редко видел. Хорошо, что нехристи паруса убрать успели, не то уже давно бы ко дну пошли.

С громким треском, словно подтверждая его слова, одна и мачт сломалась почти у основания и рухнула в море, едва не выломав борт.

— Не потонем, так околеем от холода, — возразил я ему, отчаянно трясясь. Туркам хорошо. Попрятались в трюм как крысы и нос наружу не высовывают. Бросили галеру на произвол судьбы.

— Не бойся, Федька, — Аника, оставался единственным из моих товарищей, кто ещё сохранял оптимизм. — Не для того мы от казни спаслись, чтобы замёрзнуть на галере этой проклятой. Жмись друг к другу теснее, браты! Выдюжим!

Я вздохнул. Что да, то, да. Уже поболее трёх месяцев прошло, а день тот до сих пор с дрожью вспоминаю. На кол я тогда просто чудом не сел. До чего же всё-таки вовремя у султана сын родился. Хотя я и тут по самому краю прошёл. Не выжил бы после моего удара рыбак и сидеть мне на колу с Нагибой по соседству.

Страшная казнь! Как мне потом рассказали, несчастные больше двух суток промучились. Сам то я в это время в зиндане сидел. Турки, после оглашения помилования, о нас словно забыли, будто не зная что делать дальше; и казнить нельзя, и просто так отпускать не хочется. Так и просидели в душной, вонючей конуре до осени, пока гребцы для очередной галеры не понадобились.

И сейчас вон все вместе за одним веслом сидим. Разве что Георгия куда-то на другую сторону галеры загнали, да Болотникова с нами нет. Он уже, наверное, в Италии свои косточки греет. Вместо него за старшего на весле был суровый казак Данила Порохня, этакий хрестоматийный запорожец с большим чубом на выбритой голове и иссечённым сабельными ударами лицом. И чем только стричься в неволе умудряется! И не спросишь. Молчит как партизан, ограничиваясь лишь необходимыми при гребле командами.