Федор Годунов. Потом и кровью (СИ) - Алексин Иван - Страница 16

С вызовом, не отводя глаз, я начал читать молитву: громко, перекрывая плач и бормотание мужиков.

— Что же ты делаешь, монах? — забывшись от волнения, Илейко возвёл меня в так и не полученный мною сан. — Глаза хотя бы опусти! Может и не тронет тогда. Молитвы читать, они нам не запрещают.

Между тем, крики несчастного, наконец, смолкли, захлебнувшись в кровавом бульканье. Степняки поднялись с травы, раздались в стороны, посмеиваясь и оживлённо переговариваясь между собой.

И я запнулся на полуслове, отшатнувшись от жуткого зрелища. По толпе пронёсся приглушённый, почти материальный стон, острым краем резанув по самой душе. Таким же острым, что и ножи, которыми заживо выпотрошили несчастного Тимоху.

— Твари, — выдавил я из себя, вновь подняв глаза на командира ногаев. — Ну, ничего. Я твою рожу на всю жизнь теперь запомню. Бог даст, свидимся.

Тот лишь задорно рассмеялся, махнув рукой. И вновь продолжилась моя дорога в рабство: тяжёлая, выматывающая все силы, замешанная на крови и страданиях.

Вечером на привале, вместо мяса дали чёрствые, твёрдые как камень лепёшки. Всем, кроме меня.

— Это тебе от их старшого весточка, — хмыкнул Илейко, усердно работая челюстями. — За то, что норов свой показал. Тебя теперь через раз кормить будут, да и водой иногда обнести могут. Так что, до конца пути навряд ли дотянешь, — резюмировал он, дожёвывая свой кусок.

Я промолчал, сам уже жалея о своей несдержанности.

И чего на меня нашло? Зачем на рожон полез? Ясно же, что кроме неприятностей, ничего от моей выходки ожидать не приходится. И то, что меня только с лепёшкой прокинут, то, считай, очень сильно повезло. Как бы у этой истории, и впрямь, продолжение не случилось. Бей строптивого уруского священника наверняка на заметочку взял.

Ладно. Что сделано, того обратно не вернёшь. Но на будущее, нужно себя в руках научиться держать. Строптивые здесь долго не живут.

— Возьми мою лепёшку, дядечька, — ткнулась ко мне Настя. — Я не голодная, покамест.

Ага, не голодная! А сама с этого лепёшки глаз не сводит. Отказываюсь. Нет. Так-то я себя особо хорошим человеком никогда не считал. Жизнь она штука полосатая. Были в ней и поступки, которыми гордится не приходится. Но не сволочь же я последняя, чтобы у голодной девчонки последний кусок отнимать?

Ничего. У меня, вопреки прогнозам Илейки, надежда дойти есть. Всё-таки тело мне от реципиента досталось молодое, здоровое, сильное. И что немаловажно, на данный момент, не измождённое. Даже во время бешеной скачки из Москвы, питались мы регулярно и сытно. Небольшой жировой запасец имеется. Я бы и лепёшку эту с трудом проглотил, да и сейчас особого голода не испытываю. В такую жару больше пить тянет, а не жрать.

И вот тут глядя, как Настя дожёвывает, стыдливо пряча глаза, свой кусок, я впервые твёрдо решил выжить. И не только выжить, но и вернуть себе трон. Назло всем. Вопреки всему.

Рабством меня испугать решили? Так рабство не могила! Сбегу. Непременно сбегу и вернусь. А как вернусь, то сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы не ходили больше такие вот Настеньки через всю Степь с верёвкой на шее. Понимаю, что сделать это будет не легко. Если тех же ногаев довольно скоро приструнят, то Крымское ханство ещё полтора века кровь из Руси сосать будет. В той прошлой истории. Но теперь история другая.

Главное выжить. Непременно выжить.

А утром выяснилось, что ещё один полонянин совершил побег. И судя по поведению степняков, побег на этот раз вышел ими не контролируемый. Зло защёлкали плети, вымещая на нас закипевшую злобу, и два всадника спешно прянули куда-то в сторону.

— Может, уйдёт, — посмотрел я им вслед, от всей души желая беглецу удачи.

— Навряд ли, — вздохнул в ответ Илейко. — Степь тут ровная, да и трава в полную силу ещё не поднялась. Толком и укрыться негде. Найдут, проклятые.

— А он ещё и ногу подволакивал, — нехотя пробурчал Силантий. — Дурость это, с такой ногой убегать.

— Видел, как он сбежал? — повернулся я к рыбаку.

Тот промолчал, лишь тяжело вздохнув в ответ

Беглеца вернули к полудню, как раз к тому моменту, когда ногаи устроили привал. Русоволосый юноша примерно моих лет, был раздет до пояса и весь иссечён плетьми. Тело, грудь, спина, лицо: всё это представляло собой сплошной кровавый рубец. Один глаз закрыт. То ли вытек, то ли просто заплыл.

— Дядька Илейко, а они его тоже живым резать будут? — побледнела Настя, прижавшись ко мне.

— Не, — покачал тот головой, разглядывая пленника. — Для него они что-нибудь похуже придумают. Им запугать нас надо посильнее. Чтобы и в мыслях о побеге думать не смели. Тогда им в дороге гораздо проще будет. Слышь, брат Фёдор, — развернулся он ко мне. — Ты в этот раз потише будь. Помочь, всё равно не поможешь, а сгинуть вместе с ним запросто можешь.

— Да куда уж хуже? — пропыхтел Силантий, очевидно вспомнив о прошлой расправе.

— Есть куда, — отрезал казак, раздражённо поведя плечами. — Его счастье, что торопятся они. На выдумку ногаи сильны. Так запытать могут, что света белого невзвидишь!

Илейко оказался прав.

— Я вижу, одного урока вам мало, — снизошёл на этот раз бей до разговора с полонянами. — Ну что же, я преподам ещё один. Кудай, — повернулся он к нашему «повару».

Четверо дюжих степняков повалили юноша на землю, навалившись на руки и ноги, остальные окружили нас, выразительно помахивая плетьми. Кудай, потянув из-за пояса кинжал, склонился над жертвой, скалясь в зловещей ухмылке.

— Не надо! Христом богом молю! Не надо! А!!!

Железо вспороло живот, вываливая наружу кишки, крики сменились отчаянными воплями. Ногай ухватился за жуткий отросток и вскочил на коня, несчастного рывком поставили на ноги и отпустили.

— Мамочка родная!!! — юноша, рыдая и покачиваясь на нетвёрдых ногах, зажал руками живот, прижимая вываливающийся ливер. — Вот и смертушка моя пришла!!!

— Нэт! Ящё нэ прышла! — коверкая слова, засмеялся палач и стронув коня с места, весело крикнул: — Нэ отставай, урус!

— Господи, прими к себе раба твоего, Михайлу, — выдохнул кто-то из толпы, не сводящей глаз с удаляющейся жуткой пары: страшного ногая на коне, сжимающему в руке конец всё удлиняющейся темно-бурой ленты и рыдающего рыбака, изо всех сил пытающегося не отстать от набирающей ход лошади.

— И с каждым так будет, кто бежать удумает! — прорычал в толпу бей, рубанув саблей по воздуху. — Чего встали⁈ Давайте, догоняйте сотоварища своего!

И вновь защёлкали плети, понукая невольников в дорогу.

— Вот так-то оно, от ногаев бегать! — горько посетовал бредущий передо мной мужик в разодранной почти пополам рубахе. — Лучше уж горло под нож подставить, чем так!

— А мы всё едино сбежим, — зло прошептал мне одними губами прямо в ухо Илейко. — Только по уму всё сделаем. Не дуриком!

— Дай-то Бог, — тяжко вздохнул я, не сводя глаз со скорчившегося на земле юноши. Не далеко же он убежал, на пару сотен шагов, не более! И ведь жив ещё. Правда, уже и не стонет. Только трясётся мелко, страшную рану на животе сжимая.

А ногаи ещё и прямо на него полонян завернули, чтобы рассмотреть получше, смогли, чтобы до самого нутра прониклись.

— Как хоть звали его? — спросил я громко, перешагивая через умирающего. — За чью душу Господу помолится?

— Гришкой его кликали, — бросил через плечо мужик, предостерегающий до этого от побега. — Племяш он мой. Говорил же я ему, что не к добру его затея. Не послушал!

Тяжело вздохнув, я забубнил молитву, одновременно размышляя о перспективах собственного побега.

Нет, от мысли сбежать, я не отказался, хотя показательная казнь произвела очень тягостное впечатление. Страшно! Очень страшно, если догонят! И ведь даже с собой покончить, если что, не получится. В этой заросшей травой равнине даже камня, чтобы голову себе проломить, не найдёшь.

А значит, что? Значит убегать нужно так, чтобы не поймали. Ну, тут одна надежда, на Илейку. Есть у него какой-то план насчёт побега.