Баламут (СИ) - "Alexander Blinddog" - Страница 10

Баламут же наоборот, был мрачнее тучи. Он рассматривал княжича, на перепачканном лице которого бродила глупая счастливая улыбка. Наконец наёмник пришёл к какой-то мысли.

— Утомило меня всё. Сил моих больше, ты уж не серчай.

Алексей поднялся на локте.

— Да чего ты там опять ворчишь?

— Думал я, наиграешься ты в храброго витязя, — сказал Баламут. — Побродим ещё день туда-сюда по болотам твоим, окаянным, да разойдёмся в разные стороны, когда тебя комары зажрут. А тут, смотрю, на каждом проклятом шагу опасность таится. Э, нет, всё, дудки, хватит с меня приключений, настрадался я.

— Ты к чему это ведёшь?

— К тому, что всё, хватит, лично я наигрался в героя, — сказал Баламут и за шкирку поднял Алексея на ноги.

— Ты чего делаешь?! — крикнул княжич.

— Ничего, — ответил наёмник, доставая меч.

Острие упёрлось Алексею в грудь. В непонимании княжич он только застыл, как деревянный столб, и часто моргал.

— Утомили меня эти твои виверны, стрыги, змеи, горынычи и прочая нечисть, — сказал Баламут. — Хватит.

— Ты чего? — тупо повторил Алексей. — Хватит шутки шутить. Не смешно.

— Кончились шутки, дружок. Меч и ножичек бросай на землю, и не дури, побереги себя.

Лицо юного княжеского сына наливалось багрянцем.

— Давай-давай, — поторопил его Баламут. — Это героем, может, умереть не страшно, а быть зарезанным в лесу смерть такая себе, не шибко завидная. Ты эту мысль как следует подумай, только быстренько.

Княжич медленно снял перевязь с мечом, бросил в сторону. Вынул из-за пояса кинжал, кинул туда же.

— Вот и молодец, — сказал Баламут.

— Ты зачем сейчас мне жизнь спасал? — спросил княжич. — Чтобы убить самому?

Баламут пожал плечами.

— Не подумал я, как всё могло бы удобно устроиться. Спас тебя опрометчиво. Минутная слабость. Хотя, без знака тайного для пропуска, я и так не жилец был бы, не так ли? Но уж хотя бы за целую шкуру твою медальон-то я заслужил? Давай его сюда, да побыстрее, устал я уже.

— На убийство пойдёшь? Ради побрякушки золотой?!

Баламут пожал плечами.

— Это только твоя вина. Я тебе по-хорошему говорил, мол, пойду я, а ты сам плутай, коли хочешь. Говорил, было дело?

— Ну, говорил, да что с того?

— А вот и то. Ты мне выбора не оставил. Хотел я уйти тихо-спокойно, но это ты меня к себе привязал своими угрозами, заставил таскаться за собой, будто собачонку на привязи. Мне же теперь всё едино, что с медальоном, что без него показываться — по твоим словам и так и так убьют. Стало быть, я уж лучше рискну с золотишком прорываться через заставы людей твоего отца, чем без единого гроша. Разумно же, согласись?

— Я бы заплатил тебе за стрыгу!

— Ага, заплатил бы, конечно. Так же, как за виверну заплатил? Кинул бы монету мне под ноги, гуляй, мол, рванина, не трать сразу? Нет уж, медальончик золотой куда как больше мне нравится. Давай его сюда.

— И что же теперь, погубишь меня, ради выгоды своей шкурной?

Баламут промолчал, ответить ему было нечего.

Алексей дёрнул кольчугу на груди, будто надеялся разорвать её.

— Давай, коли, сволочь, не томи! Руби меня!

— Не дури, княжич, не заставляй грех на душу брать.

— Тебя на первой заставе поймают и вздёрнут на суку, как убийцу и грабителя! — крикнул княжич, в голосе которого уже слышались слёзы.

Баламут пожал плечами.

— Это риск. Который я готов принять. Разок станцевать в петле на осиновом суку, или медленно загибаться от голода в придорожной яме, велика ли разница, когда конец один? А уже идти с настоящим Горынычем биться — вот уж дудки. Я мечтаю об ужине, а не мечтаю им стать, почувствуй разницу, княжий сын. Хватит с меня. Два раза за два дня чуть не помер в этих лесах окаянных. Как там говорится? Бог троицу любит? На третий раз как пить дать, стану кусочком мяса, застрявшим меж змеиных зубов. Хватит. Достаточно. Набегался. Отдавай медальон, его я возьму за свои услуги за эти два дня, за стрыгу убитую, опять же, и пойдём мы каждый своей дорогой.

Алексей громко сопел. Выглядел он так, словно никак не мог определиться — расплакаться ему или взорваться от гнева и броситься с кулаками на Баламута. Он медленно развязал тесёмку кошелька. Вынул из него медальон. Швырнул его под ноги наёмнику.

— Подавись, — княжич сплюнул. — Волчье отродье, тварь подколодная. Ни чести, ни совести. Чтоб ты в болоте потонул!

— Ты очень смелый для того, кому в грудь мечом тычут. Столь же смелый, сколь и глупый, княжич. Ну как, расстроюсь я от таких слов? Мечом тебя пырну? Не самая славная смерть будет, согласись? Быть прирезанным посреди каких-то гнилых болот? Не, не красиво. Про такое песни не поют. Ладно там ещё змеюка из черепа за пятку укусила. Тоже ничего хорошего, если подумать, не слишком героически. Это хоть при жизни надо было успеть отметиться чем-то полезным для людей, чтобы смеха не вызывало. А ты чего? Походил, побродил, да и сгинул не пойми где? Глупо, глупо. Побереги себя, придержи язык за зубами, отрок. Так что, вот он, мой тебе совет, на дорожку — не гневи того, у кого меч, когда у тебя оного не имеется.

Баламут, не опуская клинка, присел, поднял медальон. Вытер его от грязи о штанину и сунул за пазуху.

— Вон к той берёзке подойди, — острие меча качнулось в сторону.

Не сводя взгляда с наёмника, княжич встал возле дерева. Баламут кинул ему кусок верёвки.

— Привязывайся, да покрепче. Я проверю.

Алексей стоял на месте, всё время сжимая и разжимая кулаки. Баламут поднял меч и упёр острие наконечника в шею княжича, предупреждающе поцокал языком.

— Дам тебе ещё один урок задаром. Люди делятся на два типа, Алёша. У одних есть меч. Другие привязывают себя к дереву. Ты — привязываешься.

Трясясь от гнева и страха одновременно, княжич обхватил берёзу и завязал верёвку вокруг запястий. Баламут подошёл ближе, подёргал узлы, проверяя прочность, кивнул удовлетворённо.

— Сойдёт, хоть что-то ты умеешь, — сказал он.

— Сволочь! — крикнул княжич.

— Ну, что поделать, — с видом оскорбленной невинности, сказал Баламут, — вот такой я человек. При всех моих несомненных достоинствах, есть во мне капелька негодяйства.

Убрал меч в ножны, свистнул коня, быстро проверил седельные сумки, подтянул ремни седла.

— Меня же здесь волки сожрут! — крикнул княжич. — Хочешь взять грех на душу, так не томи, сразу вонзи мне меч в грудь! Прямо в грудь белую рази меня! Убийца!

Баламут остановился, дёрнул подбородком, выругался под нос. Почесал затылок и вернулся. Поднял кинжал Алексея, вынул его из ножен и воткнул рядом с берёзой в землю. Отошёл на пару шагов назад, прищурился, к чему-то примеряясь. Затем вернулся и воткнул кинжал в землю поближе к дереву, где привязался княжич.

— Вот так оно, пожалуй, получше будет, — сказал Баламут. — Ножкой своей светлейшей до ножичка дотянешься, а там уже как-нибудь путы перережешь. Или не перережешь и помрёшь, дело твоё, коли хочешь. Я не настаиваю.

Он демонстративно отряхнул ладони и прыгнул в седло.

— Береги себя, княжич. Надеюсь, развяжешься раньше, чем тебя комары живьём сожрут. Как говорится в народе — надеюсь, больше не свидимся. Помни доброту мою. Мог бы ведь и ножичком по глазам, ты же оценил?

Баламут снял шапку с фазаньим пером, помахал ей на прощание. Когда перестук копыт удалился и растворился за шумом деревьев, княжич наконец расплакался. Он дёрнул руками, чтобы утереть недостойные слёзы, но узел верёвки держал прочно, а где-то вдалеке уже завыли волки.

— Ну что ты на меня так осуждающе смотришь? — спросил Баламут у своего коня.

Тот лишь дёрнул ухом, но наёмник увидел в этом целый сонм обвинений.

— Подумаешь, увели у этого доверчивого балбеса побрякушку. Одной больше, одной меньше. У его отца такими штуками, наверняка, столько сундуков набито, что нам с тобой и не сосчитать, может. Не велика потеря, для такого мелкого зазнайки, как он. Для нас же с тобой, друг мой Цезарь, это целое сокровище. На которое ты да я, может, целый год будем кушать вкусно и спать на мягком.