Лунное пробуждение - Монро Люси - Страница 26
- Предыдущая
- 26/68
- Следующая
Когда вернулись домой, Эмили с недетской силой отчаяния разорвала отцовские объятия и прижалась к доброй экономке, которая еще не спала, обняла ее за ноги и долго-долго рыдала.
– Отец приказал приготовить горячую ванну и дать горячее питье. На следующий день, едва только он появился в моей комнате, я закричала от ужаса. Он молча повернулся и ушел из дома – надолго. Вернулся уже вместе с мачехой Сибил и двумя девочками – они стали моими сводными сестрами.
Эмили страдала от одиночества и до боли нуждалась в отцовской любви. И все-таки больше не могла выносить его близости и прикосновений. Сибил благополучно завершила разрыв, начатый в минуту пьяной ярости. Вот так и случилось, что к тому возрасту, когда девочка смогла осознать причину страшной жестокости, было уже поздно – отец и дочь оказались совсем чужими людьми.
– С тех пор отец не пригубил ни единой капли вина. Даже когда Сибил требовала отпраздновать рождение долгожданного сына, он налил в бокал чистую воду.
Эмили настороженно взглянула на Лахлана. Что скажет об этой ужасной истории вождь? Глаза сурового воина наполнились гневом и состраданием. Странно, но чувства немедленно нашли отклик в ее собственном теле, в самых потаенных местах.
Эмили осторожно освободилась из объятий и встала. Балморал не пытался удержать, и все же она отошла как можно дальше – в противоположный угол комнаты. Словно защищаясь, скрестила руки на груди.
– Ну вот, теперь вы все знаете.
– Твой отец обезумел от горя.
– Да.
– И все же горе не оправдывает жестокости. Сотвори подобное любой из воинов клана, я бы убил на месте.
Эмили вздрогнула: да, вождь говорил вполне серьезно.
– Я не хотела его смерти. Ведь он мой отец.
– Больше он тебя не трогал?
– Никогда.
– И все же жестокость ранила слишком глубоко.
– Можно сказать и так. Впрочем, боязнь воды обычно не причиняет особых проблем. Как правило, удается скрывать ее от окружающих. А в лодку приходится садиться редко – только тогда, когда похищают.
Лахлан не улыбнулся мимолетной шутке.
– Плавать ты так и не научилась?
Напоминание вызвало резкое, острое отвращение. Эмили даже не попыталась его скрыть.
– Нет.
– А я хорошо плаваю.
– О! – Эмили не нашлась что сказать.
– Жить на острове и бояться воды было бы просто нелепо.
– Наверное.
– Обязательно научу и тебя.
Эмили в ужасе зажмурилась:
– Нет! Нет! Ни за что!
– Это необходимо – и ради твоей безопасности, и для того, чтобы прогнать призраков.
– Это просто воспоминание, а не призраки.
– Называй как хочешь. Я обещал освободить тебя и сдержу слово.
– И для этого необходимо научиться плавать?
– Да.
– Сумасшедший! Ведь я стремлюсь прочь от воды, а не в воду!
Каким-то чудесным образом Лахлан вновь оказался прямо перед ней. Может быть, вождь Балморалов все-таки волшебник?
– Знаешь, вождям почему-то не очень нравится, когда их называют сумасшедшими. – Голос прозвучал негромко, почти мягко.
Эмили невольно прикусила губу. Да, наверное, он прав.
Лахлан осторожно погладил ее по щеке:
– Не делай так, кровь пойдет.
Эмили отпрянула. Прикосновение подействовало острее, чем воспоминания.
– Простите.
– За что? За то, что прикусила губу?
– За то, что назвала сумасшедшим.
– Так, значит, согласна учиться плавать?
Эмили судорожно вздохнула. Мысли путались.
– Вы и вправду верите, что это поможет освободиться от страшных мыслей?
– Если учить буду я, то непременно поможет.
Ну конечно! Ведь он считал, что, кроме него, никто в мире не способен сделать что-нибудь важное! Он господин, и этим все сказано. Эмили с трудом подавила нервный смех.
– Уроки плавания не позволят тебе скучать, – заметил Лахлан убежденно и чуть лукаво.
– Зато они позволят мне утонуть.
Он решительно покачал головой.
– Плохо ты меня знаешь. И мало веришь.
Вот уж верить не следовало вовсе, так что она и сама не могла понять, с какой стати в душе все-таки мерцала искра доверия.
– Верить не могу. – Фраза прозвучала напоминанием не только похитителю, но и самой себе.
Интересно, он тоже чувствовал, насколько фальшиво звучат эти слова? Ведь даже против своей воли Эмили не могла прогнать неизвестно откуда взявшееся расположение. Сознание собственной слабости раздражало – более того, злило.
– Еще как можешь!
– Вы же нарушили обещание.
Что и говорить, неплохо было бы вспомнить об этом немного раньше: еще до того, как выплеснулись тайные и страшные воспоминания.
Почему, с какой стати в присутствии этого человека логика рассыпалась, а мысли разлетались на все четыре стороны? И почему его присутствие рождало обманчивое ощущение безопасности? Ведь он доказал на деле, на что способен.
Лахлан обиженно нахмурился:
– Ничего я не нарушал.
– Нарушили.
– И как же?
– Обещали, что не обидите, а сами обидели… безжалостно…
– О чем ты, черт побери? Я не сделал ничего плохого! – прорычал Лахлан.
Да, порою он действительно напоминал дикого зверя. Должно быть, это общее свойство жителей Хайленда. В поведении английских воинов Эмили ни разу не замечала подобных проявлений животного начала. Они не походили на хищников даже в минуты крайнего раздражения, в припадке ярости.
– И как только вы можете утверждать подобное? Похитили меня! А пока я не сказала, что вышла замуж за Талорка, и вообще собирались оставить в лесу, на съедение волкам! Заставили плыть по морю в крошечной лодочке! Целовали – всего лишь для того, чтобы проверить, говорю ли правду. А потом заявили брату, что совсем не умею целоваться, а значит, невинна.
По мере того как Эмили перечисляла грехи, праведное возмущение вождя неуклонно возрастало.
– Похищение спасло тебя от брака с Талорком. Так что пошло во благо, и ты сама прекрасно это понимаешь.
– Вы… вы обидели меня… поцелуем.
Да, действительно обидел. Причем куда острее, чем похищением из неприветливого клана.
– Неправда, не обижал. Целовал очень, очень нежно. – Серьезный тон Лахлана подчеркнул важность признания.
Эмили почему-то не могла вспомнить особой нежности… только жар, удовольствие, а потом приступ страшного стыда.
– Унизили меня… да еще перед своим ворчливым братом.
– Не унижал.
– Обязательно отрицать все, что бы я ни сказала? – Если говоришь неправду, то обязательно.
– Но ведь вы действительно унизили. Заставили почувствовать острое наслаждение. Добились ответа на поцелуй. А потом оказалось, что все это было лишь проверкой.
Неужели он действительно ничего не понимал? Не понимай, насколько унизительно и оскорбительно для женщины поверить в чувства мужчины и вдруг запоздало, уже проявив собственное неприличное желание, обнаружить обман, подвох, уловку?
– Я вела себя как непристойная женщина, а оказалось, что вы всего лишь испытываете… проверяете…
Эти слова Эмили произнесла шепотом, низко опустив голову. Смотреть на Лахлана не было сил.
– Так ты жалеешь, что ответила на поцелуй?
– Да.
Интересно, все мужчины не понимают женской логики или только этот?
– Ну, в таком случае в твоем смущении виноват вовсе не я. Это исключительно твоя вина.
Подобной жестокости Эмили не ожидала.
– Моя вина? Но ведь я не просила этого поцелуя.
– Зато солгала. И не оставила иного выхода – пришлось проверить истинность твоих слов. Да ведь ты и сама только что призналась, что обиделась не на сам поцелуй, а на собственную реакцию. – Можно было подумать, что вождь страшно гордился собственной нерушимой логикой.
Самое ужасное заключалось в том, что Лахлан был прав. То есть, конечно, он очень и очень ее обидел, но дикий мужской ум диктовал один-единственный путь. Не ответь она на поцелуй, никакого унижения не последовало бы – лишь благородное и праведное возмущение. Так что обида действительно заключалась в собственной постыдной слабости.
- Предыдущая
- 26/68
- Следующая
