Барышня ищет разгадки (СИ) - Кальк Салма - Страница 50

— Да ему ж только беседовать сейчас, — ворчит Алексей.

— Ничего подобного, на беседу с Ольгой Дмитриевной у меня достанет сил хоть когда, — смеётся Соколовский. — Принеси там, не знаю, чаю, поесть что-нибудь ещё, да и ступай.

— Куда это мне ступать? Василь Васильич сказал, что вам надобно повязку на ночь сменить.

— Вот на ночь и сменишь, а пока ступай, дай поговорить.

Я смеюсь — явно же не в первый раз у них такая беседа.

Впрочем, Алексей и вправду приносит чай и ещё пирогов, и уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. А Соколовский тут же бросает на ту дверь магический запор и берёт меня за руку.

— А теперь о важном, Ольга Дмитриевна.

— И что же у нас сегодня важное? — усмехаюсь легко.

Конечно же, сама пришла, но… хорошо ли я знаю, зачем пришла? И уверена ли?

Вообще дома, доведись до меня, стала бы я поддерживать хоть какие-нибудь отношения с мужиком, который сказал бы мне что-нибудь похожее? Но я не смогла с ходу придумать ничего похожего в реалиях дома. Потому что дома или ты женат, и у тебя штамп в паспорте и обязательства, или нет, и всё. И не бывает никаких фантомных невест, которым нужно хранить верность, или что там ещё.

А как правильно поступить здесь, я так до конца и не поняла.

И я не знала, помнит ли он тот наш полубредовый разговор, где у него определённо была температура, а у меня кружилась голова от слабости после непростого боя.

— Мы, Лёля. Это, наверное, самое важное. И спасибо нашей Лисе Патрикеевне, что позволила нам сказать это друг другу.

Он не сводил с меня взгляда. Вот так, Оля, получи. Помнит, всё он помнит. И… что это значит?

— И что это значит? — спросила я быстро и тихо.

— А вот давай думать, что это значит. Но знай, нет никого другого в целом мире, кого бы я желал назвать своей. Только тебя. И раз ты вернулась и говоришь сейчас со мной, я смею надеяться, что тоже для тебя что-то значу.

Я прямо задумалась — как сказать-то? Тогда, в больнице у Зимина, я тоже была слегка не в себе и просто сказала, что думала. А сейчас?

— Да, Миша, значишь. Всё так. Но… кажется, я уже ничего не понимаю в этих ваших дурацких магических клятвах. Мы не сможем быть вместе, потому что ты обещался кому-то там, кого не видел ни разу в жизни и о ком ничего не знаешь. И так навсегда, да? Скажи, этот человек, который всё придумал, он не был тайным врагом твоего отца? И не хотел ли просто извести его род таким хитровыворотным образом?

— Ну ты скажешь, извести. Нет, он, как я понимаю сейчас, мог вести себя легкомысленно, но не подло. Но мы в последний раз встречались, когда я отучился первый год в академии, уже больше десяти лет тому. И нет, тогда он не сомневался, что после моего выпуска привезёт свою Ирину и познакомит нас наконец-то.

— А если вдруг вынырнет откуда-нибудь и познакомит?

— Вот там и объяснимся. Более того, завершим нашу лисицыну эпопею, и я снова навещу отца. И спрошу, продвинулся ли он в поисках своего задушевного друга. А пока… буду любоваться тобой и радоваться возможности встречать тебя каждый день по служебным надобностям.

Что-о-о? Только любоваться?

О нет, я бы могла, конечно, сказать сейчас — ну и проваливай к своей невесте, её отцу, её семье и что там у неё ещё есть. Но я не хотела этого говорить.

Я сама взяла его за руку, то есть — накрыла своей ладонью.

— Если я пойму, что могу сделать для разрешения этой ситуации — я сделаю, не сомневайся. А пока… просто не говори мне сегодня больше ничего об этой особе, и о её родне тоже не говори, хорошо?

— А о чём можно говорить с тобой, о бесстрашная укротительница многохвостых лис?

— Скажешь тоже, — рассмеялась я. — Вся наша история говорит нам о том, что укрощать таких существ дело гиблое, и если мы не хотим кончить так же, как Бельский, то не стоит и пытаться. А говорить друг о друге и друг для друга — запросто.

— Друг о друге, да. Я ведь даже и не представляю, откуда ты взялась и как там жила, пока у нас здесь не объявилась, — улыбается он.

Отпускает мои ладони, смотрит, глаз не сводит.

— Ты тогда догадался правильно, да. Сейчас я, конечно, привыкла, и время уже прошло немалое, и я уже почти не скучаю. Но… да, я другая, я думаю не так, как ваши барышни, и выводы тоже могу сделать совершенно другие. Понимаешь, у нас вообще сейчас никто, наверное, не закладывается на то, что будет жить в браке долго. Все пытаются, конечно, но удаётся мало кому. И с разводом у нас просто, особенно — если нет детей и не нужно делить имущество, или если имущество делится как-то легко и полюбовно. И вообще многие живут, не заморачиваясь оформлением отношений, и ничего. И… я однажды встречалась с человеком долго, и полагала, что мы в итоге поженимся, но он передумал. Но сейчас я вовсе не об этом, а о том, что для меня какие-то официальные церемонии могут значить не так много, как для твоих современниц. И… если я хочу быть с кем-то, и он тоже хочет, то что может мне помешать?

Он слушал мою речь, и разное виделось мне в его глазах — скажем, упоминание о том, что кто-то там передумал, ему не понравилось. А вот финал…

— Ты понимаешь, Лёля, что ты сейчас говоришь? — спросил он.

— Отлично понимаю. И… так же понимаю, что инициатива наказуема, так у нас говорят.

— Что?

— Что ты можешь решить, будто я пристаю или навязываюсь.

— Откуда у тебя мысли-то такие завелись в голове, — рассмеялся он. — Лёля, мы всё решим, обязательно. Дай руку.

Я послушалась — было интересно, что он скажет или же сделает.

— Держи, — вложила свою ладонь — в его.

— Я, Михал Себастьян Соколовский, обещаю снять с себя все иные обязательства и взять тебя, Ольгу Филиппову, в жёны, — и добавил силы, и серебристые искры окутали лёгким облачком наши сомкнутые ладони.

Я хотела ответить, но он не дал, накрыл мои губы второй ладонью.

— Не говори сейчас ничего, Лёля. Ты свободна, в отличие от меня, ты вольна распорядиться собой, как захочешь.

— Кажется, я… распорядилась. Не хочу никого другого, кроме тебя, и никак более распоряжаться тоже не хочу.

Дотянулась и поцеловала его, сама. Вот так.

И мгновенно оказалась у него на коленях — магией помог себе, что ли? Сидел же, еле шевелился. А тут — прямо выздоровел, да?

Впрочем, я ж разве против? Потому что мне стало так хорошо, и так радостно, как не было давненько уже, а может быть, и вовсе никогда. Мы целовались, как юные студенты, которые долго ходили друг вокруг друга и наконец дорвались, как герои какой-то древней легенды, как персонажи любовного кино, как… Как мы и только мы.

А потом ведь ещё и добрались в один короткий теневой шаг до его, как я поняла, личных покоев.

— Что там было про рану, на которой нужно сменить повязку? — спрашиваю, а пальцы-то развязывают тот самый хитрый узел на платке.

— Что-то было, верно. Потом подумаем. Сейчас есть дела поважнее.

— Это какие же? — поднимаю бровь.

— Кажется, самая прекрасная женщина на свете неожиданно пришла ко мне, и ей совершенно необходимы любовь и ласка. А ещё поддержка и защита, и восхищение, и восхваление.

— Пришла и останусь, — киваю.

Держу его за руку, любуюсь.

Алексей заглядывает, когда мы как раз держимся за ручки.

— Ольга Дмитриевна, как вам удалось уложить его? Упрямый же, как баран!

— Как-то удалось, — улыбаюсь я.

— Вот и славно, тогда я сейчас принесу зелье от Василь Васильича, и перевяжемся.

Он и впрямь приносит зелье, и чистое полотно, и меняет повязку — и очевидно, делает это не в первый раз, потому что ловко и умело. Наверное, если жить в доме Соколовского, и не такому выучишься?

А потом он уходит и прощается до завтра. А Соколовский вновь берёт меня за руку и целует пальцы.

— Но… тебе не станет хуже? — интересуюсь я на всякий случай.

— Только лучше, обещаю. Мы будем осторожны и трепетны, и изысканно нежны. Сегодня. А завтра — посмотрим. Как нам захочется.

— Будет и завтра? — смеюсь?