Барышня ищет разгадки (СИ) - Кальк Салма - Страница 45

— Не могу, — отвечает она мне на почти чистом русском языке, изволите ли?

— Отпустите Ольгу Дмитриевну, — слышится из-за спины.

— Иначе что? — она вновь в шелках, видимо, это у неё по желанию образуется — либо шерсть, либо шёлк.

Соколовский не говорит ей ничего, но бьёт мгновенно — и вокруг той руки, что держит меня, захлёстывается щупальце, и ещё несколько — хватают её за вторую руку, за шею, поперёк туловища. Её пальцы разжимаются….

Я вырываю руку и тоже бью. Мне сложно сосредоточиться, потому что холодно, мои удары слабы и нерешительны. И тут меня решительно отодвигают за спину.

— Держите защиту и зовите на помощь, а я подержу нашу прекрасную даму, — говорит Соколовский.

Его спина тёплая, как же — шерстяной фрак, это вам не шёлковое бальное платье, а градусов пятнадцать-то с минусом сегодня точно есть. Я бесцеремонно прижимаюсь к его спине, бросаю защиту на нас обоих, и сразу становится теплее, и тащу из чудом сохранившейся на запястье сумочки зеркало.

— Матвей Миронович, мы её держим, — говорю я.

У него портал, он сможет навестись по любому из нас. И наведётся, и вытащит нас отсюда. А пока…

Соколовский держит, её корёжит. Глянуть — да какой там демон, девчонка. Маленькая тощая девчонка. Обмякла, едва не повисла в его щупальцах.

— Отпусти, — еле шелестит. — Не трону, если отпустишь.

— Не верю, — качает головой Соколовский.

— И правильно. Но я всё равно сильнее.

Она мгновенно единым слитным движением сбрасывает с себя его щупальца, становится в три раза больше и со всей силы бьёт его лапой с когтями. Он отвечает… но у неё две лапы, и когти удлиняются, и она бьёт обеими. От его фрака летят клочья.

Я не сдерживаюсь и тоже бью из-под защиты — как по нежити. И ещё раз, и ещё, и ещё. Она ускользает, то ныряет в сугроб, то откатывается, а мы попадаем по ней, и каждый раз — слышится тоненький писк, и она пытается ускользнуть от наших щупалец, и с каждым разом чуточку замедляется. Это сколько ж раз нужно по ней попасть, чтобы она не просто чуточку замедлилась, но перестала на нас бросаться? Соколовский тоже хлещет её, не давая приблизиться, но вдруг почему-то не попадает, и валится мне под ноги в сугроб, и я вижу кровь на белоснежной сорочке.

Что, снова только я, да?

Но мне не дают геройствовать, за спиной лисодемона открывается портал, и оттуда вываливаются Болотников и вся остальная наша команда. Они лихо окружают нас, Болотников что-то командует, и в лисодемона летит слитный заряд из нескольких разных магических сил.

Правда, наша лисица многохвостая мгновенно соображает, что сейчас ей придётся плохо, тоже валится мне под ноги, и на мгновение они с Соколовским исчезают из виду. А потом он возникает снова, но — уже без неё.

— Удрала, холера, — вздыхает Болотников. — А ну быстро в тепло их, пока концы не отдали!

Я уже не соображаю, кто меня хватает и куда тащит, меня настигает откат. Мне плохо, меня колотит лютая дрожь. Нужно собраться с силами, чтобы понять — что и как, и что дальше, и вообще.

И вот мы выбираемся из портала — где-то, там яркий магический свет, и я слышу голоса. Пробивается знакомый голос — точно, это ж Алексей, человек Соколовского. Он охает и ахает, и говорит — сюда его, а где ж здешний целитель, нужен целитель, я никак не умею, я только сейчас раздену его, но раз кровь, то штопать же нужно, а он ведь обещал мне, что никогда больше так не вляпается!

— Ольга Дмитриевна, вы целы? — спрашивает меня кто-то.

Тьфу ты, это инженер Липин.

— Наверное, — бормочу. — Холодно, и сил нет. И что дальше? Она же снова сбежала, да?

— Сбежала, Ольга Дмитриевна. Но сейчас главное — спасти вас.

— Рассказывайте, — доносится откуда-то голос Зимина.

— Так вот, видите, Василий Васильевич, снова демон у нас.

— Ну так не до конца же, что уже хорошо, — бодро говорит Зимин. — Вижу следы от когтей, правда, мощные. Затянутся, сейчас кровь остановим — и затянутся.

— А чего он даже глаз-то не откроет? Всегда открывал! Барин знаете, какой живучий? — это Алексей.

— Кровопотеря. И кажется, яд. И следы пребывания с открытой раной на теневой стороне мира. Шансы на полное излечение велики, и я прошу всех выйти, — это Зимин.

— Да как выйти-то, не могу я выйти! — это Алексей.

— А Ольга-то Дмитриевна что, почему она лежит неподвижно? Её ж не ранили?

— А это мы сейчас ещё посмотрим, что с ней не так и почему она глаз не открывает, — шаги, Зимин приближается ко мне и трогает ладонь лоб.

И это последнее, что я осознаю, прежде чем совсем кануть в темноту.

26. Ночью и утром

Я прихожу в себя ночью, где-то. Ничего не понимаю.

Жесткая кровать, тонкий матрас, тонкое одеяло, которым я укрыта. И укрыта, между прочим, прямо в бальном платье. Бред какой! Зато на ногах шерстяные носки, извольте видеть.

Мне удаётся выпустить осветительный шарик, он получается слабым и тусклым. И вообще я слаба и разбита. И с удивлением ощущаю… дежа вю, вот так это называется.

Ведь мне уже случалось просыпаться ночью в этом месте и ничего не понимать. И если тогда я совсем не признала здешних мест, потому что не могла этого сделать никак, то теперь… да ведь меня же даже на ту же самую кровать уложили!

Больница в посёлке Иннокентьевском на станции железной дороги, где для меня всё когда-то началось. И куда я в последние разы приходила уже не как непонятная пострадавшая, но как специалист-профессионал. А сейчас что?

Слышу сопение, пытаюсь пошевелиться. Медленно, преодолевая слабость, держась за изголовье кровати удаётся сесть на постели, и оглядеться. И что же? На той кровати, что напротив моей, поверх всякой постели посапывает Алексей, человек Соколовского. Что же он здесь забыл?

Смотрю дальше. Не что, кого. И не забыл, а — приглядывает, видимо. Потому что ещё на одной кровати лежит сам Соколовский. И что-то подбрасывает меня, я ищу ногами какую-нибудь обувь на полу, ничего не нахожу, и прямо в тех шерстяных носках иду туда.

Он дышит, очень тихо, и бледный-бледный, и глаза закрыты. Я помню, да, отлично помню всю ту жуть, что выпала сначала мне, а потом нам с ним вместе. И не сказать, что хуже — когда я не могла даже и пикнуть под чарами Бельского, или же когда мы вместе стояли по колено в снегу против лисодемона.

Что же, выходит, демон — это служанка драконицы Фань-Фань? Понятнее, на самом деле, не стало — почему драконица позволяла ей охотиться на людей? Или как раз не позволяла? Или там что-то своё, нам неизвестное?

Она же что-то говорила о том лисе, которого развоплотил Бельский в погоне за своим желанием? Они были знакомы, и может быть, даже близки? Или как это вообще у них?

И я-то какого чёрта во всё это замешалась?

Я добрела до кровати Соколовского, тщательно осмотрела — лежит спокойно. Накрыт простынёй, под ней я увидела повязку, и тут же опустила обратно. Ну да, ему досталось от дурной лисицы, а иначе она бы подрала меня.

Что заставило меня присесть возле него? Я не целитель, я наоборот. Я никак ему не помогу. Аккуратно подоткнула простыню, дотянулась, накрыла поверх одеялом. Всё теплее, а у него, кажется, температура. И рана, и ещё в снегу стояли в бальной обуви, а она ж такая, чисто символическая, только для паркетного пола, никак не для улицы, даже если кожаная.

Я не сразу понимаю, что за звук слышу. А потом…

— Лёля, — тихо шепчет он. — Лёля, не уходи, пожалуйста. Хотя бы во сне не уходи.

Он говорит быстро, и едва слышно. Чтобы расслышать, мне приходится наклониться почти к его губам.

— Лёля, — повторяет он и шевелит пальцами.

Пытается поднять руку, у него не выходит.

— Наверное, это хорошо, Лёля, что у тебя жених. Это Авенир, верно? И отчего ты с ним не осталась? Придумали бы что-нибудь…

Ну вот ещё, меня прямо бесит, неимоверно бесит упоминание Авенира — сейчас. Потому что… не Авенир вчера закрыл меня от демона. Я благодарна Авениру за всё, что он для меня сделал, и за всё, чему научил, но… но…