Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 5

Круг сразу стал чуть шире, а на лице у фельдшера поселилось выражение профессиональной небрезгливости.

‒ Пройдёшь немного? ‒ спросил он участливо.

Арлен, поморщившись, кивнул, и его повели к палатке медиков.

Мэри отставила руку далеко в сторону и торопливо зашагала по направлению к умывальникам, за ней, чуть поколебавшись, двинулась всё так же безмолвно что-то выговаривающая Чернобурка.

Вокруг озабоченно галдели, а я стоял, охваченный неясным подозрением: на ум мне успела прийти одна армейская байка.

«Нога по доске поехала? ‒ встревоженно потёр себе лоб. ‒ Да нет, не может быть... И всё же... Нет, надо проверить».

С тем я и ускользнул в лес. Вот там уже была ночь, и я включил фонарик.

Осторожно заглянул в туалетную яму. Ну да, по следам на дне было видно, что там кто-то копошился...

Я опустился на корточки, разглядывая брошенные через канаву доски, и с облегчением выдохнул. Нет, никто их ничем не намазал.

«Слава богу! ‒ порадовался я, поднимаясь. ‒ Сам! Сам навернулся. А Мэри повезло так повезло!»

Тут мне в голову пришла ещё одна идея, и улыбка моя померкла. Я постоял, гипнотизируя взглядом доски, потом опять присел. С опаской перевернул одну и скривился, разглядывая лоснящуюся в свете фонаря поверхность.

‒ Твою мать... ‒ вырвалось из меня негромко. ‒ Как сглазил...

Жир из тушёнки! Кто-то намазал доски вытопленным жиром!

«Это ж целая операция была... ‒ думал я, тоскуя, ‒ намазать заранее понизу, дождаться, сидя в кустах, пока, накачавшись чаем, от лагеря пойдёт именно Арлен, успеть до его подхода перевернуть доску жирной стороной вверх и спрятаться... Да поди ещё и под лёгким наклоном установить...»

Из лагеря доносились взволнованные голоса. Зафыркал, заводясь, уазик.

Я выключил фонарик и застыл, обдумывая.

«Ой, ма-а... ‒ мысленно простонал, прикидывая размер проблемы, ‒ операция Комитета, да на дно сортира... Ох, кто-то огребёт по самое не балуй. Кто?»

Перед глазами встала Кузя, старательно выковыривающая ломкий белёсый жирок из банки. Угу, «я лучок зажарю»... И у костра в последние полчаса я что-то её не припомню.

‒ Дура! ‒ в сердцах выкрикнул я в небо, торопливо сдирая с себя куртку.

Стянул майку ‒ а больше нечем, всунулся обратно в куртку и, тихо матерясь, принялся протирать доску.

‒ Дура, вот дура... ‒ бормотал в отчаянье, ‒ какой, на хер, институт... Селёдкой из бочки торговать будешь...

Вдруг меня залило неярким синим светом. Я дёрнулся, оборачиваясь, и прищурился, пытаясь разглядеть силуэт за фонариком. Раздался лёгкий щелчок, и резко потемнело.

‒ Тоже догадался посмотреть? ‒ раздался негромкий голос Алексеича.

Мысли мои заметались в поисках достойного выхода. Как назло, не нашлось ни одной спасительной идеи.

‒ А вы тихо ходите, ‒ попытался я подольститься к военруку.

Тот присел рядом на корточки, провёл пальцем по доске, потом понюхал. Встал и посмотрел в сторону лагеря.

‒ Дурочка, ‒ тяжело выдохнул в темноту. ‒ Или ты тоже в деле?

Я вяло завозюкал майкой по доске. Время выгадал, но стоящих мыслей так не появилось.

‒ Я вроде как за всех в ответе... ‒ ответил уклончиво.

Алексеич чуть помолчал, что-то обдумывая, потом буркнул:

‒ О землю потри.

‒ Что? ‒ не понял я.

‒ Доски, говорю, о землю потри, ‒ он раздражённо повысил голос, ‒ и подальше, в стороне.

‒ А-а-а... ‒ протянул я, потрясённо глядя в удаляющуюся спину.

Замер, прислушиваясь: несмотря на лес и темень, наш пузатый военрук уходил бесшумно.

Я повертел в руках майку ‒ она превратилась в холодную жирную тряпку. Засунул в карман, намереваясь незаметно спалить в костре, схватил доски. Со стороны лагеря послышался звук отъезжающего уазика, и я почти наугад заспешил вглубь леса ‒ видение осатаневшей от неудачи Чернобурки меня откровенно пугало.

«Хоть бы она с Арленом в больницу уехала!» ‒ взмолился я всем богам сразу.

Метров через пятьдесят мой фонарик нашарил выворотень. Я бросился к нему как к родному и принялся с силой тереть доски о грунт и корни. Потом опять прошёлся по ним майкой и поволок сквозь предательски хрустящий подлесок обратно.

«Ну, вот и всё, ‒ я установил над ямой вторую доску и потёр, очищая, ладони. ‒ Теперь как повезёт. Надеюсь, она не Пинкертон».

Из леса я вывалился весь взвинченный и распаренный. За спиной осталась непроглядная темень, над полем же ещё висел сумрак. Костер впереди манил обещанием тепла, и я зашагал на него, перебирая в уме варианты страшных кар.

Впрочем, прошёл я недалеко: в негустой ещё тени цистерны маялась знакомая фигура. Увидев меня, Кузя решительно выдвинулась наперерез.

‒ Андрюша... ‒ начала она ласковым голоском.

‒ Ага! ‒ сказал я, зачем-то вытягивая из кармана майку, и злобно рыкнул: ‒ А ну-ка, ком цу мир.[8]

Наташа посмотрела на меня с лёгким недоумением, потом чуть склонила голову набок и миролюбиво улыбнулась:

‒ Ой, Андрюш, а это по-каковски? У меня аж мурашки по спине побежали...

Мои губы подвигались, сортируя набегающие слова. Сильно не помогло, на языке вертелись одни непристойности, к тому же, после слов о мурашках, совершенно определённой направленности ‒ мне отчего-то представилось, как белела бы сейчас в сумерках её нагая спина.

Я стоял, механически подбрасывая на ладони грязный тряпичный комок. Потом, неожиданно даже для самого себя, метнул его в Кузю. Она дёрнулась, ловя.

‒ Постираешь, ‒ выплюнул я приказ и зашагал дальше.

Кузя в недоумении посмотрела на тряпку, потом поднесла её к лицу и понюхала.

«Нюхай-нюхай, ‒ злорадно думал я, проходя мимо, потом взмечтал: ‒ Эх, ремнём бы...»

‒ Андрей, ‒ полетело мне в спину.

Я даже ухом не повёл. Наташа догнала меня бегом, схватила за руку и дёрнула, разворачивая к себе.

‒ Андрей, стой! Давай поговорим.

‒ О чём? ‒ спросил я устало.

‒ Я постираю, ‒ она медленно, не сводя с меня взгляда, кивнула.

‒ Забудь и выбрось, ‒ я раздражённо выдернул руку и двинулся дальше.

‒ Подожди, ‒ она торопливо пристроилась сбоку и вцепилась мне в плечо. ‒ Ну подожди же!

В голосе её прозвучало отчаянье. Я остановился и засунул руки в карманы. Мы стояли очень близко, лицом к лицу, словно собираясь вот-вот закружиться в медленном танце в свете далёкого костра.

‒ Я не хотела! ‒ и она для пущей убедительности шмыгнула носом. ‒ Правда же! Я не хотела так...

‒ Ну, так что уж теперь об этом говорить, ‒ процедил я. ‒ Хотела, не хотела... Человек уже пострадал. Серьёзно.

‒ Я не хотела... ‒ повторила она, молитвенно прижимая ладонь к груди.

Я посопел, с усилием гася в себе острое раздражение, потом сварливо уточнил:

‒ Просто в дерьме хотела вывалять, да?

Она с готовностью закивала и посмотрела на меня с неясной надеждой.

‒ Слушай... ‒ я подвигал головой, разгоняя застоявшееся в загривке напряжение, и спросил: ‒ А зачем? Почему?

Кузя со свистом втянула воздух, в полумраке блеснули ровные белые зубы:

‒ Да он капитаном! На судне! Плавал! ‒ она беззвучно притопнула ножкой, и глаза её зло сверкнули: ‒ У-у-у-у... Фальшивка! Придушила бы!

Я с трудом придавил невольную улыбку:

‒ А ты-то откуда разбираешься?

‒ Да я на руках у флотских выросла! А этот! ‒ звонко воскликнула Наташа и перешла на сдавленное шипение: ‒ Фальшивка! И козел! Он... ‒ тут она куснула нижнюю губу и замолчала.

‒ Да? ‒ переспросил я, невольно расправляя плечи.

‒ Неважно, ‒ торопливо отмахнулась Кузя.

‒ А всё же? ‒ мне чудом удалось сохранить ровный голос, но кулаки в карманах разжались с трудом.

‒ Неважно, ‒ повторила Кузя, ‒ я же не из-за себя сделала, я-то что... Рыжую жалко, она хорошая.

‒ Мэри, значит, пожалела... ‒ набычился я, опять заводясь. ‒ А тебя кто пожалеет, если вскроется?

Она посмотрела на меня с неожиданным превосходством, потом победно тряхнула моей майкой: