Товарищ "Чума" (СИ) - "lanpirot" - Страница 43

— Так Степанида, выходит, особо важной птицей у вас считалась?

— А ты как хотел? — усмехнулся Евлампий. — Ведьм выше второго-третьего чина на Руси-матушке по пальцам можно пересчитать. И за каждой пригляд особый нужон! Только вы, карбонарии, со своей революцией таких дел наворочали, что еще век за вами разгребать будем! Церкви порушили, верных служителей Господа по тюрьмам и лагерям разогнали… Предали святые заповеди, Господом завещанные! То-то мерзота адская сразу голову подняла… К-хм… — неожиданно сбился Евлампий со своей «пламенной речи», сообразив, что он свои лозунги именно «мерзоте адской» и толкает.

— Подавились, никак, батюшка? — «участливо» поинтересовался я.

— Да, — согласился монах, — кому я это объясняю? Но, несмотря ни на что, Вера людская в Господа нашего Вседержителя, на Руси Святой не зачахнет! Помяни мои слова, ведьмак!

— Батюшка, я вам, конечно сочувствую — самого многое в нашем царстве-государстве напрягает. Но, поближе к телу никак нельзя? — дождавшись паузы, побыстрее ввинтил я, чтобы Остапа опять не понесло. — У меня, как бы, дело особой государственной важности! Война, немца бить надобно! Вот уж, кто куда больше горя на землю русскую принёс, чем какие-то жалкие колдуны, да ведьмы… А! Как же я забыл-то? — Я демонстративно хлопнул себя ладонью по лбу. — Тебе ведь до всего этого нет никакого дела. Фрицы же церковь разрешили восстановить, и вновь открыть приход. Так кто же из нас предатель, «святой отец»?

Ага, вона как батюшку-то проняло! Он даже с мета своего подскочил, сжимая пудовые кулачищи. Если он мне сейчас даже с левой зарядит, лопнет моя башка, как перезрелая тыква.

— Ты-ты-ты… — Бешено вращая глазами, надвинулся на меня здоровяк. — Дьявольская отрыжка! Пришибу!!!

[1] Хризма или хрисмон (Хи-Ро) — монограмма имени Христа, которая состоит из двух начальных греческих букв имени (греч. ΧΡΙΣΤΌΣ) — Χ (хи) и Ρ (ро), скрещённых между собой. По краям монограммы помещают греческие буквы Α и ω. Такое употребление этих букв восходит к тексту Апокалипсиса: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель.» (Откр. 1:8; см. также Откр. 22:13). Хризма получила широкое распространение в эпиграфике, на рельефах саркофагов, в мозаиках и, вероятно, восходит к апостольским временам. Возможно, что её происхождение связано со словами Апокалипсиса: «печать Бога живаго».

[2] Грекулов Е. Ф. — Православная инквизиция в России.

Академия наук СССР. Научно-популярная серия.

Издательство «Наука». М.: 1964 г.

Если бы не клетка, наверное, реально бы меня пришиб этот здоровячок. Честно говоря, моего реципиента любой здоровый мужик и соплей перешибить сумеет. И ничего со своим хилым тельцем, кроме колдовского дара, я противопоставить ему не смогу.

Только сдается мне, что все ведьмячии примочки в этой клетке бы не сработали. Не для того в неё всякого «добра» столько понатыкано. Вон, как засверкали, едва я попытался в аварийный режим заскочить. Не получилось, но я другого и не ожидал.

Иеромонах остановился перед самыми прутьями решетки, тяжело гоняя воздух раздувшимися ноздрями, словно раззадоренный тореадором бык и неистово сверкая глазами. Если бы он умел прожигать взглядом, от меня бы уже давно одна дырка от бублика осталась.

Отец Евлампий стоял, тяжело дышал, но ко мне в клетку отчего-то не входил. Нет, я видел, что он меня совсем не боится, даже наоборот — это я его опасаюсь. Однако, деваться мне некуда — проблему нужно решать. И, чем быстрее — тем лучше. Я, по возможности, хотел еще и с партизанами встретиться.

Во-первых: проконтролировать, как сработало моё проклятие. Оценить, так сказать, размах и последствия моей первой колдовской печати. И прикинуть, куда двигаться дальше. Ну, и во-вторых: не дать никому из местных — гражданских и партизан, случайно вляпаться в эту самую «дрисню». А если кто и попадет по недоразумению, постараться помочь. Если, конечно, это проклятие имеет обратную силу. Только для этого мне из клетки для начала выбраться надо.

Отец Евлампий всё стоял и дышал, что у меня даже волосы на голове развевались, словно под порывами ветра. Сжимал и разжимал кулаки, но, отчего-то, ничего не предпринимал. Приглядевшись, я заметил, что губы у него беззвучно шевелятся. Он там что, молитвы читает?

— И чего ты такой нервный, батюшка? — произнес я, чтобы хоть немного изменить явно зависшую ситуацию. — Разве я хоть слово неправды сказал? Хоть мой отец, как ты утверждаешь, сам отец Лжи? Ну, да ладно, я уже привык, — решил я закруглиться, раз уж отец Евлампий не обращал на мои слова ровно никакого внимания.

Наконец здоровяк всё-таки сумел взять себя в руки. Еще минуту он стоял, а от его багрового лица отливала кровь, а дыхание становилось всё тише и тише.

— Прости Господи, душу мою грешную! — наконец вслух произнес он и истово перекрестился. — Давно я под ваше ведьмовское влияние не попадал… — наконец облегченно выдохнул он. — Уже и отвык совсем… Пора смену просить…

— А можно с этого места поподробнее? — Его последние слова меня весьма заинтересовали. — Я на тебя как-то негативно действую?

— А ты что, действительно не знаешь? — На батюшку мое заявление тоже произвело неизгладимое впечатление. — Действуешь, да еще как действуешь! Только одним своим присутствием из себя выводишь! Не знал?

— Нет. — Я мотнул головой.

— Да-а-а, — протянул он, — обмельчал совсем ведьмак. Даже сил своих не разумеет. Кто у тебя в наставниках был? Или комиссарьё совсем уже вашей учебой пренебрегает?

— Какая, нахрен, учёба, Евлампий? — Я тоже начал потихоньку выходить из себя. — Какой, в жопу, наставник? Да я только сегодня этим гребаным даром стал обладать! Я обычный разведчик, вот только угораздило меня рядом с помирающей старухой-ведьмой оказаться! Еще суток не прошло, как я чёртовым ведьмаком стал! А на меня уже со всех сторон всевозможные беды посыпались! — Я решил немного разжалобить своего тюремщика. Пусть он, хоть немного, но начнёт мне сочувствовать. А там, глядишь, и найдем какое-никакое взаимопонимание.

— Ох, ты ж, Пресвятая Богородица! — воскликнул монах, со всего размаха падая задом на табурет, отчего тот жалобно заскрипел и слегка покосился. — Так ты, выходит, дар у Степаниды отобрал?

— Отобрал? — Я криво усмехнулся. — Насильно всучила карга! Сказала — задаток у меня отличный, куда сильнее, чем у внучки её — Акулинки. А я об этом задатке — ни сном, ни духом! Для меня ведьмы и колдуны — герои страшных сказок, которые мне бабка моя в детстве на ночь рассказывала! Комсомолец я, дядя! И атеист! Вот и сам прикинь, как мне теперь с этой хренью потусторонней быть? Самому в петлю залезть? Ведь так вышло, что всё, во что я всю свою жизнь верил, натуральным враньём оказалось! И Он есть, — я стрельнул глазами в потолок, — и оппонент Его — тоже… — Хоть я решил рассказать «всё» отцу Евлампию, пытаясь заручится его поддержкой. А она бы мне на моём «поприще», очень бы пригодилась. Как говорится, хоть и конкурирующие структуры, но подчерпнуть у них найдётся чего.

— Да, паря, — шумно почесав бороду, произнес поп. — Попал ты, как куря в ощип! Комсомолец и атеист — это еще не приговор…

— А ведьмак, значит, всё, пиши пропало? — продолжал я потихоньку, исподволь давить на Иеромонаха.

Хоть он, может, и продвинутый борец с нечистью, но я-то, продукт двадцать первого века! Где психологическая обработка и умение ловко выдавать одно за другое и запудривание мозгов, достигли невиданного размаха! А здесь еще, можно сказать, детский сад, штаны на лямках. И каким бы прошаренным в церковной идеологии не был батюшка Евлампий, ему со мной тягаться.

— Да ты подожди в уныние впадать… — с неожиданным воодушевлением произнёс монах. — Э-э-э, а крестили-то тебя каким именем, паря?