Товарищ "Чума" (СИ) - "lanpirot" - Страница 41

— Помоги… дядя… — выдохнул я из последних сил. — Фрицы это… За мною по пятам… гонятся…

— Так ты еще и «красный»? Неужели настоящий комиссарский ведьмак? Не-е-е, не верю такому «счастью»! — с еще большим удивлением пробасил мужик, наклоняясь едва ли не к самому моему лицу. — А как же быть с утверждением, что Бога… Да чего там: что дьявола не существует? — хохотнул весельчак.

Я скосил глаза, пытаясь хоть немного рассмотреть незнакомца. И первое, что я увидел, это болтающийся перед самым моим носом массивный наперсный[2] крест. Таким и башку, если что, легко можно развалить, если вдарить, как следует!

За позолоченным религиозным символом маячила широкая и бородатая рожа этакого здоровяка, облаченного в черную рясу, едва не трещавшую на его могучих плечах.

— Гребанный… аппарат… — просипел я, признав в здоровяке священнослужителя. — Никак… попа… принесло?

— Ага! — довольно произнес здоровяк, оглаживая густую и окладистую бороду иссиня черного цвета, которой он зарос, словно разбойник с большой дороги — по самые глаза.

— Может… договоримся… батюшка? — Я был обязан попробовать.

— Что, чует кошка, чьё мясо съела? — Довольно прогудел священнослужитель, разгибаясь и передавливая мою шею подошвой сапога еще сильнее. И без с того неважный доступ кислорода совсем прекратился. Я задохнулся, засучил сильнее и без того судорожно сокращающимися руками и ногами. Да что там — всем телом затрясся!

Сознание моё начало медленно затухать. И уже находясь «на грани», я почувствовал, как поп убрал ногу моей шеи и, подхватив за шкирку моё, почти бессознательное тело, куда-то неторопливо поволок, как мешок с дерьмом.

[1] Тяжёлая немецкая походная кухня так и не смогла избавиться от деревянных колёс, которые значительно затрудняли её передвижение в сельской местности, особенно в условиях советских раскисших деревенских дорог и воронок от снарядов. Иногда солдатам приходилось тянуть тяжёлую «трёхкотелку» вручную. Перейти на «резину» у немцев не получилось, из-за особенностей поддувал печи. Они были опущены так низко, что диаметр колёс уменьшить не представлялось возможным.

[2] Напе́рсный крест — крест, носимый на груди (на пе́рсях), под одеждой или поверх неё, на шнуре или цепочке, надетых вокруг шеи.

Поскольку до конца поп меня так и не придушил, то я пришёл в себя довольно быстро. Очнулся я в каком-то темном помещении без окон, освещенном лишь одинокой горящей свечой, стоявшей на пошарпанном столе в дальнем от меня углу. Непереносимая боль прошла, только нещадно ломило все мышцы.

Но, так и должно быть. При судорожных припадках мышцы испытывают колоссальную нагрузку. А меня знатно так покорежило. Еще тупо пульсировала простреленная рука, но это для меня боль привычная, даже рядом не стоявшая с тем ужасом, который недавно пережить довелось.

Сопоставимая, разве что, со страданиями Акулинки — той старухи из моего времени, к которым мне довелось подключиться лишь на какое-то мгновение. А в церкви я словно бы заживо горел, хотя никакого костра рядом не наблюдалось.

Я сидел в крепкой металлической клетке, в прутья которой были искусно «вплетены» кованые символы христианской веры — кресты, рыбы, и монограмма из двух скрещенных между собой букв «Х» и «Р»[1], по краям которых разместились уже «заграничные» «А» и «ω», заключенные в круг.

Я ухватился за прутья, решив испытать их на прочность, но тут же получил такой мощный отлуп, как будто клетка была подключена к высоковольтной линии. Меня даже отбросило вглубь моего узилища, а перед глазами заплясали разноцветные зайчики. Больше я решил не рисковать, а дождаться моего пленителя.

Я отошел вглубь клетки и уселся на пол, обхватив руками колени. Наступившую тишину временами разгоняло только потрескивание горящей свечи, да едва слышное шебуршение мышей где-то глубоко в подвале.

Похоже, что помимо колдовского дара я заимел еще и неимоверно чуткий слух. Раньше таких вещей я попросту не различал. А возможно, что это именно дар таким образом перестраивал мои органы чувств, затачивая их под какие-то еще неведомые мне задачи.

Неожиданно до меня донесся какой-то шум, идущий с улицы — вроде бы собачий, перемежаемый звуками людских голосов — фрицы! Добрались всё-таки до меня, сволочи! Пусть, я и не мог всё расслышать — стены моей темницы были основательными, но человеческую речь я пусть и отрывочно, но распознавал. А уж голос попа я мог бы вычислить, даже находясь за более толстыми стенами. Уж очень он был низкий, «густой» и певучий, словно его обладатель не говорил, а читал нараспев псалмы.

— Ты есть видьеть бегущий партизан? — вопрошал на ломанном русском фриц. — Показывать нам — большой награда от командования Райх!

— Да вы шо, господа хорошие, — донесся до меня размеренный голос попа, от которого, казалось, сотрясались даже стены моей импровизированной тюрьмы. — Вы мне уже и так Храм Божий восстановить разрешили, и проповеди средь паствы проводить, а большей награды мне и не надобно. Я проклятых комиссаришек, что Господа нашего Всеблагого отринули, церкви порушили и за людёв-то не считаю!

Ну, вот, теперь точно приплыли. Сейчас сдаст меня фрицам, поповская морда. Одним ударом двух зайцев убьёт, падла: и ненавистного красного комиссаришку, повинного во всех его бедах и адского ведьмака — проклятую Создателем тварь. Ведь если я правильно понимаю, одна из его основных задач — беспощадно бороться с такими отрыжками преисподней, типа меня.

— Как только увижу кого подозрительного, герр офицер, так сразу к вам, в комендатуру, если сам заломать паразита не смогу.

Я представил себе взгляд того фрица-офицера, глядящего на русского батюшку снизу-вверх. Если он кого и не сможет заломать голыми руками, так это матерого медведя. Да и то, я бы десять раз подумал, на кого мне сделать ставку.

— Гут! Но помньи, Pfaffe (священник) — мы фсё фидеть ошень карашо! Бистро сообщать нам обо всех нарушений режим! — нещадно коверкая русскую речь, произнес немец. — Иначе мы тебья будьем немьножко вьешать на столб фонарья за шея — а это ошень-ошень неприятно и больно!

Голоса постепенно удалялись и вскоре я их уже не слышал. Надо же, я думал поп меня сразу сдаст немцам, и уже приготовился… Но бородатый здоровячок, похоже, решил разобраться со мной сам. Так сказать, по своим, церковным «понятиям». Не привлекая на свою сторону оккупационные власти. Похоже, что война с потусторонними силами, ему важнее попыток выслужиться перед фашистским режимом.

А то, что попик не понаслышке знаком с представителями «сил зла», мне стало ясно еще в тот момент, когда я попробовал вырваться из своей клетки. Ведь не случайно же она оказалась заточена именно под таких «тварей», как я? Конечно, не случайно! Вот не думаю, что в каждой церкви найдется такая интересная клетка. И этот здоровяк совсем не прост!

Прошло совсем немного времени, дверь в мою темницу распахнулась и в помещение грузно ввалился уже знакомый мне попик. Именно ввалился, вторгся, ворвался, ибо он оказался настолько мощным и здоровым, что просто тихонько войти не мог по определению. Даже половицы под его весом натужно заскрипели, когда он подошел к столу и вытащил «спрятанный» под столешницей крепкий табурет. Другой бы его тушу попросту не выдержал.

Поп с табуретом в руке подошел практически вплотную к прутьям моей клетки, поставил его на пол и уселся, не спуская с меня пронзительного взгляда. Пару минут мы играли с ним в гляделки, но никто из нас взгляда не отвел. Наконец здоровяк довольно хмыкнул, огладил длинную густую бороду своей лопатообразной ладонью и тягуче произнес:

— Не из пужливых, значит, ведьмачок? Или совсем еще тупой?

— Слышь, дядя, — осознанно копируя спокойную манеру разговора собеседника, ответил я, — ты если прибить меня хочешь — давай, действуй. Но оскорблять я себя не позволю!

— Ишь, какие мы гордые и ерепенистые, — раскатисто хохотнул поп. — Если бы хотел, еще в церкви бы пришиб…