Товарищ "Чума" (СИ) - "lanpirot" - Страница 16

— Так Навуходоносор — это и есть твое слово? — наконец-то дошло до меня.

— Нешто, не понял?

— Я думал, это ты ругаешься так.

— Балбес! — ворчливо произнесла старуха — Теперь вытяни руку, произнеси Слово и представь себе Веду.

— Как я ее представлю, если не видел никогда?

— Первый раз я их тебе сама в руки со Слова вло̀жу — ответила ведьма — А с нею и Лета, летопись прародителя моего. Береги их пуще глазу — добавила она — ежель жить хошь счастливо̀ и долго! Без Вед, стало быть без знаний, любой ведун — не жилец! Ибо чин вед, черпает силу в Веде. Любая нечисть аль нежить легко и с удовольствием его схарчит. Мы для них, шо лакомый кусочек! Понял, новик?

— Понял, мать! — Кивнул я и вытянул руку — Навуходоносор! — громко и четко произнес я.

В мою руку «упал» тяжеленный и пухлый «талмуд» в потрепанной кожаной обложке и запертый на позеленевшую от времени медную застежку. Я едва его руках удержал, чтобы не уронить.

— Тише ты, Ирод! — шикнула на меня покойница — Слово в секрете держать должно, а не орать на всю ивановскую! Простецу оно не поможет, а вот иному одаренному — колдуну, аль ведьме…

— Понял, бабуль — понятливо кинул я — А как замочек на книжке то открыть?

— На веде-то? Кровью такие скрепы отпираются, милай! — словно неразумному дурачку пояснила мертвая старуха. — Как же еще то?

Друзья! Всем огромное спасибо за проявленный интерес, комментарии, лайки! Это очень важно на старте. А раз книга в первый день выкладки встала в «Популярное» — значит, мы идем верной дорогой! Вы лучшие читатели, которых можно желать. Спасибо вам еще раз!

Всех Благ!

[1]Речь идёт о четырех всадниках Апокалипсиса — Чума (едет на белом коне — ещё известен как Завоеватель), Война (на рыжем коне — ещё известен как Раздор), Голод (на вороном коне) и Смерть (на бледном коне). Бог призывает их и наделяет силой сеять хаос и разрушение в мире. Всадники появляются строго друг за другом, каждый с открытием очередной печати — первых четырёх из семи печатей книги Откровения.

— Настоящее ведовство всегда на теплой кровушке завязано, — хищно улыбнулась мертвячка, облизнув тонкие бескровные губы синим языком. — На людской кровушке! — добавила она, сверкнув красными углями в зрачках. — Запомни это, новик, хорошенько запомни! Только через море крови, непереносимую боль и непомерные страдания к настоящей силе приблизиться можно! Иначе никак!

— Да понял я, понял… — рассматривая внимательно замо̀к древнего фолианта, слегка заторможено произнес я. — И где тут надо кровью расписаться? — спросил я, неаккуратно ковырнув пальцем защелку, покрытую зеленой патиной. — Ох, ёп… тель-моптель!

Палец обожгло болью — невесть откуда взявшийся металлический шип глубоко возился в мякоть подушечки. Хотя буквально мгновением назад его на этом месте точно не было. Зато, после этой «легкой экзекуции» замочек едва слышно щелкнул, и книга, которую ведьма обзывала ведой, открылась.

— Вот и ладушки! — довольно просипела старуха, словно только этого и ожидала. — Теперь она твоя по праву. И ни одна сволочь, пока ты жив, её прочесть не сумеет! Теперь убирай её на Слово, — распорядилась она, — позже сам прочтешь. Разберешься, если в котелке чего имеется. Ну, а если нет — судьба твоя будет весьма печальной, а жизнь — скоротечной! — И покойница вновь ядовито хохотнула.

— Навуходоносор, — едва шевельнув губами, шепнул я — и толстый фолиант просто испарился из моих рук.

Однако, у меня тут же появилось такое чувство, что книга до сих пор находится со мной. Где? Непонятно. Но то, что я в любой момент могу ей воспользоваться, сто пудов!

— Ага, почуял-таки Слово? — скрипнула ведьма.

— Да, — кивнул я, догадавшись о чём она говорит. — А вот само Слово как-нибудь поменять можно? — поинтересовался я на всякий случай.

— А чем тебя Навуходоносор не устраивает? — делано возмутилась покойница.

— Лет сто назад оно, может, и считалось сложным, а у меня варианты получше найдутся. Чтобы уже точно никто не раскусил.

— Так-то оно верно гуторишь, новик: чем сложнее Слово, тем оно надежнее. Но поменять ты его сможешь, только когда первый чин заимеешь. А до того — никак. А теперь давай, достань со Слова Лета̀ — летопись родоначальника нашего.

— Так она же у тебя была, — напомнил я бабке, что никакой-такой леты она мне не передавала.

— Балбес! — вновь беззлобно обозвала меня старуха. — Слово уже твоё. И всё, что на слове — тоже твоё! А там лишь Веда и Лета. Больше двух вещей новику на Слове и не удержать.

— Хм… Методом исключения, значит… — Я «прислушался» к себе. Есть контакт! На Слове у меня действительно хранились две вещи: веда и что-то еще… Пока неизвестное. Вот на этом-то неизвестном предмете я и сосредоточился. — Навуходоносор. — И в мои руки легла записная книга в твердом картонном переплете, а точнее — толстый распухший гроссбух с пожелтевшими растрёпанными листами.

Лета «основателя», конечно, намного уступали веде в размерах, но тоже оказались совсем немаленькими в размерах. Поскольку никакого запора на нем не имелось, я раскрыл наугад записи древнего колдуна.

— Э-э-э, бабуль, а это что за развод? — Я с изумлением пялился на пустые страницы. На желтой старой бумаге присутствовали какие-то жирные пятна, заломы и размохраченные края, но никаким содержанием даже и не пахло! — А записи где?

— Там они, касатик, там, — жутко ухмыльнулась мертвая ведьма, что меня аж передернуло всего. — Даже не сумлевайся! Просто дар ведовской в тебе еще не укоренился. Вот, как только даст первые ростки, так записи сами собой и проявятся.

— Эк, как у вас всё серьёзно! — Теперь уже я усмехнулся, изумленно качая головой. — Конспирация, почище, чем у шпионов!

— Теперь уже и тебя, ми… — Бабка неожиданно закхыркала и зашипела, словно накачанную воздухом шину пробили острым предметом.

Её посиневшее лицо жутко исказилось, превратившись в чудовищный «волчий» оскал, как в затрапезном ужастике про ходячих. Её подернутые мутной пеленой зенки закатились, а сухощавое тело сотрясла судорога.

— Всё… вышло… моё время… Чума… — чудовищным усилием выдавила мертвая старуха, сотрясаясь в конвульсиях. — Теперь…сам… а то меня уже… заждалис-с-ся… Покажи… им всем… Кузькину мать… — Выхаркнула она напоследок, выгибаясь дугой. Язык её уже почти не слушался, но она продолжала сыпать проклятиями неизвестно в чей адрес. — Пусть горят в аду… тва… ри… про… кли… на… ю…

А в избе словно распахнулась дверь в большой промышленный морозильник, в котором очень долгое время тоннами складировали говяжьи туши, но постоянно забывали убираться. Вот и несло соответственно — холодом, кровью, свежим мясом и слабым сладко-гнилостным душком из-под пайлов[1].

Затем повеяло могильным холодом, да таким лютым, что металлическая спинка кровати мгновенно покрылась кристалликами льда.

— Нихренассе, подморозило! — изумленно прошептал я, благоразумно отступая на шаг назад.

И правильно сделал, потому что после от кровати мертвой бабки вдарила такая волна обжигающего жара, что у меня лицо опалило, волосы на голове затрещали и пахнуло палёной шерстью. Изморозь со спинки словно корова языком слизала. А затем вдруг всё резко закончилось, как будто и не было ничего.

Мертвая старуха-ведьма спокойненько себе лежала на кровати, смиренно сложив руки на груди. Как будто и не она сейчас хрипела и билась в конвульсиях, корча зверские рожи. На её лицо словно какое-то умиротворение снизошло.

— Надо же было вляпаться в такое дерьмо? — Я шумно выдохнул, покачал головой и промокнул рукавом нательной рубахи выступивший на лбу пот.

Все происходящее со мной за последний час походило на жесточайший бред, либо галлюцинацию под сильнодействующим препаратом. Может, я действительно того, окончательно чердаком уехал под двойной дозой промедола? Но нет, слишком уж все реальным кажется! В бреду так не бывает. Да и чувствую я себя вполне нормально…