Бег по взлетной полосе - Ру Тори - Страница 23

В поле зрения попадают полки из светлого дерева и металла – подкрадываюсь к ним и хаотично переставляю коллекционные пластинки, тщательно распределенные «папочкой» по датам издания. Отламываю кончик светового меча у пластмассового Люка Скайуокера и злорадно ухмыляюсь, представляя истерику Игоря и его дрожащие от бессилия губы.

У меня отличное настроение, и никому не под силу его испортить – я даже пробую петь вместе с солистом, но голосовые связки сводит спазм.

Бреду на кухню, залезаю с ногами на стул, орудую ложкой в банке с шоколадной пастой и смотрю в окно – далеко внизу дети облепили горки и качели, их звонкий счастливый смех долетает даже до запредельной высоты моего наблюдательного пункта.

Лето неумолимо движется к экватору, еще несколько недель – и площадка внизу опустеет, а по резиновому покрытию закружатся в хороводах желтые листья… Время не статично, оно помимо нашей воли идет вперед.

Вот и папа говорил, что все проходит.

Когда-нибудь пройдет и боль. Когда-нибудь зло обязательно будет наказано и все наладится. И мама обязательно разберется во всем и поймет, как была неправа… Нужно только суметь продержаться.

И сейчас мне хочется действовать: бежать куда-то, делать сотню дел, в панике догонять ускользающую жизнь и проживать ее на полную катушку.

От сладости сводит скулы.

Покидаю нагретый стул, подставляю стакан под шипящую струю и запиваю вредный завтрак водой с привкусом хлорки. Я демонстративно игнорирую полезную еду, оставленную мамой, – пусть ее любимый Игорек следит за своим и без того лошадиным здоровьем.

Забираю мамину косметичку, прячусь в комнате и почти час экспериментирую со своим не слишком выразительным лицом – выходит вызывающе, но мне нравится. Удовлетворенно подмигиваю отражению в зеркале, влезаю в угрюмые бесформенные шмотки и ухожу, оставляя ненавистные комнаты скучать в одиночестве.

Несмотря на безоблачное небо и обманчиво яркое солнце, ледяной ветер пронизывает синтетику олимпийки и запускает мертвые пальцы за шиворот.

Лето выдалось холодным, и надежда на возвращение нормальной погоды тает с каждым днем. Ежусь под козырьком остановки и срываюсь с места, едва тупая морда зеленого автобуса показывается из-за поворота.

Расталкиваю локтями немногочисленных пассажиров, пробиваюсь к средней площадке и прилипаю носом к окну. Щека горит и ноет, в груди мечется тревога и парализующий страх, но я намеренно увожу мысли туда, где хорошо, – я думаю об умопомрачительных глазах Кита, его руках и губах. Голова кружится, ноги слабеют, и я покрепче сжимаю липкий поручень. Под ребрами полыхает пламя.

Наверное, состроив милую физиономию, Кит сейчас наполняет попкорном картонные стаканчики у ТЦ и страдает от недосыпа, мысленно проклиная меня. Он не знает, что я уже близко и на сей раз действительно собираюсь сделать ему сюрприз.

Картинка мира за пыльными разводами словно усилена фильтрами фоторедактора – невозможные оттенки синевы расплескались над серебряными крышами, рябит и мерцает изумрудная листва тополей, фиолетовые, розовые и алые цветы кляксами горят на клумбах. Прохожие исключительно красивы, и каждого я готова обнять и расцеловать.

Но я приберегу это для Кита и наверняка снова его шокирую.

Прерывисто вздыхаю и бодаю стекло, но унять взбесившееся сердце не получается.

Я люблю его… Но признаваться ни за что не стану.

Скрипучий динамик объявляет название следующей остановки. Ничего не вижу от нарастающего волнения и на ощупь продвигаюсь к выходу.

И тут же в ладони разражается жужжанием телефон.

Машинально подношу его к уху и слышу в трубке голос Зои.

– Ян, это я… Есть разговор. Можешь приехать? Прямо сейчас.

Разбитый тротуар, петляя, ведет меня в родной двор, где знаком каждый куст, каждая яма, каждая кочка и каждый камень.

В палисадниках тянутся к свету десятки видов растений – часть названий я помню по папиным объяснениям. Буйство красок в царстве бетонных заборов, глухих стен, разломанных ступеней и ржавеющей арматуры…

Перепрыгиваю трещины в асфальте – на них нельзя наступать под страхом небесной кары – и, прищурившись, оглядываюсь в поисках подруги. Я не знаю, какого черта притащилась сюда после всего, что мне сделала Зоя, но в душе нет зла.

С протяжным воплем раскрывается подъездная дверь, соседка из квартиры снизу ловко выгружает на дорожку клетчатую сумку, набитую дарами природы, – весь район тащит с заброшенных дач фрукты и ягоды, чтобы успеть подороже продать на центральном рынке. Завидев меня, она возмущенно шамкает:

– Яна! Если будешь так шуметь и мальчиков странных водить, вызову участкового!

– Не буду, баб Маш. Мы продаем квартиру! – винюсь я, чувствуя укол сожаления, и ее мутный взгляд проясняется.

– Ох, жаль. Я ж тебя еще вот такой помню. А папа твой каким замечательным парнем был… – Она хватает сумку и, удаляясь, сокрушенно приговаривает: – Жаль, жаль…

И мне жаль.

Опускаюсь на давно не крашенные доски лавочки и поднимаю голову – в пустом окне второго этажа нет белых цветов. Как нет маленькой девочки со звонким голосом и надеждами на будущее. Воспоминания медленно поглощает густой непроглядный туман.

Мама заставляет меня забыть о них, забить, идти дальше.

Но ведь и папа едва ли хотел, чтобы я провела жизнь, закрывшись от всех и страдая!

Только теперь я понимаю, почему пришла на эту встречу.

Это попытка заново научиться быть сильной.

Кутаясь в бесформенный кардиган, к скамейке приближается Зоя, и я пораженно застываю – от ее былого великолепия не осталось и следа: волосы собраны в хвост на затылке, на коже нет ни грамма косметики. Она тускло улыбается и садится рядом:

– Привет. Не сомневалась, что ты прибежишь.

– Ты сама позвала. – Не реагирую на ее выпад и прищуриваюсь. – Так что случилось?

Студеный ветер носится по двору, но Зоя не пытается запахнуть полы – разглядывает пыльные балетки, смахивает со лба непослушную светлую прядь и переводит на меня опухшие заплаканные глаза:

– Мы с Мариком поссорились. Радуйся.

– А должна? – проглотив возмущение, уточняю я.

– Ах, ну да, у тебя же новый друг… – криво усмехается Зоя, ожесточенно кусая губы. – Некто Кит. Придурок конченый… Ты так зазналась после переезда, что окончательно потеряла совесть?

– Брось, – возражаю спокойно, но твердо, – ты предала меня первой! Мне нужно было с кем-то общаться, чтобы не сойти с ума. Он подошел и… Ты ничего не знаешь, Зоя. Чтобы понять, какой он на самом деле, умножь свои восторги на десять. Мы теперь вместе. Он предложил мне встречаться.

Идеальное лицо Зои приобретает землистый оттенок, но она усмехается еще шире и картинно вздыхает:

– Не спросишь, почему я не удивлена? Вообще-то, я позвала тебя сюда не для того, чтобы жаловаться и извиняться. Просто хочу предупредить. Насчет этого чучела.

Молча жду продолжения шоу, но на душе скребут кошки. Что, черт возьми, она плетет?

Кошмарные слухи о его образе жизни циркулируют в городе постоянно, но Зоя никогда раньше не занималась их распространением.

– О, неужели ты начала краситься? – продолжает издеваться она, невинно хлопая ресницами. – Из-за него? Ты теперь предпочитаешь не вспоминать, как он избивал ребят только за то, что они как-то не так на него посмотрели? Или как он с непонятными намерениями вечно пас тебя в коридорах?

Я моргаю. Я прекрасно помню тот липкий безотчетный ужас, что обездвиживал меня в его присутствии, его восторженную рожу во время драк на школьном дворе, его пристальный неподвижный взгляд, проникающий под кожу.

– Ты точно знаешь, что у него в голове? – допытывается Зоя. – Ты уверена в нем?

– Да, – повторяю, сражаясь с нехваткой воздуха.

– Тогда напомни мне, как вы начали общаться?

– Мы случайно встретились в парке. Поболтали… Он оказался совсем не таким, как я думала… – бубню неуверенно и затыкаюсь.