Любимая для монстра - Гусейнова Ольга - Страница 5

Задумчивое молчание главного безопасника страны начало напрягать, но, надо думать, я еще слишком наивный интриган, а вот он, наоборот, слишком опытный. И пока я накручивала себя, переживая о его решении, эйт Хорн доводил меня до нужной кондиции. Наконец, он выдал:

– Хорошо. Тебя выпустят отсюда. И ты останешься Катрией Фолкзан…

– Нет! – оборвала я его и упрямо вздернула подбородок, всем своим видом демонстрируя непреклонность. – Я не позволю лишить меня собственного имени. Поэтому готова выйти отсюда только как Виктория, а Катрия может быть моим вторым именем.

Мужчина скрежетнул зубами и сухо процедил:

– Хорошо, князь согласен объявить народу Солката о том, что даровал своей наследнице второе имя в благодарность за спасение.

– Спасибо, – с облегчением выдохнула я.

Но оказалось, это были не все условия.

– Однако ты обязана дать нам клятву верности и что никогда не…

– Нет! – вновь жестко оборвала я. – Я готова дать кровную клятву о непричинении вреда и верности только своему отцу, князю Дивиту Фолкзану. Вам же я подобных клятв давать не намерена.

– И почему же? – проскрипел ледяным тоном взбешенный темный маг.

– Потому что хранить верность многим невозможно. Вдруг ваши с князем взгляды или жизненные интересы разойдутся. И что тогда делать мне? Разорваться на части? – спокойно пояснила я. – Насколько я понимаю, эрэт Фолкзан решил пока оставить меня в статусе главной наследницы княжества, а значит, может так статься, в будущем я займу трон Солката. Тогда уже вы должны будете верны мне. В этом случае моя клятва сыграет против меня же.

– Я предупреждал тебя, Себ, что эта девочка гораздо умнее и осторожнее Катрии, а ты не верил, – донеслось из темноты коридора.

Через пару мгновений из сумрака вышел сам князь Дивит Фолкзан. Высокий, очень симпатичный, сероглазый мужчина в черном и с цепью на груди. Жесткий, суровый, но справедливый и не бездушный правитель, как я смогла убедиться. Я почувствовала его грусть, душевную боль, пока он пристально рассматривал меня. По-прежнему ощутила непривычное родственное тепло, словно мы и правда с ним родные. Вот бы узнать его поближе. Прочувствовать нутром эту непривычную сопричастность хоть к кому-то, как настоящей дочери.

Жадно рассмотрев отца своего нового тела, я неуверенно улыбнулась, неловко присев в реверансе.

– Я принимаю тебя, Виктория, как свою дочь, – хрипло проговорил князь слова, от которых екнуло мое сердце. Потом, протянув сквозь прутья скарификатор, добавил: – И жду обещанную клятву.

Проколов палец, из-за накативших эмоций я скорее проскрипела клятву, чем торжественно произнесла, правда, немного «упростив»:

– Клянусь, что никогда не буду покушаться на власть и жизнь князя Дивита Фолкзана.

Князь и его страж криво усмехнулись, отметив краткость и узкую направленность клятвы, но приняли как есть. Себ Хорн открыл дверь моей камеры и жестом предложил ее покинуть. Князь протянул мне плащ со словами:

– Всем сказано, что после смерти матери и ее попытки убить меня на твоих глазах, ты была немного не в себе. Мне пришлось закрыть дочь в казематах ради нее самой, пока не возьмет свои эмоции и магию смерти под контроль. Так что твой облик никого не удивит.

– Постараюсь не доставлять вам лишних хлопот, эрэт Фолкзан, – я вновь присела в реверансе.

Для прежней хозяйки тела это было как дышать, а вот для меня кланяться и заискивать – нет. Только человека, от которого зависело: жить мне дальше или нет, надо расположить к себе.

Князь помолчал с минуту, изучая меня, будто муху под лупой. Затем тяжело, немного рвано вдохнув-выдохнув, спросил:

– Насколько хорошо ты помнишь… сроднилась с памятью Катрии?

– Полностью, – глухо призналась я, невольно напрягаясь в ожидании его реакции.

Как только после покушения князя подлатал целитель, произошло много чего. Очнувшись от обморока, я забилась в судорогах от накатывавшей волнами магии смерти. Сперва Катрию отправили в казематы, действительно, чтобы спасти, решив, что, потрясенная потерей матери, она потеряла разум и контроль. Однако оказалось, что началась моя собственная магическая инициация. Ведь магии смерти плевать, чье тело, главное, душа новая, не инициированная, новорожденная, можно сказать!

К сожалению, а может и к счастью, все это я помнила урывками. Как потрясла окружающих тем, что говорила на неизвестном языке, билась в истерике, когда бесконтрольные потоки магии набрасывались на опрометчиво приближавшихся крыс, пытались убить стражников, подходивших к клетке. Князь с Хорном видели, что я не понимала происходящего, не понимала, как и почему мои руки вдруг выпускали жуткие серые жгуты, все вокруг превращавшие в прах и гниль. К тому же на любое обращение и попытку достучаться я выкрикивала другое имя, отказываясь от «своего» и с очумелым видом шарила по своему телу и разглядывала руки и ноги, задирая подол.

Когда окружающие все-таки заподозрили чудовищную подмену и затем убедились в ней с помощью артефакта истины, повелитель Солката меня чуть собственноручно не уничтожил. Но жалкий вид забившейся в угол девушки с внешностью его дочери, с подлинным отчаянием и в слезах таращившейся на него – жуткого мужика с кошмарным черным сгустком в ладони – остановил. Чуть позже князь, выражаясь официальным языком, пересмотрел свои планы на меня.

Потом, когда я лучше освоила чужой язык и воспоминания Катрии, начались тяжелые, утомительные допросы. И еду с водой мне давали только за честные ответы, правдивость которых подтверждал артефакт истины.

Эти двое мужчин, самых влиятельных в Солкате, узнали обо мне очень много. Впрочем, как и я о них. Халзина Бачир, жена князя и мать его единственной дочери, собрала на каждого самое подробное досье. Вот и ее дочери, а теперь и мне о большинстве местных аристократов известно больше, чем они о друг друге знали.

Наконец князь кивнул мне, видимо, удовлетворившись моей памятью. Но расстроенно нахмурился от моего вида – жалкого, замызганного, не подобающего княжне. Дождавшись, когда я наглухо закутаюсь в длинный черный плащ с капюшоном, князь молча двинулся на выход из подземелья. Я спешно семенила за ним, спиной ощущая тяжелый взгляд следовавшего за нами Хорна.

Придерживая полы плаща на груди, я думала о том, как же круто вновь поменяется моя жизнь.

Я, Виктория Невская, родилась в совершенно в другом мире. Сирота и детдомовка, как у нас… там говорят… говорили. Студентка четвертого курса юрфака, считавшаяся, надеюсь, заслуженно, умной и деятельной особой, хоть и со скверным характером. Незамужняя, бездетная, ни разу не любившая мужчину и даже не познавшая страсти. Холодная, расчетливая и пакостливая, в общем, натуральная Шапокляк, как прозвали меня подруги в честь вредного персонажа из мультика.

В той жизни, на Земле, у меня были лишь две ценности. Мои мозги, благодаря которым хорошо училась и продвигалась по жизни, подрабатывая в успешной юридической фирме. И две мои подруги – Мария Васюнина и Евгения Корзинкина, подельницы во всех авантюрах, названные сестры и мое спасение в холодном и неприветливом к сиротам мире.

Пухленькая рыжая Машка из-за красневших по малейшему поводу щек в детстве получила прозвище Томат и училась в меде. Высокую и худую Женьку, студентку экономического факультета, всегда отлично управлявшуюся с цифрами, в детстве за худобу и высокий рост прозвали Шпалой. Обе девочки стали замечательными девушками.

Мы родились в один день, в одном роддоме, и от нас троих отказались родители. Потом и в один детдом попали, который соединил нас навсегда. Неразлучная троица, ставшая семьей, которой нас лишили родители. Или обстоятельства? Кто знает?

И умерли мы тоже в один день и даже в одно время.

Сейчас уже сложно сказать, в какой момент мы втроем открыли для себя музыку. Сперва научились играть на гитаре, потом начали петь. А после выпуска в «свободную» жизнь пение и музыка помогали выживать. Мы зарабатывали, выступая в парках, переходах и кафешках, жили в одной квартире, хотя каждая получила свое жилье. Ведь привыкли всегда и везде быть вместе, делить все на троих, как хорошее, так и плохое.