Московский душегуб - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/84
- Следующая
– Еще шаг, ублюдок, – предупредила она, – нахлебаешься газу до кишок.
– Зачем так?! – изобразил он обиду. – Давай поговорим.
– Ты что же думаешь, козел, поманил – и я твоя?
Обознался, гаденыш. А если Елизару доложу?
– Зачем докладывать, – расстроился Петруша. – Зачем огорчать? Сами разберемся.
– В чем разберемся? Ты чего липнешь?
– Влюбился, – просто признался Петруша. – Как тебя увидел, так и защемило в груди.
– Не в груди у тебя защемило… Говорю тебе, парень, обознался ты. Я дорогая штучка, с челядью не сплю.
Вот тут Петруша и бухнул, доведенный любовью до крайности:
– Какая же я челядь, Маша? Сынком ему прихожусь.
Красивые злобные Машины глазки выпучились от удивления.
– Ты его сын?!
– Это большой секрет, учти!
Маша долго смотрела на него молча.
– Да ты еще больше кретин, чем я думала, – сказала она наконец. – Придется, наверное, все же тебе когда-нибудь дать, но не сегодня. Сегодня я не в настроении.
– А когда? – Петруша судорожно сглотнул слюну.
– Отдельно узнаешь. А покуда пошел вон, сынок.
Потянулись тягостные дни ожидания. У Петруши пропал аппетит, и он весь стал, как пружина на взводе.
Те женщины, которых по привычке к себе приводил, больше его не возбуждали, и любовь с ними была похожа на отбывание трудовой повинности.
Не склонный к вину, он зачастил в маленькую пивную неподалеку от Елизарова дома и там среди пьяного, гомонящего сброда немного отмякал душой. Первый раз в жизни нелюдимый горец почувствовал потребность поделиться с кем-нибудь сердечными переживаниями, но он был одинок в Москве, как могучий дуб в пустыне. Даже в вонючей пивной, где люди быстро братались друг с другом, перед тем как затеять драку, к нему никто не обращался и никто не искал с ним знакомства, видимо, было что-то в его дюжем облике предостерегавшее даже захмелевших мужчин от поспешного приятельства. Но однажды к нему за столик подсел высокий, крепенький молодой человек с трехлитровым графинчиком пива и с креветками и, одарив бесшабашной улыбкой, добродушно спросил:
– Что, тяжко с бодуна, брат?
Насупясь, Петруша что-то буркнул сквозь зубы, чего и сам не понял. Молодой человек ничуть не смутился.
– Я тоже вчера налимонился будь здоров. Ничего, сейчас поправимся. Коля Фомкин, гинеколог. Тебя как величают?
– Петруша, – по-прежнему сквозь зубы процедил Петруша, но неожиданный собутыльник ему понравился сразу. Особенно, конечно, заинтриговала его профессия. Гинеколог – это тебе не сапожник и даже не мент. Это человек, которому женщины добровольно открывают самые сокровенные тайны. К тому же видно было, что малый прост, прямодушен и не гоношится своей счастливой долей. Через пару-тройку кружек они уже непринужденно болтали, и давным-давно Петруша не чувствовал себя таким свободным, раскованным и остроумным. По натуре он был застенчив и подозрителен, да и ответственная служба наложила тяжелый отпечаток, но этого веселого, общительного парня трудно было заподозрить в каком-нибудь коварстве. К тому же сразу чувствовалось, что он глуповат, хотя и гинеколог.
Про себя Петруша немного над ним посмеивался и прикидывал, что если знакомство упрочится, то впоследствии можно будет употребить его и по прямому назначению, такого крепенького, аппетитного петушка.
Забавно будет отдраить гинеколога. Разговор их, естественно, все время крутился вокруг женщин, и Коля Фомкин успел уже много рассказать поучительных случаев из своей медицинской практики, прежде чем Петруша наконец решился с ним посоветоваться. Но начал издалека.
– Вот скажи, Коля, как врач, – спросил он, починая третий графинчик, – неужели все женщины шлюхи?
Или это только так кажется?
Фомкин скорчил обиженную гримасу:
– Распространенное заблуждение. Среди женщин встречаются чистые, возвышенные создания, которые и нам с тобой не уступят в благородстве.
– Ну да уж, – усомнился Петруша.
– Чего далеко ходить. Недавно у меня была библиотекарша какого-то института. Обслужил ее прямо в кресле, так она, поверишь ли, сама десять штук отстегнула, как за консультацию. Хочешь познакомлю?
Петруша не всегда понимал, когда новый друг шутит, а когда нет, и на всякий случай рассмеялся.
– Познакомь, буду обязан, хотя мне ихние бабки до лампочки. Своих хватает… А вот объясни тогда такой нонсенс. Если женщина все время ходит голая по квартире… Она кто такая? Шлюха или нет?
– Необязательно. Комплекс эксгибиционизма.
Вполне может быть порядочная, целомудренная дама, но себе на уме.
– Что такое – эксионизм? Еврейка, что ли? – нахмурился Петруша.
– Наука относит эксгибиционизм к легким половым извращениям, но я с этим не согласен. Что же извращенного в желании человека вернуться к природе, к своему натуральному облику? Я бы даже сказал, что скорее уж этакая, знаешь, истерическая стыдливость свидетельствует о психическом надломе.
Научное объяснение, в котором он ни бельмеса не понял, так понравилось Петруше, что он торопливо заказал триста граммов водки. Только когда выпили и закусили и в глазах у обоих заслезилась истинно братская приязнь, он вернулся к начатой теме:
– А вот как ты со стороны посмотришь, Коля, как гинеколог? Вот есть одна красотка, и вижу, тянется ко мне, а не дает. И при этом все время голая, как гесионистка. Вот куда ее можно отнести?
Коля Фомкин озадаченно пережевывал кусочек копченой колбасы.
– Голая – почему? Ты ее раздел?
Петруша разозлился:
– Сама разделась, сама! Я тебе про что толкую?
И не дает. Нормальная она?
– Другой мужик у нее есть?
– Это вряд ли.
– Может, она девушка?
– Да ты что, Коль? Ей за тридцать. И все время голая.
– Не больная? Я имею в виду триппер.
– Здоровей нас с тобой.
– Любит, – твердо сказал Коля Фомкин. – Любит и стыдится признаться. Других объяснений нет.
Петруша не поленился встать:
– Дай тебя обниму и поцелую, друг!
Застигнутый врасплох столь горячим проявлением чувств, Фомкин судорожно прижал под мышкой кобуру, чтобы ее невзначай не нащупал Елизаров ординарец…
* * *
Вечером по телефону доложил Башлыкову:
– Сделано, шеф. Обезьяна на поводке. Подробности – письмом.
– Чтобы никакой инициативы, Коля! Гляди у меня!
За два года Коля Фомкин выработался в первоклассного гончака, неутомимого, сметливого, с индивидуальным почерком, и Башлыков им гордился. Но был у Фомкина недостаток, который мог стоить ему головы, – чрезмерная самоуверенность. Сам Башлыков после неудачного покушения на Благовестова плотно держался в тени. Отчасти он был доволен, что старик воскрес из мертвых. Психологическую сверхзадачу Башлыков выполнил, подбросил сухое полешко в костер страха, подозрительности и вражды. Драчка между подпольными синдикатами затеялась смертельная и быстро переместилась в верхние слои власти. С удовольствием он наблюдал по телевизору и по газетам, какие там завязывались узелки. Все эти "новые русские", награбив больше, чем могли унести, пока еще на глазах у изумленной публики денно и нощно обливали друг друга грязью, но уже готовы были приступить к взаимному истреблению.
Враг приоткрыл лицо, оно было безумным. Хасбулатовы и Гайдары, продолжая по инерции цокать языками о светлом рыночном рае, на самом деле приуготовились к последнему единоборству на узкой площадке между вчерашней победой и завтрашним небытием. Кто посметливее, грузил чемоданы и исчезал за горизонтом, подавая издалека торжествующие клики. Неслыханный разлад начался и среди тех, кто управлял правительственными марионетками. Мудрые финансовые воротилы, повелители людских судеб, уже не думали о наращивании капитала, о сверхприбылях, а мечтали лишь о том, как бы половчее замочить конкурента. Заокеанские братья с ужасом взирали на русскую смуту, в которой невозможно было что-либо понять. Особенно сокрушались те, кто успел закинуть в это болото долларовый крючок. Со слезами на глазах они наблюдали, как русское ворье перегрызало этот крючок зубами.
- Предыдущая
- 39/84
- Следующая
