Московский душегуб - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/84
- Следующая
– Вы имеете в виду спекуляцию, бизнес?
– Почему обязательно бизнес. В наше время талантливый человек может проявить себя на любом поприще. Кстати, почему ты не поступил в институт?
– Еще не выбрал в какой. – Колыхание ее грудей под платьем, подобное волнам, держало его в неприятном напряжении.
– Как-то ты ловко уходишь от ответа, Иван Федорович. Уж не прикидываешься ли передо мной дурачком?
Вот тут-то по интонации, по лукаво блеснувшему взгляду он и заподозрил, что она знает о нем больше, чем высказывает.
– Я не прикидываюсь, – обиделся он. – Зачем мне это?
– Тогда расскажи о своих убеждениях. Кто ты такой, хочу я знать.
– О каких убеждениях? О политических?
– Ну, допустим.
– Нет у меня никаких убеждений. Откуда в моем возрасте, Ирина Карповна? Отец – фирмач, мать – спекулянтка, конечно, склоняюсь к демократии.
– Девушка у тебя есть?
Ивану все больше не нравился этот допрос.
– Есть. Невеста.
– И она кто?
– Проститутка. Но я ее постепенно от этой профессии отважу. Как только начну хорошо зарабатывать.
Ирина Карповна сняла очки и положила их перед собой на пачку бумаг. Без очков глаза у нее засветились веселой голубизной.
– Знаешь ли, Ванечка, ты ведь не так прост, как кажешься, верно? Пожалуй, мы сработаемся. Куришь?
Пьешь?
– Только когда есть деньги.
К концу недели он уже со многими познакомился, а с одним шустрым пареньком по имени Булат немного подружился. Как-то оба задержались на работе и вместе вышли на улицу.
– Пойдем, что ли, шарахнем по маленькой? – предложил Булат.
– Почему бы и нет.
Зашли в ближайший питейный шалманчик и уселись за пластиковой стойкой. Булат заказал два крепких коктейля и по бутерброду с ветчиной. Тут же на них стали пялиться две девицы, сидящие неподалеку за столиком.
На Булата вообще женщины заглядывались, да это и не мудрено: высокий, худенький, гибкий, он был одновременно похож на турка, на негра и на жителя Скандинавии. Экзотический цветок московских джунглей. Обыкновенно благодушный и смешливый, сегодня он был зол. Он уже полгода вкалывал курьером, а повышение, как выяснилось в разговоре с мадам, ему пока не светило. Причина была в том, что он отказывался вздрючить эту "старую извращенку".
– Брось, – не поверил Иван. – Она не такая.
– Не строй из себя дебила, тебе не идет. На тебя она тоже глаз положила. У нас все через это проходят.
Да я не против, но пусть даст гарантии.
– А куда она тебя должна повысить?
Булат подмигнул турецким глазом:
– Поближе к кормушке, куда же еще.
В пустой болтовне курьерской мелюзги это слово мелькало часто так или этак, как опознавательный знак приобщенности к некоей опасной и сладкой тайне.
Назывались фамилии, иногда очень известные, и фантастические суммы, сваливающиеся на счастливчиков прямо из воздуха; точно так же, думал Иван, в иные времена где-нибудь в барской прихожей слуги обсуждали сокровенные делишки господ, со значительными и насмешливыми ужимками. Увы, мало что меняется в продажном мире.
Булат, разомлевший от коньячного коктейля, признался, что в ближайшее время надеется перебраться в отдел лицензий, а уж там… Пообещал и Ивана перетащить за собой, если тот окажет маленькую услугу.
– Какую? – спросил Иван с готовностью.
Услуга действительно оказалась пустяковой. Иван должен был оформить фиктивный брак с какой-то дальней родственницей Булата, которой срочно требовалось перебраться из Баку в Москву. Булат мог сам жениться на родственнице, но его родители были против, потому что были людьми заскорузлыми, с уклоном в маразм и ни уха ни рыла не смыслили не только в бизнесе, но вообще в современной жизни. Родители, сказал Булат, были его ахиллесовой пятой, они мало того что тайно симпатизировали коммунистам, но еще пошли и проголосовали за Жириновского. Булат тут же пожалел о своей откровенности и потребовал от товарища клятвы молчания. Если об этом станет известно на службе, объяснил он, мадам в ту же секунду вышвырнет его на улицу, хоть он будет дрючить ее по десять раз на дню. Иван поклялся своими будущими детьми, что замкнет уста навеки.
– Ну а как насчет фиктивного брака?
– Заманчиво, – сказал Иван. – Я подумаю.
– Тысчонок десять зеленки она нам не глядя отстегнет, – пообещал Булат.
Иван заметил, что для него деньги не главное, а главное – помочь в беде хорошему человеку.
– Ты настоящий друг, – сказал Булат растроганно. – Мы с тобой еще не такое провернем. Хочешь, этих телок снимем? У них наверняка хата есть.
Но Иван отказался. Он ехал домой с тревожным чувством, как обычно в последние дни. Дело в том, что Нина Зайцева, которую он подобрал в "комке", как-то так сноровисто обжилась, что, кажется, никуда не собиралась больше уходить. Помогала матери по хозяйству, бегала по магазинам, прибиралась в квартире, перестала краситься, и они с Асей уже два или три раза вместе ездили на спиритические сеансы. По вечерам, если он усаживался у телевизора, в один голос его журили.
– Грех это, сынок, – наставляла маманя, впавшая в дурь. – Сатанинскими соблазнами тешишься.
И Нина, сжав губы бантиком, жеманно подуськивала:
– Ох, Ванечка, неужели тебе нравится эта срамота?
Вон по учебной программе богослужение передают. Давай переключим.
Если же поздно возвращался, обе кукушки, молодая и старая, дожидались на кухне с горячим ужином. Пока ел, напевали с двух сторон:
– Сыночек, рази можно в лихое-то время по ночам гулять? Меня бы хоть пожалел.
– Именно, Ванечка, совести не бывает у тех людей, которые мать терзают.
По ночам он теперь запирался в комнате на ключ, но стоило задремать, как коварная лиса обязательно скреблась в дверь, а по утрам бросала на него презрительные взгляды. Однажды прижала крепко в углу. Так тискала, и на шее висла, и губы кусала, он чуть не обмяк. Мать, как на грех, заперлась в туалете.
– Все равно, Ванечка, – нашептывала меж поцелуев змея, – все равно, неприкасаемый мой, я тебя съем. Никуда не денешься.
– Зачем тебе это?
– Потому что обидно. Никто еще меня не отталкивал.
Пытался он мать урезонить:
– Она же прикидывается, мама, неужели не видишь? Ну проверь, дай ей денег, сразу уберется.
Куда там!
– Ой, сынок, не суди по себе о людях. У Ниночки судьба не заладилась, это да. Теперь она заново на свет Божий возрождается. Это, может, чудо нам явил Господь. Стыдно сомневаться.
Иногда по вечерам захаживал Филипп Филиппович, нареченный Ванечкин отец. Вот уж кто точно за последний год заново народился. Большими капиталами ворочал. В Алешкиной Михайлова банде был мозговьм центром. Он да еще некий Вдовкин, бывший инженер-компьютерщик, которого никто никогда не видел трезвым, но которого, по словам матери, нельзя было за это осуждать, потому что он перенес большое горе. Достаточно было один раз на этого таинственного Вдовкина посмотреть – тюфяк с мутным взглядом, – чтобы понять: если у такого человека могло быть горе, то разве что не донес до дома ящик с пивом. Однако оглядываясь на прожитую собственную жизнь, Иван вынужден был признаться самому себе, что частенько спешил в выводах…
Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня.
– Теперь тебе хана, – посочувствовал Ваня, принимая жертву, – как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке.
– А что с ней?
– Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить.
– Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь…
А ты не вернешь мне этот ход?
– Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться – мы же на деньги играем.
Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Долго тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида.
- Предыдущая
- 31/84
- Следующая
