Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович - Страница 5

— Нет уж, — сказал Тарик, нисколечко не раздумывая. — Ступай неси воду, а задумку эту выбрось из головы. Пару шустаков я тебе ради ярмарки и так подарю.

— А может, все ж таки...

— Шагай, кому говорю! — прикрикнул Тарик уже с надлежащей строгостью в голосе.

Подействовало. Подхватив полуведерки, Нури пошла к бочкам, а Тарик задумчиво смотрел ей вслед, немножко копаясь в себе...

Положа руку на сердце, порывшись в глубинах души, наедине с собой можно признаться: при других раскладах он, очень может оказаться, и отозвался бы на такое предложение, не раздумывая сходил бы в сараюшку. Это с девчонками моложе двенадцати годочков вытворять этакое, пусть даже не жульканье, крайне предосудительно — пару дюжин розог вмиг отхватишь, а при особенном невезении можно и загреметь в Воспиталку. Но в том случае исключительно, когда речь идет о вольных горожанках. Кабальницы — совсем другое. Вообще-то, и их жулькать, не достигших четырнадцати годочков, считается немного предосудительно — но это чистая негласка и не более того, писаных регламентов наподобие тех, что защищают горожаночек, тут нет. То, что предлагала только что Нури, ни под какие негласки не подпадает, кабальница — полная собственность хозяина. И ограничься бы Хорек только этим, Тарик не смотрел бы на него так презрительно. В конце концов, есть в их классе в Школариуме двое зухов, любящих при случае похвастать, что недавно сделали сосунками родительских кабальниц — вовсе даже не принуждая, обе, годочки Нури, охотно согласились за невеликую медную денежку и подарочки вроде дешевых лент в волосы и браслетиков-колечек. Никто в классе не сомневается, что парнишки не врут, а говорят правду: кабальницы есть кабальницы, знают свое незавидное местечко на грешной земле. К тому же, как только что сказала Нури, их от этого не убудет...

Вот только те две кабальницы, судя по рассказам одноклассников, весьма даже симпотные. А Нури сущая уродинка, вся какая-то кособокая, ноги кривенькие, на личико страшноватая. Тарику только сейчас пришло в голову: а что, если родители нарочно такую уродинку и купили, чтобы сыновьям, когда подрастут, лишние глупости в головы не лезли? Очередная взрослая хитрость из тех, которые не сразу понимаешь и усматриваешь...

Не хватало еще забивать голову этим! Есть заботы и поважнее.

Так что Тарик аккуратно закрыл колодец крышкой и пошел в дом. Там первым делом достал одну из квадратных пустых коробок из-под глухой укупорки^{3 4} (брат привез с позапрошлой войны вражеские трофеи, не попадавшие под обычную негласку на этот счет) и высыпал на застеленную постель звенящую кучку серебряных денаров — половина новеньких с королем Ромериком, половина постарее, чуть стершиеся и поцарапанные. И отобрал из тех, что уже немало покружили по рукам, двадцать кругляшей, как и говорил Чампи. Подумал, что книготорговцу будет все равно — монеты не настолько стертые, чтобы их не принимали. Одним махом лишался почти половины накоплений, так что пусть уж остаются новенькие...

В обычное время отправился бы в город лишь в рубахе с пояском, что было вполне политесно по летней поре. Однако сейчас оба места, куда он направлялся, требовали некоторой солидности, и Тарик накинул легкий кафтанчик из канауса *, фиолетовый к тому же, а это извечный цвет учености, Тарик надеялся, делавший его чуточку взрослее. В один карман ссыпал предназначенные для книжной лавки монеты, а в другой еще несколько, вспомнив рассказы Балле. Надел фиолетовый же берет, полюбовался на себя в зеркальце и остался доволен: в самом деле, солидности прибавилось...

Вышел за калитку, прошел мимо двух домов — бабкино подворье пустехонько, а в другом огороде хлопочут два Недоросля, сыновья дядюшки Ертея, — свернул на улицу Серебряного Волка.

И вскоре, прошагав мимо десятка домов, наткнулся на маленькую, но досадную неприятность.

Дядюшка Алтуфер опять спустил с цепи своего дворового пса — здоровенного, черного с рыжиной, — и тот лежал у калитки, взирая на улицу: ждал подходящую жертву. Многие дворовые собаки невозбранно разгуливали по улице, и к этому привыкли с незапамятных времен. Но этот кобель был дурной: обожал облаять кого-то, особенно слабодушного Недоросля, делая вид, что вот-вот цапнет, придавал себе самый грозный вид, притворялся, что нападает, — а потом, потешив свою песью душеньку (впрочем, откуда у неразумных тварей душа?), снова заваливался под калитку. Хорошо еще, никого ни разу не укусил (на это склочный дядюшка Алтуфер и упирал, когда ему высказывали претензию, — иначе пса давно пришибли бы втихомолку)...

Завидев Тарика, пес оживился, вскочил, зло гавкнул пару раз, низко опуская лобастую башку, но тут же увял. Еще бы — неделю назад, когда взялся пугать трех Недорослей, получил от Тарика палкой по хребтине, а память у собак отменная. Быстренько сообразил, что связываться не стоит. Тарик прошел мимо, нарочно замедлив шаг, ни разу не оглянувшись, но на душе, пока не отошел подальше, было не то чтобы неспокойно, однако ж неприятно: хоть никогда раньше подобного за псиной не водилось, запросто мог налететь сзади и порвать новые выходные штаны — характер у него, говорили Недоросли, к старости совсем испортился, как и у людей случается...

Обошлось. А вот дальше...

Еще издали он увидел над крышами клятый цветок баралейника, кружево черного сияния. Вроде бы и не скажешь про черный цвет, что он сверкает, но этот именно что сверкал, как только что отчеканенная монета... Тарик на миг сбился с шага, но после недолгого

ошеломления двинулся дальше. И очень быстро стал догадываться, где этот символ черного чародейства обосновался...

Так оно и оказалось. Церковь святого Берамо, покровителя столицы, в первый миг показалась чужой и незнакомой. С тех самых пор, как Тарик себя помнил, над высоким куполом на золоченом штыре высотой в человеческий рост красовался золоченый же символ Создателя, большой, видимый издалека. Сейчас его не стало, от штыря не осталось и обломочка — по верхушке купола словно огромным молотом ударили, и темно-коричневая черепица то ли провалилась внутрь, на чердак, то ли... Ага, у водосточного желоба, охватывавшего круглую крышу, задержалось несколько целых черепиц, продолговатых, овальных, но гораздо больше было кусков. И внизу, у восточной стены, там и сям валяются и целые черепицы (хорошо ее делали старые мастера, если выдержала падение с такой высоты и не разбилась), и куски. Молния, конечно. Вчерашняя гроза. Молния ударила прямехонько в символ, снесла верхушку купола. Каждый дом давным-давно обустроен ловцом небесного огня⁵ — кроме церквей. Церковь так и не приняла эту придуманную лет тридцать назад новоделку: считается, что все небесные стихии буйствуют по воле Создателя, и он не станет посылать беды на дом, где ему воздают почести.

Однако цветок баралейника... Уж не свидетельствует ли он, что порой буйную небесную стихию посылает и кто другой? В деревнях Тарик слыхивал о черных колдунах и ведьмах, как раз и насылающих градобития, бури, ливни... но вот о грозах по воле злых чародеев не слыхал. И Стайвен Канг ничегошеньки об этом не писал, а уж он-то великий знаток колдовства, это даже ехидный на язык студиозус Балле признает...

Тарик стоял в полной растерянности, совершенно не представляя, что ему делать. Отыскать отца Михалика и рассказать о сегодняшней ночной гостье, о цветке баралейника, который видит не только он, но и рыбарь, объяснивший, что это означает? И о погубленных голубях. Отец Михалик и сам, конечно, про них знает, как и вся

улица, но ничегошеньки не знает про цветок баралейника, там появившийся...

А что, если священник не поверит? Решит, будто Тарик все это сочинил неведомо из каких побуждений? Доказательств-то никаких, кроме словес Школяра...

Есть и более существенные обстоятельства. Сколько Тарик себя помнит, сколько раз бывал в церкви на пастырском слове и очищении души, никогда отец Михалик не говорил о ведьмах и колдунах как о плотских, реальных злых созданиях, в человеческом облике обитающих рядом с обыкновенными людьми. Всякий раз предупреждал, что необходимо беречься от соблазнов Врага Человеческого, — но всегда эти соблазны сеяли те слуги Врага, что человеческого облика не имели вовсе: они, невидимые человеческим глазом, рыщут по грешной земле холодными ветерками, пыльными вихорками, гораздо реже — клочьями тумана, порывами ледяного дождика, неожиданно налетающими, когда дождя вовсе и нет... И в прочем похожем виде, относящемся к небесным стихиям, — вернее говоря, прикидываясь таковыми. И ведьмы, и колдуны, как-то сказал священник на лекционе в церковной школе, только в старые времена невозбранно водились в большом количестве, жили меж людей до поры до времени, но понемногу большинство их вывели и изловили — начали эту охоту еще святые, а потом переняли нелегкую службу подвижники и, наконец, Гончие Создателя. И так рьяно они преследовали нечисть, что ее осталось совсем мало, а некоторые разновидности исчезли вовсе. Их не извели начисто, ведьм и колдунов, но нет у них былой нешуточной силы, и те таятся вовсе уж укромно, опасаясь дать себя обнаружить. Иногда их все же выволакивают из темных углов, распознают под невинными личинами, но происходит такое очень редко — не из-за нерадения охотников за нечистью, а оттого, что очень уж мало ее осталось. Действительно, Тарик лишь раз за свою жизнь слышал об изобличении черного колдуна и был очевидцем его сожжения на костре, и за жизнь папани и мамани они только раз до рождения Тарика слыхали о разоблаченной ведьме — да и то случилось это на противолеглом конце столицы. Там не было никакого костра, и история обросла такими небылицами и слухами, что иные (включая худога Гаспера и его друзей-студиозусов) считают ее очередной городской легендой, каких кружит превеликое множество...