Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович - Страница 43

Примечательный был человек: всего-то десятью годочками старше Тарика, но на ногах стоял крепко. Пошел даже дальше отца-Часовщика: закончил Механериум³¹ (куда простолюдину попасть непросто), стал работать в большой мастерской, изготовлявшей паровые котлы для пироскафов, и к тому времени командовал уже двумя десятками мастеровых на Анжинерской должности. Очень он любил музыку, знался немного и в высокой, сам неплохо играл на гитарионе. И потому, став самым молодым из Старшин улицы, принял присмотр за Плясовой. Водил знакомство и с музыкантами — работящими, не спившимися.

'' Механериум — учебное заведение рангом чуточку ниже института, выпускающее, как мы бы сказали, квалифицированных техников.

Плясовая тогда переживала не лучшие времена: двух музыкантов пришлось прогнать за чрезмерное увлечение вином, трое пришли в дряхлость и отправились на старческую денежку, а самое печальное — многолетний изящный махальщик сослепу попал под габару, сломал руку так, что вернуться к прежнему занятию не мог, и равноценной замены ему подыскать не удавалось...

Самое удивительное — иногда на пирушки в доме барона попадали и люди вполне приличные, благополучные. Вот так однажды пришли трое бывших музыкантов барона и привели с собой Барада-ша, кое-что уже слышавшего о таланте, который попал в печальные жизненные обстоятельства и откровенно катится по наклонной на самое дно...

Осмотревшись, молодой Мастер быстро обдумал не особенно сложный план действий и с присущим ему рвением стал претворять его в жизнь, прикинув, что успех вполне возможен, а при неудаче потерь не будет. Как там все проходило, он не рассказывал, но уже через пару дней уговорил барона продать пришедший в совершеннейший упадок дом и купить оказавшийся выморочным домик на улице Серебряного Волка (благо дом барона был не фамильным особняком и под категорию «родовое гнездо» никак не подходил). Доставшаяся барону разница меж стоимостью обоих домов оказалась не столь уж маленькой.

И ведь все получилось как нельзя лучше! Должно быть, барон, как показали последующие одиннадцать лет, оказался не совсем пропащим и обеими руками ухватился за возможность вернуться к изящным искусствам, пусть и не с прежним блеском. Правда, какое-то время его держали на положении натурального тюремного сидельца: сменяясь через каждые несколько часов, его днем и ночью караулили два тогдашних распорядителя, из дома не выпускали и позволяли лишь не самый большой жбан не самого крепкого пива. Нескольких прихлебателей, неведомыми путями прознавших новое местожительство «двуногого вымени» и нагрянувших в гости, затрещинами вышибли за пределы улицы, пригрозив, что, если еще раз увидят, ноги поломают.

И на улице Серебряного Волка появился новый изящный махальщик, которым она очень скоро стала откровенно гордиться, а то и хвастать: ни у кого больше такого не было не то что в столице — во всем королевстве (да вдобавок с орденами, которые Барадаш сразу же выкупил из заклада). Музыкантов набрали новых — уже под руководством барона, знавшего в этом толк. А сам он прижился.

Вскоре ему подобрали кухарку и служанку из нестарых вдовушек, домовитых и не особенных светочей высокой морали, так что они до сих пор прислуживают хозяину не только днем, к чему улица относится с пониманием: все обставлено крайне политесно, за пределы домика не выходит. Даже то, что у кухарки взял да родился мальчик, шума не произвело — с нестарыми вдовушками такое случается, а то, что барон сына своей прислуги взял на воспитание в своем доме, говорит лишь о благородстве его души (иные в таких случаях оконфузившуюся прислугу за дверь выставляют, сунув лишь малую голику денежки). Недорослю уже семь, изрядный сорванец растет, ничем не уступающий годовичкам из компании Дальперика, крепенький и ухоженный. Барон его даже немного учит грамоте и игре на скрипице, к чему, говорят, у сорванца есть способности...

Конечно, полностью излечиться от чрезмерного винопития барон не смог (вроде помочь в этом могут заклятья белых колдунов и ведунов, но это известно с чужих слов). Однако он ни разочка не сорвал плясок или торжественных дней, когда в шествиях участвовали и Цеха, и улицы со своими музыкальными отрядами. Освободившись же от забот, уходил в загул надолго, к чему относились понятливо и в вину ему не ставили. Тем более что с наступлением зимних холодов пляски прекращались до весеннего тепла, и музыканты уходили играть в теплые плясовые залы, а барон это время отдавал музыке. Высокой музыки больше не сочинял, но создал немало песенок, за которые ему неплохо платили появившиеся в последние годы музыкальные посредники — они нанимали сочинителей писать к ним слова, а потом продавали готовую песенку владельцам таверн п музыкальных домов (понемногу песенки начинали расходиться уже бесплатно, но посредники успевали хорошо заработать).

Ну наконец-то! Распорядители захлопнули ворота и заложили засовы. Несколько особенных копуш, подошедших с двух сторон, грустно постояли и поплелись восвояси — знали, что нипочем их не пустят. Ничего, в следующий раз раньше всех прибегут с первым ударом колокола...

Звуки кошачьих мучений уже несколько минут как смолкли — скрипицы и гитарионы в полном порядке. У перил площадки появился седовласый и осанистый дядюшка Аовент, Старейшина улицы. Воцарилась полнейшая тишина, лица у всех были озарены радостным предвкушением, и нетерпения на них не усматривалось — все знали, что долгих речей не будет. Дядюшка Аовент торжественно провозгласил, не особенно и напрягая голос:

— Почтенные обитатели улицы Серебряного Волка и почтенные гости! Да повстанут ради вашего приятного отдохновения Праздничные Пляски!

Поклонился собравшимся и удалился. Спиной к перилам встал прямой, как его палочка из редкостного заморского дерева «розовый сарандак», барон Лайток — теперь он был безраздельным командиром. Переждав громоподобный треск рукоплесканий, он воздел палочку, и упала тишина. Музыканты, как полагалось, заиграли вступление — «Весеннюю капель», сочиненную бароном во времена его беспечальной королевской службы. Музыка сначала была тихой, особо задушевной, но понемногу обретала больше живости...

Вслед за тем, опять-таки по старому заведенному порядку, заиграли «лагатош». Собравшиеся отхлынули к ограде, оставив изрядное свободное пространство, и к центру деревянного круга очень неспешно — быстрее и не могли — двинулись вставшие со скамеек пары: вовсе уж дряхлые старики и старушки, всегда открывавшие пляски.

Их набралось не более дюжины, на обширном пустом пространстве они казались несколькими кустиками цветов посреди поросшей травой равнины — ну что поделать, Тарик слышал от старших, что порой на «лагатош» выходила одна-единственная пара, а остальные по немощи так и оставались сидеть...

«Лагатош», строго говоря, даже и не пляска. Заключается он в том, что пары шагают по кругу взявшись за руки, выбросив вперед руки со сплетенными пальцами и подбоченившись свободными. Шагов через двадцать, когда ударят литавры, останавливаются, выставляют — не выбрасывают, такие резкие движения им не по силам! — сначала левую, потом правую ногу, а затем движутся дальше. Вот и все. Те, кто моложе (особенно те, кто гораздо моложе), смотрят на это насмешливо — как Тарик, что греха таить, — но насмешку на лица не допускают из уважения к сединам...

После первого круга остались четыре пары, остальные тяжело пошагали к скамейкам с возбужденными, а иные и с грустными лицами — несомненно, ожили воспоминания о молодости. Второй круг прошли три пары, третий одолела только одна — и вернулась к скамейкам под рукоплескания, частью обязательные, а частью искренне горячие...

Наступало время проворных плясунов и плясуний — вовсе не обязательно молодых годами, хватает и пожилых, ни в чем не уступающих юным (ну разве что быстрых плясок они себе позволяют меньше — все же здоровье не то), что уж говорить о годовичках родителей Тарика? Их здесь немало...

Заиграли вступление к «бардебашу» — оно самое длинное, у других плясок не в пример короче, а у иных его почти и нет. Такова уж задорная пляска, единственная требующая довольно долгих приготовлений, прямо-таки военного построения шеренг...