Небо в кармане 2! (СИ) - Малыгин Владимир - Страница 41

— А как же тогда… — Александр Михайлович даже растерялся от этих слов, поэтому и перебил государя.

— Молодой Шепелев поступит в Михайловское училище и закончит его досрочно. Уверен, что ему по силам сделать это. Но до поступления он обязательно должен будет встретиться с Жуковским. От этого разговора будет зависеть вся его дальнейшая судьба. Постарайся, чтобы они встретились при твоём непосредственном участии. Теперь поговорим о том, каким я вижу твоё участие в этом новом деле…

«А день такой погожий…»

И я второй раз поднимаю самолёт в воздух. Второй раз сижу как на иголках, а сердце замирает при каждом чихе или перебое мотора. Сколько ещё он сможет продержаться? Да, масло меняю после каждого вылета, топливо фильтрую по два раза, а толку? Нет, несомненная польза от подобного обслуживания есть, не спорю, но обыкновенную усталость механизмов никто не отменял.

Он и так уже столько проработал, сколько ни один из них не продержался. Списываю ещё и на то, что эксплуатирую его с минимальными нагрузками и не газую то и дело почём зря. Максимальные обороты использую довольно редко и наработка моторочасов на них у меня минимальная. Плюс принудительное охлаждение и редуктор, который принимает на себя основные крутящие моменты и нагрузки.

Сегодня буду выполнять на один полёт больше. Только что Паньшин разбросал плакатики над ипподромом, сейчас будет делать то же самое, только над центром Петербурга. Затем крайний вылет на потеху собравшейся публики. И вместо Александра Карловича пассажирское кресло займёт кто-то из спонсоров. Кто конкретно, пока не знаю, мне ещё не доводили. Надеюсь, кто-то адекватный…

А пока взлетаем в северном направлении вдоль центральной трибуны под радостный гомон заполненных до отказа трибун, под мельтешение флажков в руках разгорячённой публики. Под размахивание головными уборами, зонтиками и прочей носимой ерундой. А ещё где-то там, в главной ложе, находится Его Императорское Величество вместе со всей своей семьёй и свитой. Стараюсь в ту сторону вообще не смотреть, отвлекает. И шум толпы пропускаю мимо ушей. Для меня сейчас только один шум существует — стрекотание работающего мотора.

И во время полёта постоянно осматриваю местность под нами, подыскиваю подходящие посадочные площадки. Так, на всякий случай. Оно и спокойнее, и надёжнее. В районе ипподрома я как бы уже всё изучил, могу с закрытыми глазами самолёт посадить при отказе двигателя, а вот в городе…

Короче, мысли такие от себя гоню, но при всём при том площадки для аварийной посадки нужно знать!

Набираю высоту, разворачиваюсь на сто восемьдесят и беру визуальное направление на устье Чёрной речки. Проходим над Невкой и Александр Карлович начинает готовить плакатики к сбросу. Ножиком режет бечеву на плотно упакованной первой пачке.

Пачка тяжёлая, приходится держать её на коленях и выбрасывать в приоткрытую дверку порциями. Сколько получится ухватить, столько и полетит за борт.

Самолёт идёт ровно, не болтается, нет никакой турбулентности. И даже над речкой не тряхнуло. Потому что до полудня ещё далеко, и воздух только-только начинает прогреваться. Слева в боковое стекло кабины заглядывает жгучее солнце и заставляет щуриться. Жарко. И уже далеко справа, над заливом, начинает образовываться первая кучёвка. Облака пока небольшие, круглые и похожие на куски белоснежной ваты. Хотя, здесь такой ваты нет, она в аптеках серая, как будто не отбеленная. Это я недавно узнал, когда к перелёту готовился и аптечку собирал.

Скоро внизу станет совсем жарко, начнётся активное испарение влаги, и облака эти заклубятся причудливыми изменчивыми формами, пойдут в рост, вымахают на много километров в высоту. Интересное зрелище, я вам скажу! Особенно, когда верхушка сверкает в солнечных лучах ослепительной белизной.

Потом эти облака разрастутся ещё больше, набухнут, наберут влаги и посереют в нижней их части. И тогда уже точно станут похожими на местную вату. Могут при благоприятных условиях разрастись ещё больше и превратиться в мощно-кучевые и даже в грозовые, свинцово-чёрные, опасные молниевыми разрядами и повышенной турбулентностью вокруг них. От таких лучше держаться подальше.

А пока они радуют глаз своей белизной и мультяшным видом, и смотреть на них просто одно удовольствие! И мы летим в прозрачном воздухе, под нами проплывают кварталы Петроградки, чётко впереди высится указательным створом шпиль Петропавловки, который я на этот раз обхожу стороной. Недалеко, потому что здесь нам предстоит начинать разбрасывать плакатики.

Дальше Нева, Зимний и Адмиралтейство. Паньшин торопливо потрошит вторую пачку бумаги, а я очень пологим и плавным левым доворотиком выхожу на Невский. И вообще стараюсь не допускать резких маневрирований, потому что правая дверка у нас приоткрыта. Мало ли? Александр Карлович хоть и пристёгнут, но чего только в жизни не случается…

С Невского на Смольный, девиц-воспитанниц тоже нужно интересным зрелищем порадовать, оттуда на Лавру и Сенную площадь. Фонтанка остаётся слева, а я разворачиваюсь как раз за Никольским собором и иду между Мойкой и каналом. На траверзе Исаакия блинчиком разворачиваюсь на Адмиралтейство, оставляя Собор по левую руку. И повсюду за нами стелется шлейф из разрисованных плакатиков. Вниз не смотрю, не до того мне. Слишком тяжкая работа, визуально держать горизонт и скорость на одной и той же высоте. Только отмечаю нужные курсовые ориентиры и стараюсь выполнить задуманный и согласованный с организаторами маршрут. Они меня уверяли, что власти согласились на мой пролёт над центром. И даже не возражали против разбрасывания листков бумаги. Поэтому лечу спокойно и ни о чём плохом не думаю. Да краем глаза всё время контролирую Александра Карловича, чтобы он, не дай Бог, в проём на выпал. Мало ли…

Ну, об этом я уже упоминал и кажется, точно такими же словами. Ну и что, что повторяюсь? Авиация, она вообще новое не особо любит. Лучше по старинке, по сапогу, как мы сейчас. Надёжнее как-то…

Адмиралтейство остаётся по левую руку, и мы уже почти его прошли, как вдруг прямо передо мной древесина козырька щепится острыми лохмотьями! Паньшин же ничего этого не замечает, он упорно продолжает выбрасывать в дверную щель остатки плакатиков, в кабине гуляет сильный сквозняк, воздух шумит, поэтому ничего не слышно. Щепа попадает в глаза, и я на мгновение слепну от сильной рези и боли. Слёзы текут ручьём!

Левой рукой осторожно проверяю глаза, промаргиваюсь. Больно, конечно, то ли стружка, то ли крошки не хотят вылетать из-под век, но и пусть с ними. Главное, что зрение в порядке, и я кое-как, но вижу! И вдвойне отлично, что рука на ручке управления не дрогнула, что самолёт так и идёт по прямой и никуда не валится. А на крыле между тем появляется ещё одна пробоина, и я понимаю, что по нам стреляют!

Тут же правую педаль до упора в пол, газ на максимальные обороты! Ручку чуть от себя, газ на холостые, и самолёт уходит в скольжение на правое крыло. И снижается, снижается…

Но и этого оказывается мало! Тут же следуют несколько сильных ударов по корпусу. Кто же там такой меткий?

Аппарат вздрагивает, дрожь пробегает по корпусу, отдаётся в ручке, всхлипывает мотор, из-под капота выбивается пар и окутывает кабину белым облаком. И, как будто уже сделанного мало, сдавленно вскрикивает Александр Карлович, и его безвольное тело обвисает на ремнях. Над его головой красными брызгами окрашивается потолок кабины. Перехватываю ручку левой рукой и правой трясу его за плечо и делаю только хуже — тело тут же заваливается на левый бок. Дальше ремни не пускают. Тут же достаётся и мне. Правый бок обжигает сильным ударом, рука немеет и теряет всякую подвижность. От боли темнеет в глазах, но сознание не теряю. Нева и Зимний остаются чуть слева, а впереди и почти подо мной Дворцовая площадь. Высоковато, но и деваться мне некуда, нужно как-то садиться. Мотор сдыхает окончательно, но и пар пропадает. Ручку от себя и мы падаем, падаем вниз…

Сиденье подо мной становится скользким, как мыло. И горячим. Кровь обжигает, струится по боку. А я начинаю медленно, но уверенно сползать вниз, наваливаться грудью на переднюю панель. Привязные ремни удерживают от окончательного сползания с сиденья. Вижу перед собой грустного золотого ангела с крестом в руке, и в затуманенном от сильной боли и кровопотери сознании уже видятся яркие картинки райских кущ. И этот ангел меня уже встречает. Даже рукой манит, вроде бы как подзывает к себе — «пора, брат, пора»…