Боксер 3: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 42

— Это вот и есть наш будущий чемпион, о котором я рассказывал, — проворчал Григорий Семенович. — Он у нас немножко… приболел, — добавил он многозначительным тоном, глядя на Дениса, — и поэтому не присутствовал на тренировке. Но вообще он у нас — одна из главных надежд.

Кубинцы с вежливым интересом посмотрели на Бабушкина, который уже начал отпаиваться чаем. Мне было любопытно, что они ответят на такое явление пьяницы народу. Но отреагировать они никак не успели, потому что в этот момент в раскрытое окно залетел небольшой камень с привязанной к нему бумажкой и с гулким ударом приземлился на пол.

— Это что еще такое? — вскричал Григорий Семенович.

Кубинцы недоуменно переглянулись. Денис Бабушкин хитро прищурился.

Каким-то шестым чувством я понял, что этот камешек, выражаясь фигурально, прилетел в мой огород. Поэтому я подскочил к нему раньше, чем кто-либо успел что-то понять — благо, и бежать далеко не пришлось, поскольку упал он совсем рядом с моим местом.

— Какие-то хулиганы, — пожал я плечами в ответ на вопросительные взгляды всех присутствующих. Затем взял камень в руки, повернулся к окну, закрыв «посылку» собой, быстро снял записку и спрятал ее, а камень выбросил обратно в окно, предварительно убедившись, что внизу никого нет.

Происшествие с камнем довольно быстро забылось, и беседа за чаем потекла, как и до этого. Я выждал минут двадцать, чтобы не вызывать подозрений, и вышел в туалет. В уборной я наконец достал снятую с камня записку.

«Если ты не трусло, приходи завтра в пять вечера к той же недостройке. Встретимся сзади нее».

Понятно. Сзади того дома был пустырь, и обычные добропорядочные граждане туда не заглядывали практически никогда — им просто нечего было там делать. Если там кто-то и бывал, то, скорее, какие-нибудь криминальные элементы. Ну или прогульщики, решившие вместо занятий познавать прелести взрослой жизни. Стало быть, таким образом дембель Дима забивает мне стрелку.

Идти или не идти? Я задумался. Все это попахивало дурацкими детскими разборками вроде «не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок», и от того, что некоторые персонажи научились пить алкоголь и ругаться матом, а на губах у них пробивались усы, ничего, по сути, не менялось. Я в который раз напомнил себе, что моей главной задачей было тренироваться, вкладывая все усилия в подготовку. А такие стрелки часто заканчивались травмами — пусть в большинстве случаев несерьезными, не увечьями, но и пара недель на щадящем режиме — это уже серьезная остановка в занятиях.

К тому же предъявить мне этому придурку было, по сути, нечего. То, что ему там привиделось с пьяных глаз, показалось только ему — все его дружки были свидетелями. То, что я танцевал с Ленкой? Да на таких вечеринках кто только с кем не танцует — и Ленка, к слову сказать, не была исключением, однако докопался он почему-то только до меня. Или, может быть, он предъявит, что во время ментовской облавы мы исчезли вместе? Так кто ж ему виноват, что он нажрался, как свинья, и не смог исчезнуть вместе с нами? Уединились в тесной кладовке, где невозможно друг к другу не прижиматься? Об этом он, конечно, догадается, ведь сам, в отличие от меня, почти наверняка об этой клетушке хорошо знает. А где нам было еще прятаться? Это не гостиница, там отдельных номеров не было, тут уж или так, или добро пожаловать в обезьянник. А может, он каким-то образом прознал о нашем с Ленкой неудавшемся свидании в парке? Ну, даже если так, то тут вообще все белыми нитками шито. Встречу Ленка назначила мне сама, а я-то как раз явился на нее с другой девушкой, ясно давая понять, что я в смысле пары занят (то, что для обеих девушек это стало шоком, ему знать необязательно, и я уверен, что тут Ленка лишнего не выдаст). И вообще, ничего «такого» по отношению к Ленке я себе не позволял даже тогда, когда для этого были все условия. Да черт возьми, мы даже не обнялись толком ни разу, не говоря уже о поцелуях или чем-то более серьезном! Ну а об обстоятельствах нашего знакомства Ленка вряд ли стала бы ему трепаться — с характером ее женишка ей тоже могло влететь по-крупному за то, что своими голыми прелестями перед незнакомцами сверкала.

Выходило, что я со всех сторон «чистый». Тем не менее, он мне забивает стрелку — значит, хочет самоутвердиться. А поскольку реальных фактов у него точно нет, то он по-любому будет злиться еще хлеще, чем тогда, на вечеринке. И уж точно начнет вымещать свою злобу физически. Получается, что слушать меня все равно никто не будет, а я могу в результате такой встречи на некоторое время выпасть из тренировок. Значит, нечего туда и идти. Дембель перебесится и забудет — у таких персонажей обычно все эти «проблемы» сменяют одна другую, как стекляшки в калейдоскопе.

— Что, парень, какие-то проблемы? — наклонившись к моему уху, спросил меня Сагарра, когда я вернулся за стол.

— Да нет, ничего, — улыбнулся я. — Все в порядке.

— Ну ты смотри, — ободряюще улыбнулся кубинец и полушутливо добавил. — Если вдруг что — сообщай, мы за своих друзей всегда горой!

— Спасибо, сеньор Сагарра, — вежливо улыбнулся я в ответ. — Обязательно сообщу.

— Так вот, ты спрашивал насчет того моего удара, — продолжил Сагарра начатый до этого разговор. — Я его отрабатывал долго…

Я снова включился в беседу о боксе, обрадованный, что внимание с меня снова переключилось на спорт. Не буду же я посвящать зарубежных гостей во все эти перипетии с полубезумными дембелями и разборками! Понятно, что этот короткий разговор был чистой вежливостью воспитанного человека. Можно сказать, нормой этикета, хотя в то время в Советском Союзе не все даже знали это слово. Но сама идея просить о помощи людей такого уровня, да еще и гостей нашей страны, казалась мне бредом. Да к тому же это было бы попросту невежливо.

Так что чаепитие скоро закончилось дружескими объятиями и обещаниями новых встреч. Причем встречи эти могли произойти уже в ближайшие дни, поскольку выяснилось, что до конца недели наши гости еще будут в Москве. Пренебрегать такой возможностью было нельзя, и я начал прикидывать в уме, как бы мне еще хотя бы разок успеть пообщаться с кубинцами. Упускать возможность побольше узнать о современной боксерской технике, а то еще — мало ли, чем черт не шутит! — и потренироваться вместе со звездами мирового любительского бокса мне не хотелось.

«Можно, в принципе, напроситься на какую-нибудь их тренировку в Москве», — размышлял я, перебирая варианты. «Ведь будут же у них здесь еще какие-то тренировки! Вряд ли спортсмены прервут работу на такое длительное время. Можно вызваться организовать для них что-то вроде экскурсии по Москве, ну или вклиниться в то, что у них уже запланировано. Не может быть, чтобы у гостей столицы не было запланировано никаких экскурсий! А можно… хм… можно совсем уж набраться наглости и попросить их позаниматься со мной индивидуально. Сомнительно, конечно, что они на это пойдут — у них и без того, должно быть, все расписано, да и кто я для них такой? — но все-таки. А вдруг получится?»

По итогу своих раздумий я решил держаться как можно ближе к кубинцам все дни, которые они будут в Москве. А для этого — ловить любую информацию о том, где они сегодня пребывают и чем заняты. Хоть куда-нибудь, хоть ненадолго, а проникну!

Когда я уже направлялся к себе в комнату, то услышал за спиной усталый, как обычно, голос вахтерши:

— Миша! Тебя к телефону!

Когда тетя Лида приглашала к телефону меня, видимо, ее это раздражало меньше, чем обращаться к Бабушкину, несмотря на то, что ей приходилось подниматься все на тот же этаж. Видимо, он своими похождениями успел уже достать и ее тоже.

— Кто это еще? — вслух подумал я, спускаясь вместе с вахтершей к телефону.

— А кто ж тебя знает! — игриво улыбнулась старушка. — Девушка опять какая-то. Но голос не тот, что в прошлый раз был, другой! Это уж тебе виднее, кто там тебя так сильно слышать хочет!

Вот это называется профессиональная память! Перед ней за день проходит столько разных людей, а она помнит, какой голос был у предыдущей девушки, которая и звонила-то мне только один раз! И это при том, что сама баба Лида уже далеко не девочка, и, вроде бы, память должна прихрамывать. Но, видимо, профессионализм есть профессионализм. Помноженный на обычное любопытство, конечно же.